путешественники.

Решающий перелом случился буквально за три года, и произошел он так стремительно, что весь мир до сих пор обсуждает этот феномен.

Никакого мяса, рыбы и птицы

Для большинства из нас нормальный рацион немыслим без рыбы, мяса или хотя бы птицы. Но представьте, что вы лишены всего этого пожизненно. День за днем на вашей тарелке только рис, макароны и кукурузная лепешка, напоминающая лаваш.

Ни кусочка белка, ни витаминов. Просто однообразная еда, от которой организм медленно слабеет. Именно так сейчас питаются десятки тысяч преступников в Сальвадоре, и это не случайность, а часть новой тюремной политики. Н

CECOT это настоящий город-тюрьма, построенный из огромных металлических ангаров. Внутри камеры, куда набивают сотни заключенных. Кровати из железа, по четыре яруса, всего два туалета в виде дырок без стен на сотню человек, постоянный свет, который не гаснет даже ночью.

Раз в неделю есть короткая прогулка по коридору длиной всего десять метров. И всё. Для многих это навсегда: отсюда не выходят.

Короткая прогулка по коридору и обратно в камеры

Когда журналистов впервые впустили внутрь, они увидели то, что теперь регулярно показывают по телевидению во всем мире: полуголые молодые мужчины, сплошь покрытые татуировками, сидят в тесных рядах, с пустыми глазами, у которых впереди нет ни малейшей надежды на свободу.

Еще недавно Сальвадор был страной, куда лучше не приезжать даже транзитом. Грабежи, убийства, бесчинства банд и всё это было нормой. Но после 2019 года началась эпоха президента Найиба Букеле. Он принял решение, которое одни называют гениальным, а другие – жестоким.

Он взял под контроль все тюрьмы страны и построил новую, самую большую во всей Америке. Туда отправили 40 тысяч человек – самых опасных и беспощадных. И, как он сам подчеркнул, они никогда не выйдут наружу.

Самое жуткое в том, что искать этих людей даже не приходилось. Члены двух главных банд сами рекламировали свои преступления. Они наносили татуировки, где отмечали количество убитых.

Чтобы попасть в группировку, иногда нужно было убить собственного родственника – такое было правило посвящения. Это звучит как дикий вымысел, но это подтверждают сами бывшие бандиты в интервью, которое записали журналисты.

Так что полицейским оставалось только ловить тех, кто добровольно расписал свое тело татушками, как визитную карточку.

Побег невозможен

Никакой надежды на побег. За каждой группой охранников следят другие охранники, за ними еще одна служба, а сверху над ними военные. Все понимают: любое нарушение или попытка взятки немедленно станет достоянием мировой прессы.

Даже охраннику, решившему закрыть глаза за деньги, грозит то же самое место в этих камерах. Система выстроена так, что сбежать невозможно.

Результат этой политики ошеломил мир. С 2019 по 2023 годы уровень убийств и других тяжких преступлений сократился в пятьдесят раз. Для Сальвадора это настоящая революция. Люди впервые за десятилетия начали спокойно выходить на улицу, а туристы стали приезжать в страну. Президент Букеле превратился в национального героя, хотя методы его работы и вызвали жаркие дискуссии.

Ни единого зерна риса

Разумеется, у банд остались связи на воле. Оттуда регулярно звучат угрозы в адрес властей. Но однажды президент выступил по телевидению и сказал: "Если хотя бы один честный гражданин пострадает, заключенные не получат даже зерна риса!". Это прозвучало как приговор, и с тех пор угрозы заметно поутихли.

Правозащитники критикуют подход: мол, не все люди с татуировками действительно виновны. Но в условиях, когда страна десятилетиями задыхалась от террора, правительство выбрало радикальное решение.

Сальвадор сегодня это пример того, как можно переломить судьбу государства всего за три года. Да, метод жесткий, бесчеловечный, без мяса, без рыбы, без надежды. Но именно он вернул жителям безопасность, а стране шанс на развитие. А как думаете вы? Это оправдано или слишком жестоко?

Гриша — ребенок из многодетной семьи.

Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.

Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.

Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!

Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.

Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.

Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?

Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.

Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону

Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.

Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.

Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила... На попе две красные полосы. Следы от ремня.

У Лили похолодели руки.

— Семен...

— Лилю не слушался язык.

— Да, мам.

— Что случилось у дедушки и бабушки?

— А что случилось? — не понял Сема.

— Тебя били?

— А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.

Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.

Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.

— Почему ты мне сразу не рассказал?

— Я забыл.

Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.

А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.

Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.

— Сема больше не поедет к твоим родителям, — отрезала она.

— На этой неделе?

— Вообще. Никогда.

— Почему?

— Гриша поперхнулся.

— Твой отец избил моего сына.

— Избил?

— Дал ремня.

— А за что?

— В каком смысле "за что"? Какая разница "за что"? Это так важно? За что? Гриша, он его бил! Ремнем!

— Лиля сорвалась на крик, почти истерику.

— Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!

— То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? — уточнила Лиля стальным голосом.

— Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.

— Так мы против или это не смертельно?

— Лиля не могла успокоиться.

— Ремень — самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.

— А словами? Словами до тебя не дошло бы? Или никто не пробовал?

— Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать — это преступление. Поэтому ремень — он как восклицательный знак. Не просто "нельзя". А НЕЛЬЗЯ!

— К черту такие знаки препинания!

— Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца — это час перед сном. Он пришел с работы, поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.

— Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей — это норма. Говоришь это, просто другими словами.

— Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале "Щисливые радители" о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.

После того, как я с ними переговорю.

Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.

— Я поняла. Ты не против насилия в семье.

— Я против насилия. Но есть исключения.

— То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.

— Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.

На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.

— Какие исключения? — тихо спросила Лиля.

— Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если... не знаю... убьет животное...

— Какое животное?

— Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.

— Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?

— Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень — самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.

Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.

— Надеюсь, ты поняла меня правильно.

— Надейся.

Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.

Он мирно играл в конструктор.

У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.

Солдатик — это воин. Воин — это драка. Драка это боль и насилие.

Гриша хочет сказать, что иногда драка — это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.

— Мы пойдем купаться? — спросил Сема.

— Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю...

— Мам, а когда первое число?

— Первое число? Хм... Ну, сегодня двадцать третье... Через неделю первое. А что?

— Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число...

Лиля тяжело вздохнула.

— Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет — обещай! — ты сразу расскажешь мне. Сразу!

Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:

— Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?

— Я понял, мама.

— Что ты понял?

— Что нельзя ходить на балкон.

— Правильно!

— Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок.

— А почему нельзя?

— Потому что деда всыпет мне ремня...

позы возлежания в самых необычных местах, и мурлыкать свои кошачьи песенки. Словом, как мог трудился на кошачьей ниве, чтобы скрасить ожидание предстоящей встречи с детьми.

У бабушки была своя жизнь.

Бабушка любила пить чай с баранками, боялась электричества, и уже плохо слышала. Поэтому пользовалась чайником со свистком. Она наливала в чайник воду, ставила его на плиту и уходила смотреть свои любимые сериалы.

И, конечно же, благополучно обо всём забывала.

Вскоре у кота появилось хобби. Вот как это случилось.

Кот как-то заметил, что как только бабушка идёт на кухню, ему всякий раз что-то перепадает вкусненькое. Он сделал вывод: раз бабушка идёт на кухню, значит, она идёт его баловать.

Стеречь бабушку на кухне у холодильника, — это и стало его хобби.

Сидеть на кухне у холодильника хобби конечно приятное, но очень утомительное, если долго не кормят. Тогда он стал внимательно наблюдать за чайником.

Чайник шипел, надрывно свистел, но бабушка его часто не слышала. И вот однажды, чайник от злости выплюнул свисток и попал в кота. Испуганный кот прибежал искать защиту у бабушки. Увидев взволнованного кота, бабушка вспомнила про чайник. С тех пор так они и стали жить. Когда чайник закипает и начинает свистеть, кот прибегает к бабушке. Бабушка знает, что вода в чайнике вскипела, и пора идти угощать кота и пить чай с баранками.

А дети завели себе собачку. Тоже, очень красивую.

солдатиков гоняли на лыжах "побегать". Вот один такой солдатик и вышел на станцию. Ну, как положено — шинель до пола, ушанка, валенки. На валенках лыжи деревянные на ременных кольцах. Палки алюминиевые с веревочным темляком и кольцами на кожаных ремешках... Ну, вот такая экипировка, на страх врагам.

И тут снизу подъезжает бабушка. Лет этак лет за 60+. Упакованная с ног до головы в россиньол-саломон-адидас (еще раз — середина 90-х!). Крутейшие лыжи, гнутые палки, ботинки, как от космического скафандра, комбез, очки... Мы такую экипировку тогда только по телевизору видали.

Лихо подъезжает, заводит бугель, останавливается неподалеку от нас...

Солдатик подходит к ней, смотрит вниз, смотрит на бабушку... И спрашивает: "Бабушка, а я тут спущусь? "

Бабушка в свою очередь смотрит на него, смотрит вниз... "Спустишься, милок, спустишься... "

Он опять смотрит вниз... "Бабушка, а я тут не убъюсь? "

Бабушка: "Убъешся, милок, убъешься".

И улетает вниз.

"Бабушкой" оказалась Людмила Семеновна Аграновская — основатель первой горнолыжной школы на Камчатке, заслуженный тренер, почетный мастер спорта СССР, "Снежный барс" и т. д.

делать только то, что ты хочешь, а не то, что только и можешь".

Моя мама говорила мне в балетной школе:

"Тебе не нужно становиться балериной, но правильная осанка добавляет силу характера и 10 см к росту".

Моя мама говорила мне в юности:

"Любовь — это прекрасно, но прежде всего нужно научиться любить себя".

Моя мама говорила мне в институте:

"Возьми бутылку хорошего вина и просто поговори с теми, кто тебя не любит".

Моя мама говорила мне, когда я плакала:

"Кого ты жалеешь? Себя? Делай выводы! От остального ранние морщины".

Моя мама говорила мне во время развода:

"Ошибаться — это нормально, главное работа над ошибками. А прямо сейчас тебе нужно выбросить это пальто и купить новое платье".

Моя мама говорила мне потом: "Пока я жива, мы со всем разберёмся, но когда-нибудь тебе придётся и без меня".

Я знаю, что не всегда была идеальной дочерью, но моя мама всегда говорила мне:

"Я горжусь тобой, детка! Ты у меня самая лучшая!".