только одного: лечь с головой под одеяло и чтобы все от меня отвязались.

Осень начиналась ровно в середине августа, когда мы с родителями возвращались с моря на дачу. Не знаю, кто там чего собирался "цедить медленными глотками", да и что вообще можно цедить в конце августа под Гатчиной? Уже вовсю дожди. Радуйтесь, люди, радуйтесь, еще четырнадцать дней впереди, а потом всё рухнет, а вот уже и тринадцать, десять, пять…, и гладиолусы эти ненавистные торчат в палисадниках, как всадники Апокалипсиса, и астры бабушкины туда же, и сказки у них андерсеновские: "Слышишь, бьёт барабан? Бум! Бум! Слушай заунывное пение женщин!.. "

Карачун, одним словом, всему конец.

А тридцать первого августа тащишься с дачи с этими астрами в руках — автобус, электричка, метро, снова автобус — и астры уже такие же замурзанные, как ты сам, и тоже думают о неизбежном. В ведро бы их.

Про ноябрь я вообще не говорю, ноябрь был зима, время умирать: в начале, как насмешка, пять жалких дней осенних каникул, и ты сидишь дома, а предки думают, что ты тут для их удобства расселся: погуляй с собакой, да вынеси мусор, и не успел ты вынести, как уже и воскресенье, и надо хоть в кино сходить, чтобы поймать уходящий поезд за хвост, но от кина этого только хуже, идешь из него домой с тетей Эльзой, ёжишься и вспоминаешь, погладила ты на завтра форму свою уродскую или нет.

А потом впадаешь в анабиоз, а тебя мучают. Будто лягушку разбудили, распихали — у нее, бедолаги, температура тела плюс три, а ее в шесть вечера пинком на улицу, езжай, давай, на английский. Как можно любить жизнь, если ты ждешь в темноте сороковой трамвай? И еще и опаздываешь, а я всегда опаздывала, пыталась оттянуть. И ветер, и снег, и ноги замерзли, и трамвая сволочного можно ждать до морковкина заговения, и Инна Алексеевна посмотрит укоризненно, хотя ругать не будет, она же бабушкина лучшая подруга, и главу из Моэма надо пересказывать, а я не хочу, а меня тошнит. И думаешь, что потом всё это нужно будет проделать в обратную сторону, с Петроградки на Васильевский, и будет еще холоднее и еще хуже, и трамвай, наверное, не придет вообще, потому что зачем ему одинокая я на темной остановке в без двадцати девять, а если и придет, то окна в нем замерзли, и печка воняет, и рядом с ней сидеть горячо, а в стороне холодно, и на каждой остановке ледяной ветер врывается, и какой вообще псих может сегодня вспоминать с умилением, какие узоры были в детстве на трамвайном стекле и как он монетку к ним прикладывал? Гадость какая.

В общем, к чему весь этот макабр-то. К тому, что дети мои садятся в ноябре в машину и ничегошеньки не чувствуют. А я чувствую! Восторг чувствую и упоенье, и это не проходит, хоть своя машина у меня с двадцати лет. Вышел из дома ноябрьским вечером — и жизнь прекрасна. Ни ключи по карманам рыскать не надо, ни перчатки в снег ронять — к ручке дверной только прикоснулся, мягкий щелчок, и мир у твоих ног. Тихо, бесшумно, тепло, удобно, и машина настраивается так, чтобы было тебе идеально. И музыка играет. И чем хуже за окном, тем лучше внутри, тем острее чувство "а вот фиг вам, а вот фиг". Хотя ведь и ноябрь у меня теперь ненастоящий, игрушечный. Утром плюс шесть, а днем плюс шестнадцать. И солнце светит. И уже глинтвейн вечерами продают: "Давайте, граждане, поиграем, что будто бы зима и будто бы мы замерзли? " — "А давайте! "

Короче, детский опыт — это, ребята, не травмы. Это же нам для контраста отсыпали, чтобы мы потом десятилетиями расслабленно наслаждались жизнью.

Lisa Sallier

Вова из Оренбурга и многие-многие другие. Копируют и цитируют, возмущаются и спорят. Мещанское болото всколыхнулось и забродило.

Вспомнился случай из армейской жизни в далеком 1981м году. Тогда отмечался 40летний юбилей нашей части и ожидалось прибытие чинов из дальних гарнизонов нашей армии. Множество генералов, не могущих позволить себе опоздания, прибыли заранее установленного времени. Банкетный стол еще не был накрыт, на улице моросил дождь и наш комэско предложил им скоротать время в нашей казарме. Все были на полетах, кроме меня, сержанта и узбека Уринова на "тумбочке". Уринов несколько растерялся, когда вдруг повалили личности в светло-кремовых пиджаках и в штанах с красными и синими лампасами. На стене правда висел плакат с образцами воинских званий, но таковых там не было. На шум хлопающих дверей из каптерки вылез заспанный сержант и побледнел.

Очередной генерал вскользь попенял на ошибку дневального. Сержант грозно зашипел на узбека и тот заорал, что было мочи:

— Эскадрилья, смирно!

Мы вытянулись во фрунт. Следующие гости были уже приветливо встречены его истошным ором, пока оглушенные не подали команду отставить. Так постепенно Ленинская комната заполнилась приезжими генералами и полковниками. Время ожидания затянулось и двое вышедших из нее генералов от скуки стало осматривать казарму. Железные койки лыжи, стенд информации. Посреди стенда белел лист ватмана с моей юмористической стенгазетой. Один из генералов пробежался по нему глазами, прочитал мой стишок, оценил мои карикатуры и звонко засмеялся. Потом подошел его коллега и прилип к листу. Тоже отсмеялся и открыв двери Ленинской призывно махнул рукой. Через минуту у стенда стола генеральская толпа, читали и перечитывали. Появился наконец наш комэско с докладом о готовности банкета, но его только мило похлопали по плечу и сказали:

— Дай дочитать!

Я расцвел, комэско жал руку и наделил меня небывалыми льготами. В столе у меня появилась пачка пустых бланков увольнительных за его подписью и печатью.

Когда старую газету менял на новую, то сослуживцы рвали ее у меня прямо из рук, разрезали на фрагменты и клеили их в дембельские альбомы. Творчество таким образом разъехалось по многим уголкам Союза. Подходили обделенные эпиграммой и спрашивали:

— А когда напишешь про меня?

По популярности в округе я обошел Хемингуэя, маршала Жукова и Рабиндрабата Тагора из нашей библиотеки.

Через год после дембеля сослуживцы пригласили меня к себе в Москву и один из них предлагал через свою сестру устроиться в редакцию. Я отказался, надеясь на родную Латвию.

В Латвии оказалось возможным устроиться только через контору КГБ, что меня в принципе не устраивало. Из тусовки я выпал.

Но вот уже шел 1992й год и на дне рождения тетки я встретился со своей кузиной. Она окончила в свое время рижский университет и занимала важный пост в городской системе образования. Я оживился и подсел к Рамоне. Оказалось, что она успела побывать с делегациями в Париже, Ватикане, Барселоне.

— Ну и как там? — спросил с большим интересом.

— В Минске кормили очень хорошо, подавали зразы, мясо кабана, гоголь-моголь. В Копенгагене своеобразную селедку...

Потом полчаса шло перечисление стран и блюд.

Я наконец не выдержал монолога этого убежденного гастрофизика и слинял из-за стола. Подходящую компанию я нашел спустя некоторое время у прибывших к нам скандинавских масонов. Было интересно. А потом узнал, что мастер издал свою книгу про Латвию в Дании, она пользовалась успехом. Наконец я достал ее и устроился для чтения.

Блин горелый, она была написана в моем фирменном стиле!

нет. Скорую на температуру тогда не вызывали. Да и что они могли предложить кроме как положить в стационар, где холодно, голодно и всем на всех чихать в прямом и переносном смысле? В общем, мои соседи по комнате взялись меня лечить. Записывайте рецепт:

В граненый стакан доверху налить вонючего самогона, потом бросить туда столовую ложку черного молотого перца, столовую ложку красного молотого перца, столовую ложку соли. Тщательно перемешать со словами "Не разлейся, падл@" Дать залпом выпить больному.

ПОсле этого меня положили на кровать, укрыли всеми одеялами, что были в комнате, навалили сверху еще пару матрасов и уселись сверху играть в карты.

Помню, я раз 5 или 6 вставал, просил перевернуть матрас подо мной, поскольку тот был мокрый. Про простыню и наволочку молчу вообще. Попутно пил воду, по ощущениям, не менее канистры выпил 20-литровой))

В общем, я никогда так не потел в жизни — ни до, ни после. Под утро, когда все заснули, разобрав часть завалов на мне, я в последний раз перевернул промокший насквозь матрас и провалился в сон.

Утром первым делом в душ. И выйдя из душа, я вдруг понял, что у меня ничего не болит, и кроме сушняка во рту ничего меня не тревожит...

Вот так вот лечили у нас. Пользуйтесь рецептом на здоровье! И не болейте.