колени, и смотрела, как Яна творит свое маленькое кухонное таинство.

Сначала Яна принесла из ванной маленький пузатый бокальчик, в котором плескалась жидкость цвета липового меда, теплая и солнечная. Поставила его в центр стола, словно маленькое домашнее божество.

— Это душа моего триумфа, — прошептала она, и в ее голосе не было злости, только нежность.

Потом началось волшебство. Бережно, кончиком пипетки, Яна взяла одну-единственную, драгоценную капельку из бокальчика и отпустила ее в большой кувшин с чистейшей водой. Вода вздохнула и приняла ее. Затем капелька из кувшина перекочевала в следующий... Лера смотрела на это священнодействие, на это ласковое издевательство над законами диффузии.

Наконец, перед ней на льняной салфетке оказался стакан. Простой, граненый, полный прозрачной, как утренняя роса, воды, в которой от того липового меда не осталось и следа. Ни одного атома.

— Тут нет ничего, кроме воспоминания, Лерочка, — тихо, почти как колыбельную, пропела Яна.

— Память воды о нашей дружбе и о моей маленькой победе.

Она ласково пододвинула к ней стакан. А рядом, экраном вверх, положила ее телефон.

— У тебя выбор, родная. Или ты выпьешь эту воду, в которой остался лишь теплый след. Или... просто поделишься со всеми радостью. Напишешь у себя пару строк о том, что мир устроен сложнее, чем мы думаем. Что ты нашла в нем место для маленького чуда.

Лера посмотрела на стакан. От воды веяло прохладой и покоем. Потом на телефон, где ждал своего часа уютный интерфейс соцсети.

На их кухне, залитой мягким светом, повисла тишина, густая и сладкая, как тот самый липовый мед. И Лерина рука замерла над столом, выбирая, к какой из двух прохладных поверхностей прикоснуться.

некоторые просчёты организаторов вкупе с капризами погоды привели к тому, что на нём не было музыки, не было электричества, не было воды и не было дров. Зато был алкоголь, который для большинства собравшихся компенсировал отсутствие всего вышеперечисленного. Да-с... Алкоголем занимались не организаторы, поэтому он был и его было много.

Кроме алкоголя, на фестивале была грязь. Скользкая, жирная, липкая грязь, в которой стояли палатки. Тысячи палаток. Даже сейчас в интернете несложно нагуглить фотографии того времени и места. Например, те, на которых изображена утонувшая в грязи "Беларусь". Обилие грязи привело к неожиданному эффекту — многие девушки, в том числе и моя жена, решили, что когда они выберутся назад, к людям, им понадобится хотя бы один комплект чистой одежды, в которой никто ни разу не падал. Поэтому в лагере они ходили кто топлесс, а кто и вовсе в одних только кроссовках. Я ещё раз советую погуглить фотографии с того фестиваля. Да, куда ни глянь, алкоголь и сиськи, сиськи и алкоголь... как я уже сказал, это был образцовый опен-эйр.

Не знаю, как так получается, но кто-то из предков где-то через гены передал мне умение даже в самой большой заднице довольно уютно устраиваться. Вот и той ночью, когда мы под грозовым ливнем протопали несколько километров мокрой засасывающей жижи и форсировали ручей, я уговорил своих не переть вслепую до победного, а встать ночевать на сравнительно сухом холме, где не было грязи и были дрова, которые даже уговорились превратиться в костёр. Как оказалось утром — в полукилометре от основного лагеря, как раз на гребне, за которым начинался спуск в мешанину из грязи и палаток. И в силу такого расположения мы наблюдали как всех, кто шёл на фестиваль, так и всех, кто с него уезжал.

Так вот, теперь про экстрим. Тот фестиваль посетило немало любопытных личностей, но больше всего мне запомнилась одна девушка. Это было через пару дней после нашего приезда, когда новости выбрались наружу и все последующие приезжающие уже хорошо представляли, что происходит и куда они едут. Молодая, огненно-рыжая, с причёской из кучи беспорядочно торчащих во все стороны мелких косичек, весом вряд ли меньше ста пятидесяти килограмм, она как в паланкине величественно сидела (!) на носилках и подобно Ленину, правой рукой показывала "вперёд! " бригаде из перемещавших её шести мускулистых вдрызг пьяных парней. Её левая нога от пальцев и до попы была закована в новенький, с иголочки, гипс. Она направлялась на фестиваль.

преступники ограничили себя сами, а может не хватило мотивации или достойного примера.

Как поговаривал мой друг – полковник спецслужб: "наша мафия способна только бесплатно пообедать в ресторане".

Вчерашний же случай в банке заставил меня крепко задуматься. Я подошел к окошку "Обмен валют" поменять сто долларов США, занял очередь, которая хоть и медленно, но двигалась.

И вот, когда она дошла до меня, откуда ни возьмись семенит какая-то бабка в поношенном пальтишке и дурацкой вязанной шапочке, с огромной сумкой в руке, на ходу тараторя: "Я! Я стояла за этой женщиной! Девушка, подтвердите". Женщина, обменявшая до этого двести евро, утвердительно кивнула. Я раздраженно выдохнул. Что эта старушенция тут забыла вообще? Может ей получать пенсию или заплатить за отопление. Или хочет немного отложить на похороны. Эй, бабуся, ты стойку часом не перепутала? Здесь люди валютой занимаются, если что!

И тут эта кочерыжка.. этот божий одуванчик, эта почтенная леди доковыляла к окошку, водрузила перед стеклянной перегородкой потертую кожаную сумку и прошепелявила:

— Мне бы долларов прикупить, доченька

— Сколько? Пятьдесят? Сто?

— Сорок две тысячи

— Сорок две тысячи? В сумах это будет…

— Я знаю, сколько это будет, все готово, – перебила бабка, и выуживая из своего баула одну за другой пачки денег, стала складывать их перед вытянувшейся физиономией кассирши.

Кассирша охренела, очки с переносицы съехали на самый кончик ее носа. Подозвала коллегу пересчитывать бабло старушки, благо все купюры одного номинала были упакованы в стопочки, аккуратно стянутые резинкой.

Стоявший за мной солидный мужчина в дорогом кашемировом плаще прекратил [зв]издеть по телефону: "я перезвоню" и изумленно стал разглядывать то старую кочергу, то ее гору национальных банкнот.

Гора тем временем становилась все больше, сбережения бабули почему-то были пятидесятитысячными купюрами. Две пары рук не успевали вынимать их из резинок и складывать в счётную машинку.

Ухоженная таджичка в красной шляпке и красных лайкровых перчатках от возбуждения покраснела, но сразу достала косметичку, начала пудрить носик и жирные щеки.

— Хочу внуку подарок сделать, а продают только на доллары, – вякнула тем временем старуха, как-бы извиняясь, что отнимает у всех время.

Я не стал дожидаться своей очереди, представив, как убого буду выглядеть со своей сотней после такой масштабной валютной операции. Для убедительности нахмурился на часы в мобильнике, покачал головой – мол, не успеваю. Мужик в плаще последовал моему примеру и позвонил по телефону: "Прямо сейчас тогда подъеду, тут очередь".

Подавленный вышел из банка, мысли нахлынули сами собой.

Откуда у этой калоши столько денег? Она что, банк ограбила?

Но в истории Узбекистана не было ни одного ограбления банка.

Тогда что? Подпольный цех? Нелегальный бизнес? Какой? Лекарства? Что там еще?

И что, черт возьми, она собирается подарить внуку за $42000?

Что скажете, есть какие соображения?

Доллары до сих пор не поменял. У меня новый комплекс – стесняюсь теперь идти в обменник.