и культур, никак не связанных общим наследием. И это положение не могут изменить ни сохранившиеся в Калининграде заповедники прусской архитектуры, ни памятники прошлого: кафедральный собор, кирхи, бастионы и форты, разбросанные по Калининграду. Все эти сооружения давно обрели вид "а ля рус". Главное, они лишились особого флера, который был характерен для прусской столицы. Флера замешанного на прусском порядке и ганзейской архитектуре.

В общем, между Кенигсбергом и Калининградом так мало общего, что окажись случайно Кант в Калининграде, он не узнал бы город, в котором когда-то жил, а если бы узнал, то сразу подумал, что его захватили русские. Подумал бы так потому, что хорошо знал: только русские могут изменять сущность вещей до неузнаваемости. Взять, например, социалистическую идею Маркса. Немцы и шведы через сто пятьдесят лет на практике реализовали ее в модели общества социального партнерства. Русские же, пойдя по пути беспримерного огосударствования всего и вся, в ходе последующей прихватизации, построили страну-бензоколонку с административно-олигархическим правлением.

Но вернемся к словам о том, как воспринял бы Калининград великий философ, окажись он в нем через триста лет. На мой взгляд, он воспринял его, скорее всего, обескуражено, так как вместо ухоженной европейской столицы увидел понтовый российский город с безликой архитектурой и запущенной инфраструктурой. Увидел бы город, в котором можно жить, но трудно находить вдохновение для философствования и духовного озарения. К счастью, такая встреча Канта с Калининградом невозможна. Поэтому за покой великого философа мы можем быть спокойными.

В занимательной истории, о которой пойдет речь дальше, Кант физически участвовать не мог, но его присутствие ощущалось явно. Произошла это история более тридцати лет назад во время ельцинской экономической реформы, принесшей большие беды для граждан нашей страны. Особенно сильно пострадала от непродуманных реформ творческая и научная интеллигенция, которая в один присест лишилась многих заслуженных благ и утратила статус особой социальной прослойки, необходимой развитому социализму. Вместо вполне пристойной жизни и уважения они получили от новой власти нищенскую подачку в 50 долларов, которой едва хватало на, чтобы свести концы с концами. Единственным утешением и духовной отдушиной для интеллигенции в то время остались профессиональные посиделки, на которых можно было поговорить о высоких материях, поругать власть и на время забыть о житейских невзгодах и попранном достоинстве. Обычно на эти посиделки собирались филологи, литераторы, философы, историки и представители других гуманитарных профессий. Технари и физматики в них обычно не участвовали. Многие из них пыталось найти свою нишу в новой рыночной экономике, надо признать, неудачно. Для калининградской интеллигенции связывающим началом творческих посиделок были фигуры Канта и Гофмана. Чаще всего вокруг их жизни и творчества разворачивались застольные беседы, дискуссии и горячие споры.

На одну из таких посиделок, озаглавленную как Ужин с Кантом, однажды получил приглашение и я. Такие ужины проводились в нашем городе не часто, поэтому я, не раздумывая особо, принял приглашение. Правда, затем серьезно озадачился. Дело в том, что я был плохо знаком с трудами философа. В то время, когда я учился в институте, философию изучали не по Канту. Ее изучали по двойному мату: историческому и диалектическому. Призыв же "не кантовать", прописанный черной краской на бесчисленных деревянных ящиках, был в то время недвусмысленным предупреждением для всех, кто хотел постичь буржуазную философию вместо единственно верной марксистко-ленинской.

Хотя гамлетовский вопрос о том идти или не идти на Ужин с Кантом передо мной не стоял, высокое профессорское звание, которое я получил к тому времени, обязывало меня не просто придти, но и достойным образом проявить себя во время возможного разговора о великом кенигсбержце. Это означало лишь одно – за оставшиеся до ужина с Кантом дни я должен был перелопатить основные труды великого философа и, хотя бы на уровне аспиранта приобщиться к его научному наследию. Задача была не простой. К счастью, несколько дней у меня было в запасе и я начал действовать.

Для начала я позвонил своему приятелю Ивану Наставшеву — социологу по профессии, который, как мне казалось, должен был хорошо разбираться в философских материях. Не мудрствуя лукаво, я в лоб спросил его о том, что он думает о Канте.

— А что мне о нем думать? — ответил он мне. – Старик Иммануил не красотка Эммануэль, которая, скажу тебе прямо, как объект познания для меня гораздо интереснее (здесь надо сказать, что наш разговор состоялся как раз во время триумфального шествия эротического фильма "Эммануэль" по экранам мирового кино). А вообще, мой друг, только две вещи на свете сейчас волнуют меня: кто станет первым президентом России и как прожить на жалкую заплату доцента в это непростое время. Если на самом деле хочешь серьезно поговорить о Канте, приходи ко мне, и мы обсудим философские воззрения великого кенигсбержца за бутылкой хорошего коньяка.

Я поблагодарил своего приятеля за приглашение, и мы договорились встретиться через пару дней. По совету Наставшева я начал с "Философского словаря", который оказался в домашней библиотеке. Словарь был выпущен издательством "Политическая литература" в 1963 году и из него я узнал следующее.

Иммануил Кант, немецкий философ, родился в 1724 году, умер в 1804 году, жил и работал в Кенигсберге. Является основателем классического "критического" или "трансцендентального" идеализма, одним из идеологов агностицизма. Своей философией идеализма заложил основы таких реакционных буржуазных философских течений как: солипсизм, неотомизм, бихевиоризм, конвенционализм, экзистенционализм и других трудно произносимых измов. Автор книг "Критика чистого разума", "Критика практического разума" и категорического императива.

Другой полезной информации из краткой статьи "Философского словаря" извлечь было нельзя, и я вновь позвонил своему приятелю.

— Послушай, у тебя есть что-нибудь почитать из Канта?

— Ты, что, спятил?! – Ответил мне приятель. – Канта и при жизни мало кто читал, а сейчас его читают только обреченные на это жестокое наказание аспиранты. Читать его тексты то же самое, что переводить китайский текст с помощью словаря. Если тебя так интересует Кант и его философия, прочти лучше какую-нибудь популярную брошюру. Это будет намного проще и приятней.

Я всегда прислушиваюсь к разумным доводам своих просвещенных коллег, поэтому последовал совету своего друга, так как о Канте уже кое-что знал. В частности, я знал названия его наиболее известных сочинений. Должен сказать, знание названий и имен в научной и культурной среде многое значит. Достаточно к месту и без места в интеллектуальной тусовке упоминать имена Хайдеггера, Кьеркегора, Витгенштейна, Риккерта, Гуссерля, Рассела, Сартра, Камю, на крайний случай, Эйнштейна, чтобы вас признали за своего. Эффект проявляется особенно сильно, если вы обладаете высокой ученой степенью и одним этим причислены к кругу ученых мужей.

Но вернемся к Канту и Ужину с ним. Читатель, наверное, обратил внимание на то, что все главные труды философа посвящены критике. Из этого, не читая его сочинений, можно сделать вывод о том, что он был человеком с обостренным критическим восприятием действительности и людей, которые его окружали. Его, по-видимому, в равной степени не устраивали ни университетская профессура, которая без сомнения считала себя носителем чистого разума, ни прусские бюргеры и промышленники, которые считали себя олицетворением практического разума, ни те, кто были далеки от понимания чистого или практического разума. Подобный критицизм Канта оказался близким и понятным для меня. Действительно, о каком чистом разуме можно говорить в России, когда мы все делаем вопреки самому разуму. О каком практическом разуме опять-таки можно говорить, когда практику своей жизни простые россияне строят чаще всего по наитию. И, наконец, о каких способностях суждений россиян можно говорить, если они отдают свои голоса на выборах вопреки своим политическим и экономическим интересам. Скорее всего, в последнем случае можно говорить о феномене бессознательного, когда принимаются решение вопреки логике и личным интересам.

За размышлениями о критических основах философии Канта и связи его категорического императива с проблемами современного мира меня и застал звонок Наставшева.

— Привет, — сказал он – заходи ко мне сейчас. У меня все готово для обстоятельного разговора о Канте.

Мы жили рядом, и через пять минут я был в квартире друга. Он радушно встретил меня и сопроводил в гостиную, где на накрытом белой скатертью столе стоял бюст Канта. На полном серьезе Наставшев обратился к бюсту философа и учтиво сказал:

— Великий мыслитель, позвольте представить Вам моего друга и коллегу Михаила. Надеюсь, вы не откажите ему в возможности вкусить радость духовного общения с вами.

Бюст Канта, естественно, промолчал. Наставшев расценил это молчание как знак согласия и усадил меня за стол. Через несколько на минут столе появилась бутылка армянского коньяка и подходящая к коньяку закуска. Оставаясь все так же серьезным, мой друг принес великому философу извинения за то, что не смог достать к столу его любимого белого немецкого вина, и, пользуясь великодушным молчанием великого кенигсберца, разлил коньяк по трем бокалам. С этого момента у нас начался настоящий пир духа. Естественно, одной бутылкой коньяка наш ужин с Кантом не закончился. Вслед за армянским коньяком наступила очередь грузинского, прихваченного мной. С учетом ее у нас были прекрасные возможности для того, чтобы неспешно и обстоятельно поговорить в присутствии великого философа о его "Критике чистого разума", "Критике практического разума" и "Всеобщей естественной истории". Эти книги, как и бюст Канта, Наставшев принес с кафедры философии, чтобы мы могли явственно ощутить присутствие великого философа в ходе ужина с ним.

Завершился наш импровизированный ужин после полуночи. Переполненный до самого мозжечка знаменитыми цитатами и афоризмами Канта, я отправился домой. Войдя в квартиру, попытался разделить охвативший меня душевный восторг с женой, но из этого ничего не получилось. Она резко осадила мой порыв холодной репликой:

— Угомонись, мне не до высоких эмпиреев. Нормальные люди уже давно спят. Завтра расскажешь о своем общении с Кантом.

Увы, и у духовно близких родных людей не всегда совпадаю текущие интересы.

На званый ужин с Кантом я уже не пошел. Я, вдруг, осознал, что в кампании серьезных ученых мужей уже не ощущу того же воспарения мыслей и чувств, которые испытал минувшим вечером. Ведь еще в древние века говорили: в одну реку дважды войти нельзя. А Кант это, несомненно, великая река, в которую можно зайти только раз на волне немецкой серьезности, французского легкомыслия и российского куража.

предисловие, на мой взгляд — поясняющее обстоятельства.

Так вот — предисловие — это как лекарство, принимаемое по мере необходимости, пациент, виноват — читатель, может сам решать степень необходимости прочтения предисловия. Так что вот так, решайте сами, предисловие обычно заканчивается словами — а вот и история.

Квартира отца была в большом городе, часа 2-3 от моего захолустья.

Я его часто навещал, помогал с покупками, лекарствами, платежами, жаркое лето он проводил у меня, где значительно прохладнее и свежее, но неизменно настаивал на возвращении к себе домой — в гостях хорошо, но дома лучше.

Выходные подходили к концу, я уехал от отца в хорошем настроении: лекарства проверил, просроченные выбросил, холодильник избавил от старья и наполнил всем необходимым. С чувством выполненного долга я подъехал к своему городку и свернул к дому. Звонок. Отец, наверное хочет узнать как я доехал. Поднимаю трубку.

Всё гораздо хуже — у отца появился кашель, с отхаркиванием крови… ой, как нехорошо, дифференциальный диагноз у кровохаркания длинный и грозный, плохо дело…

Сядь и наклонись вперёд, кровь не глотать, сплёвывать, помощь на подходе!!

Легко сказать — до Лос- Анджелеса часа два езды, это если без пробок.

Так, думай, Миша — вызывать скорую, посоветоваться с коллегами — что делать?

Выбираю звонок своей свояченице — толковый доктор, она быстро принимает решение, разворачивает машину и с мужем и с ребёнком, за 10 минут подлетает к отцу, сажает его в машину и мчит к себе в госпиталь, очень хороший, надо сказать, госпиталь, с солидной репутацией.

Так, можно перевести дух, отец в приёмном покое, мониторы, анализы, рентгенография, эхокардиография, готовы к переливанию крови, буде оно необходимо.

Конференция по телефону: консилиум, родственница уже привлекла консультантов, кардиолог считает, что это сердечная проблема, пульмонолог и инфекционист — обострения старого папиного туберкулёза, эхо войны.

Мнда… хрен редьки не слаще, критическое сужение клапана или активный туберкулёз, радости тут мало, домчался до госпиталя, а меня к нему не пускают — туберкулёз, строгая изоляция. Ну уж дудки, жёсткий разговор с инфекционистом и администратором, ломаю их сопротивление — у меня есть детская история контакта и заражения( чистая правда, я даже посещал лет пять туберкулёзный диспансер), второй аргумент — тесный многолетний контакт с отцом в его маленькой квартире, так что я, скорее всего, уже инфицирован. Подписываю бумагу, что претензий не имею, риск мне известен, профилактическое лечение отклоняю.

Готовлюсь к долгой осаде — позвонил коллегам, прикроют на работе, пожелали нам успеха в лечении.

Воссоединяюсь с отцом — тот совершенно спокоен, кровь больше не идёт, может можно ехать домой?

Нет, извини, надо полежать, полечиться… медсестры притащили мне раскладную койку, одеяла и белье.

И начинается наши хождения по мукам: изоляция строгая, отца из палаты не выпускают, воздух фильтрует специальная машина, шумная тварь, 24/7.

Первые экспресс-анализы на туберкулёз — положительные, отца начинают пичкать антитуберкулёзными препаратами, горстями, он ворчит, но послушно глотает таблетки дюжинами. Ждём результаты посевов — для туберкулёзной палочки они ооочень медленные, недели три…

Тем временем ситуация на фронте кардиологии приближается к катастрофе — у отца критическое сужение аортального клапана плюс ишемическая болезнь сердца.

Кардиолог, светлая головушка, скромный немногословный и очень честный доктор-индус, настаивает на консультации с кардиохирургом, без операции отец обречён…отцу 85, выдержит? Это его единственный шанс, без операции — верная смерть, надо.

Перевожу отцу — он соглашается, приходит кардиохирург — японец, почти ровесник отца! Теперь уже я начинаю нервничать — выдержит ли хирург?!?

Индус меня успокаивает —выдержит, он старой закалки железный хирург, отличные результаты, вдумчивый и честный.

Отцу он понравился сразу — два старика понимают друг друга без слов и без перевода… начинается процесс подписания согласия на операцию, японец перечисляет риски — отец его останавливает и спрашивает: 50% успеха?

Не, намного больше. Отец немедленно подписывает бумагу, они обмениваются рукопожатиями и кардиохирург удаляется организовывать операцию.

Что становится практически невозможным — активный туберкулёз вырубает целую операционную на сутки, а то и больше — дорогую напичканную машинами операционную, расписанную на месяцы вперёд.

Кардиохирург давит на администрацию и службу инфекциониста — настаивает на операции, безуспешно.

Спустя неделю — у отца происходит инфаркт, с остановкой сердца.

По счастью, я сидел рядом и приступил к реанимации немедленно, ворвавшаяся двумя минутами позже бригада быстрого реагирования застаёт отца уже в сознании, взъерошенного и раздраженного — что за шум-гам, я просто поперхнулся макаронами.

Да нет, папа, анализы показывают инфаркт… очень плохие новости, крайняя степень декомпенсации, инфаркты теперь пойдут чередой…

Хирург взрывается и идёт ва-банк — неотложная ситуация требует неотложной операции, завтра утром, готовьте операционную!

Администрация подчиняется: они ничего не могут возразить — категория неотложной операции отменяет все правила.

Много чего останется за рамками повествования, вкратце: отец победоносно превозмог все препятствия, ранний восстановительный период прошёл штатно( небольшой психоз, очень быстро прошедший, вещь в реанимационном отделении частая), отца переводят в раннюю реабилитацию и готовят к выписке на вторичную реабилитацию, ко мне в городской реабилитационный госпиталь, рядом с моей работой.

Впрочем, у нас всё рядом, надо отметить.

Готовлю переезд, логистика — мать медицины.

Задача: если я за рулём — то, не дай бог, отцу станет плохо — кто присмотрит?

Да и сидеть пару часов в машине после операции на сердце — идея малопривлекательная.

Вот тут, как обычно — внезапно, из воздуха материализовался мой двоюродный брат, заменивший мне моего старшего брата — и неизменно оказывающийся рядом в самых тяжёлых ситуациях. Без сюсюканья и лишних слов — в чём проблема?

Транспортировка. Мне и отца нужно довести и машину перегнать.

Говно-вопрос, твою машину поведёт моя жена, я сяду за руль, ты в салоне, заботишься об отце. Да, носилки нужны, кислород? Достанем, не волнуйся.

Надыбал он мне отличную машину, с местом для носилок, кислород, короче, машину для медицинских перевозок лежачих больных.

Класс!!

А вот и история.

Рано поутру забираем отца и до пробок выбираемся на дорогу к моему городку.

Я периодически мерю давление, пульс, отец на кислороде, мирно дремлет.

Брат ведёт машину плавно, хорошо тормозит на поворотах — и я, впервые за 5 недель этого кошмара, начинаю расслабляться. Как оказалось, очень зря…

Теперь, на закате своей карьеры, я не устаю учить молодёжь: большинство ошибок случаются на последних шагах к цели, миссия кончается только тогда, когда поставленная задача полностью выполнена.

Так, полпути, без пробок, всё штатно, Ева сзади едет.

Так, давай кофе попьём?

Давай.

Съезжаем с большака, на стоянку Старбакса.

Супруги уходят, обещают принести кофе и мне.

Отец просыпается, где мы?

На полпути, ты как? Нормально.

Надо бы водички тебе попить, а?

Не, не хочется. Ну, как бы надо.

Отец соглашается.

И тут я совершаю две ошибки: он пьёт воду из бутылки, лёжа.

Вода попадает не в то горло — он сильно закашлялся и потерял сознание, пульс с монитора исчез, на сонной артерии его тоже нет…приступаю к реанимации, кляня себя за непростительный промах, отца спасали всем миром— и я его потерял, по глупости.

Наверху, однако, решили — не сегодня, пульс возвращается, отец, кашляя, приходит в себя.

Возвращаются родные, картина маслом — сильно кашляющий отец, я потный и взъерошенный, со зрачками во всю морду… что, [м]лядь, случилось?!?!

Отец тут же сдаёт меня с потрохами — это он меня заставил пить воду, а я даже пить не хотел!

Брат поворачивается ко мне и на полном серьёзе говорит — если ты хотел заколбасить отца — то мы свободно могли это сделать в Лос-Анджелесе, а не тащиться в такую рань чёрте куда!!

Как мы ржали!! И я, как никогда, почувствовал — брат и мы все — семья, одна кровь, с семейным рефлексом шутить, даже в самых отчаянных ситуациях…

Мы быстро снялись со стоянки и споро доехали до моего города, без приключений. Я сдал отца хорошо знакомому мне врачу, в реабилитацию.

Брат моментом испарился, как обычно — до следующего кризиса.

И я поехал домой, заново знакомиться со своими собаками, меня не было дома 5 недель.

Послесловие.

Отец в первый же день перевыполнил программу реабилитации и потребовал выписки, я еле уговорил его подождать до следующих выходных.

Он полностью восстановился, вернулся к своим привычкам и осенью решил уехать к себе, в свой мир филармонии и синагоги.

В конце того года мы отпраздновали его юбилей, 85 лет, на который он пришёл на своих двоих, держался бодро и благодарил всех причастных к его возвращению к жизни, в ответном тосте.

Диагноз туберкулёза не подтвердился, посев показал двоюродную палочку, опасную только для птиц.

Отец прожил ещё долгих 7 лет.

Главные герои — кардиолог и кардиохирург — ушли на пенсию.

Моя свояченица и я — работаем. Её госпиталь Святого Винцента, увы, закрылся, по финансовым причинам.

Мой — работает, пока.

Брат получил "Оскара" для адвокатов, заслужив славу и признание коллег и клиентов.

И мою любовь.

представлений было невозможно.

Однажды, в самый разгар подготовки к сессии, когда все усердно готовились и зубрили учебники, мой сосед объявил:

— Сегодня мы будем ставить "Ромео и Джульетту"!

Протестовать было бессмысленно. Он раздобыл где-то старые театральные костюмы и начал свою постановку. Я оказалась назначена Джульеттой, а роль Ромео взял на себя он сам. Начало было многообещающим, но внезапно он стал комментировать наши действия, словно спортивный комментатор.

— И вот Ромео и Джульетта встречаются в тайне от всех. Какие страсти, какое напряжение!

Его комментарии часто прерывались стандартными театральными штампами, что только добавляло абсурда ситуации.

— О, как прекрасна Джульетта в свете луны! – говорил он, поправляя свой костюм.

Но кульминацией стал момент, когда он решил добавить "реализма" в сцену на балконе. Он взгромоздился на стол, изображая балкон, и торжественно объявил:

— Джульетта, о Джульетта, где ты, Джульетта?

Мне всё это уже начло надоедать, но я решила подыграть ему и начала карабкаться на "балкон". И тут стол, не выдержав нашего энтузиазма, с грохотом развалился. В полете я ухитрилась зацепиться за занавеску и приземлилась прямо на него. От боли у меня всё помутилось. В этот момент я услышала его спокойный голос:

— Ах, Джульетта, ты разрушила наш балкон… но любовь всё равно победит!

Я не верила своим ушам. Он продолжал, лежа подо мной:

— …и занавес, занавес можно было бы не рвать, если бы ты была чуть осторожнее…