К истории про кочегара. У меня тоже был кошмар детства -ДМШ, детская музыкальная школа. В 80-е годы было модным, чтоб чадо училось в "музыкалке", вот и меня записали. Но на класс фортепьяно не взяли по причине полного отсутствия музыкального дарования: слуха, голоса, чувства ритма — ничего этого у меня не было.

Но в другом классе был недобор, туда меня и определили. Это был класс скрипки. Шесть лет детства четыре раза в неделю приходилось заниматься тем, к чему душа ну никак не лежала. В хоре говорили, чтоб только рот раскрывала, но звуки издавать не рекомендовалось. В ансамбле — главное было смычком двигать со всеми синхронно. Почему не бросила — родители настаивали. Почему не выгнали — мама работала акушером-гинекологом. Но ребята были хорошие, в основном, из обеспеченных еврейских семей. Они старательно "пилили скрипку", как говорил герой Ликвидации, и демонстрировали мозоли на левом плече от скрипичных мостиков. Я же думала, что, пожалуй, можно и не резать опять ножом указательный палец на левой руке, можно просто его забинтовать, и с занятия отпустят!

Прошло уже больше четверти века, как я окончила ДМШ, исполнив на выпускном концерте песню про перепёлочку, которую, как правило, классе в третьем осваивают, но в самые трудные периоды жизни до сих пор снятся кошмары про экзамен по сольфеджио или "Икарус", который надо было брать штурмом с потертым футляром в обнимку.

А вот самая светлая история из области музыкального просвещения. Дружила я с девочкой, звали ее Наташа. Была она, как бы сейчас сказали, перфекционистка: отличница, председатель совета отряда, ну и играла замечательно. И добрая, предельно честная, светлый человек. Из таких пионеры — герои получались. Ещё отличалась тем, что в свои семь лет чётко знала цену деньгам, так как росла в рабочей многодетной семье. Она понимала, что 25 руб. в квартал — плата за обучение — существенная сумма для ее родителей. Ну вот однажды пришла она на сольфеджио очень гордая: папа в командировке, мама не может выйти на улицу, так как болеют малыши, а ей, старшей, доверили особо ответственную миссию. На последние до зарплаты три рубля надо было купить продукты по списку. Наташка чувствовала себя нужной, значимой и очень взрослой. Она нам показала коричнево-зеленую трешницу. Все завидовали, не деньгам, конечно, а степени доверия. Пошли мы с ней в гастроном после занятий. Она в карман — а там пусто. Нет кошелёчка с двумя кругленькими защелками сверху. Волна ее горя была такова, что сшибла меня с ног мгновенно: я заревела. Наташка плакать не могла, она захлебывалась своим дыханием, давилась спазмами и дрожала, почти до судорог. У наших ног лежали брошенные футляры со скрипками, нотные папки и мешки со сменной обувью.

В давке социалистического гастронома все абсолютно безразлично суетились между очередями. Но к нам подошёл молодой мужчина, прошло 25 лет, я помню его глаза. Даже ребёнку было понятно, что он очень далёк в своих мыслях от поиска пропитания в очереди. Глаза были умные, добрые и отстраненные, будто он думал о чем-то гораздо более важном. Мужчина спросил, что случилось. Я рассказала. Он молча дал Наташке три рублёвых бумажки, отвернулся и ушёл. Растворился в толпе. И мы, обе пионерки, поняли, что есть на свете какая-то добрая сила, спасающая нас в отчаянии. Ведь нет ничего глубже детского горя....

Питер, начало мая.

— Сейчас лето, поэтому можно ходить так, легко, — сообщила дочь, надевая зимнюю куртку прямо на футболку вместо свитера и завязывая зимнюю шапку.

– Дочь, ты зачем мой ножичек взяла?

– Папа, это мой ножичек, я им косметические карандаши подтачиваю.

– Да ты что! Моим счастливым ножиком! Я его на каждую охоту беру!..

– Папочка, но мне же нужнее!

– И то верно, доченька… Я на охоту раз в пятилетку выбираюсь, а ты – каждый день…

Работаю официанткой в одном ресторанчике. Недавно к нам устроился совсем ещё молодой парнишка. Теперь каждый раз, когда меня видит, откровенно пялится на мой бюст. Только потом здоровается и начинает говорить.

А вчера другая официантка начала хвастаться, что новенький всё время смотрит на её грудь. Это случайно услышал наш заместитель директора и расхохотался во весь голос.

Как выяснилось, парень просто очень плохо запоминает русские имена, так как сам не здешний. Вот и смотрит каждый раз на наши бейджики, чтобы понять, как к нам обращаться…

Моя жена не в ладах с английским, хоть и прожила в Америке больше 20-ти лет. А когда приехала — тем более не понимала, речь идёт о погоде или о террористах. Ходила она как-то по Чайна-тауну и увидела мотки шерсти на продажу. Как спросить, 100% шерсть или с синтетикой, она не знала. У продавщицы-китаянки английский был богаче слов на пять - тоже ничего толком сказать не может. Но понимает, о чём моя жена сомневается. Тогда она просто проблеяла, как баран. Вот и разобрались...