с родителями жили, но это не то. И вот пару месяцев назад парень сделал сюрприз. Сказал, что снял нам квартиру. И это внезапно квартира моего детства! У неё уже сменились хозяева, сейчас её сдают. Очень странно жить здесь, потому что многое поменялось, но что-то как в детстве. Даже кое-что из мебели и обстановки осталось.

Вот бра в коридоре, на которой я нарисовала маркером зайку, чтобы он светился в темноте, а мама меня поругала за это. Вот отколотый кусочек на краю ванны, это папа мыл пыльный молоток и уронил его случайно. А вот красное пятно внизу батареи, это мама разлила лак для ногтей. Вот звонок подожжён, это мой сосед хулиган Дениска зажигалкой баловался, а папа засёк его и за ухо оттаскал. Под обоями старые обои проглядывают, в дурацкий ромбик и цветочек. А вот ведро мусорное, его нам соседка тётя Катя подарила, когда наше треснуло. А на балконе нацарапано слово "biсyсlе", это я английский учила и не могла выучить это проклятое слово! И там же на балконе на стекле сбоку снаружи пятно в виде слона, это соседка сверху красила окно и заляпала. И тут же ещё на рамах царапки от кота Пончика, которого уже нет лет 10. Нашла пару старых стаканов и ложек из детства, которые мы при переезде забыли. Табуретки наши остались, полка для обуви, прихожая, кухня. Очень странные ощущения. Вроде я дома, в детстве, в квартире, которую любила, а вроде и нет. Но запах остался наш, как в детстве был! Интересное совпадение, в общем. Не знаю, случайное или нет, но зачем-то я снова в детстве немного в свои 25.

дней Димина зазноба (типаж: восторженная дурочка)в беседе упомянула, мол, вот же Диману с шевелюрой то повезло. Ей бы такую.

Я трагичным тоном заметил, что красота требует жертв. Знала бы ты, Наташа, чего эта красота Диме стоила…

Мол, родился Димочка плешивеньким, три редких волосинки на темячке, но!

Народные целители племени теке поделились с родней мудростью предков, и!

Все детство Диме мазали башку собачьими говнами. Что бы не бегать по улице в поисках лекарств, даже алабая завели.

Он тебе про него рассказывал, да? Ну да, Шарик, точно.

А про лечение Шариком не говорил?

Странно.

Он мне тоже не признавался. Бабушка его поведала, да. Не вижу тут ничего постыдного. Цель оправдывает средства! Зато! Какая роскошная шапка! Это те не птичка накакала!

Собачка!

Бегемот потом за мной с монтировкой гонялся.

А волосья у меня заново отросли. Видимо, сезонная линька была. И без собачей помощи обошелся.

Сейчас же я брею под ноль так и не облысевшую башку.

Харизмой надо брать, а не растительностью…

только одного: лечь с головой под одеяло и чтобы все от меня отвязались.

Осень начиналась ровно в середине августа, когда мы с родителями возвращались с моря на дачу. Не знаю, кто там чего собирался "цедить медленными глотками", да и что вообще можно цедить в конце августа под Гатчиной? Уже вовсю дожди. Радуйтесь, люди, радуйтесь, еще четырнадцать дней впереди, а потом всё рухнет, а вот уже и тринадцать, десять, пять…, и гладиолусы эти ненавистные торчат в палисадниках, как всадники Апокалипсиса, и астры бабушкины туда же, и сказки у них андерсеновские: "Слышишь, бьёт барабан? Бум! Бум! Слушай заунывное пение женщин!.. "

Карачун, одним словом, всему конец.

А тридцать первого августа тащишься с дачи с этими астрами в руках — автобус, электричка, метро, снова автобус — и астры уже такие же замурзанные, как ты сам, и тоже думают о неизбежном. В ведро бы их.

Про ноябрь я вообще не говорю, ноябрь был зима, время умирать: в начале, как насмешка, пять жалких дней осенних каникул, и ты сидишь дома, а предки думают, что ты тут для их удобства расселся: погуляй с собакой, да вынеси мусор, и не успел ты вынести, как уже и воскресенье, и надо хоть в кино сходить, чтобы поймать уходящий поезд за хвост, но от кина этого только хуже, идешь из него домой с тетей Эльзой, ёжишься и вспоминаешь, погладила ты на завтра форму свою уродскую или нет.

А потом впадаешь в анабиоз, а тебя мучают. Будто лягушку разбудили, распихали — у нее, бедолаги, температура тела плюс три, а ее в шесть вечера пинком на улицу, езжай, давай, на английский. Как можно любить жизнь, если ты ждешь в темноте сороковой трамвай? И еще и опаздываешь, а я всегда опаздывала, пыталась оттянуть. И ветер, и снег, и ноги замерзли, и трамвая сволочного можно ждать до морковкина заговения, и Инна Алексеевна посмотрит укоризненно, хотя ругать не будет, она же бабушкина лучшая подруга, и главу из Моэма надо пересказывать, а я не хочу, а меня тошнит. И думаешь, что потом всё это нужно будет проделать в обратную сторону, с Петроградки на Васильевский, и будет еще холоднее и еще хуже, и трамвай, наверное, не придет вообще, потому что зачем ему одинокая я на темной остановке в без двадцати девять, а если и придет, то окна в нем замерзли, и печка воняет, и рядом с ней сидеть горячо, а в стороне холодно, и на каждой остановке ледяной ветер врывается, и какой вообще псих может сегодня вспоминать с умилением, какие узоры были в детстве на трамвайном стекле и как он монетку к ним прикладывал? Гадость какая.

В общем, к чему весь этот макабр-то. К тому, что дети мои садятся в ноябре в машину и ничегошеньки не чувствуют. А я чувствую! Восторг чувствую и упоенье, и это не проходит, хоть своя машина у меня с двадцати лет. Вышел из дома ноябрьским вечером — и жизнь прекрасна. Ни ключи по карманам рыскать не надо, ни перчатки в снег ронять — к ручке дверной только прикоснулся, мягкий щелчок, и мир у твоих ног. Тихо, бесшумно, тепло, удобно, и машина настраивается так, чтобы было тебе идеально. И музыка играет. И чем хуже за окном, тем лучше внутри, тем острее чувство "а вот фиг вам, а вот фиг". Хотя ведь и ноябрь у меня теперь ненастоящий, игрушечный. Утром плюс шесть, а днем плюс шестнадцать. И солнце светит. И уже глинтвейн вечерами продают: "Давайте, граждане, поиграем, что будто бы зима и будто бы мы замерзли? " — "А давайте! "

Короче, детский опыт — это, ребята, не травмы. Это же нам для контраста отсыпали, чтобы мы потом десятилетиями расслабленно наслаждались жизнью.