многие проиграли немало денег на таких пари, найти клиентов ему становилось все труднее. Наконец, как-то он отыскал какого-то лопуха-младшекурсника, с которым он поспорил на огромную, по тем временам, сумму (25 рублей, тогда почти стипендия), что доедет от факультета до общаги (остановок 7-8 на метро) в ластах вместо ботинок. Непременным условием было оговорено, что вся эта экспедиция должна проходить обязательно в присутствии лопуха. Накануне испытания лопух был полон оптимизма и говорил, что козел Алик не понимает одной элементарной вещи, почему у того ничего не выйдет.

Короче, на следующий день при выходе Алик снимает свои югославские коричневые ботинки, связывает шнурками, отдает лопуху, а сам залезает в ласты с большим трудом, потому что лапти у него гигантски непропорциональные, как у утки. Потом, задирая ноги и поднимая фонтаны брызг (лужи, поздняя осень), довольно ловко скачет проходными дворами к метро "Парк Культуры". У метро публика охреневает, Алик, как обычно, на это дело спокойно кладет и заскакивает в метро. А там контролерша и милиционер его внутрь не пускают. Тот, несколько обескураженный, вышлепывает наружу, к нему подходит сияющий лопух, говорит, типа, ну ты теперь понял свои ошибки, и предлагает рассчитаться. Но упорный Алик говорит, хрена, еще не вечер, про вид транспорта уговора не было, я поеду на автобусах.

На автобусной остановке час пик, каждый автобус берут штурмом, и, когда все проталкиваются, чтобы влезть, всегда Алику кто-то на ласты наступает так, что он с места сдвинуться не может, сколько ни матерится. Наконец, очередной автобус открывает заднюю дверь прямо рядом с Аликом, тот прыгает на ступеньки, и тут выясняется, что ласты на ступеньки поставить можно, а ноги — нет, он, скользя, как Дональд Дак в диснеевском мультфильме, несколько раз молотит по ступенькам и с грохотом плюхается прямо под ноги набегающей толпе. Безжалостные пассажиры, отталкивая Алика ногами, производят посадку, но тот, собрав последние силы, поднимается с асфальта и ухитряется запрыгнуть задом на нижнюю ступеньку. Лопух втискивается с передней площадки.

Теперь ласты торчат наружу, и дверь не закрывается. Водитель в зеркало видит какие-то торчащие хвосты и объявляет, что пока пассажиры не втянут свою рыбу в салон, автобус никуда не пойдет. Тем временем, народ, пришедший в себя после абордажа, замечает, что это какой-то идиот в ластах, из-за которого все неприятности, поднимается гвалт. Наконец, какая-то тетка берет на себя инициативу и кричит водителю, мол, проедь немного до поста ГАИ, этого гада и хулигана там сдадим милиции. Алик видит, что получается как-то совсем хреново, тут ему в голову приходит гениальная идея, и он орет на весь автобус:

— Ну что вы за люди! Зверье!! Я — спортсмен, подводным плаванием занимаюсь тут вот рядом, в бассейне "Чайка", и у меня только что в раздевалке сперли ботинки. Что же мне теперь, по-вашему, босиком по городу ехать?

Тут сразу все меняется, все начинают его жалеть, помогают взобраться. Кипит общая ярость благородная против ворюг, которых развелось несметно. Та же тетка теперь кричит водителю, не надо, мол, в милицию, поехали нормально. Все начинают Алика расспрашивать о деталях, хорошие ли были ботинки, и тот, полностью войдя в роль, с надрывом рассказывает, как у него увели единственные коричневые югославские ботинки, к тому же редкого, большого размера. И в этот момент народного гнева поддатый мужик, стоящий рядом с Аликом, вдруг видит, что на передней площадке стоит парень, держится за стойку, а не руке у него висит пара коричневых здоровенных ботинок. Он кричит, мол, впереди там, гляньте быстро, ботинки югославские?... ему отвечают, что да, и он с криками "вон они, твои шкары" и "я, на хрен, счас задавлю это ворье" начинает ломиться вперед, у него не получается, тогда он орет "держите эту с@ку с ботинками, там, впереди". Опять поднимается гвалт, и снова водителю кричат, чтобы он ехал прямо в милицию. Озверевший водитель объявляет в микрофон, что я поеду, но не в милицию, а в психушку, всех вас сдавать. В этот момент подъезжают к остановке, двери открываются, лопух с ботинками пулей выскакивает из автобуса, за ним гонятся несколько правдолюбцев, а сзади, в полном отчаяни, выпрыгивает Алик. Вот в этот момент у стоявших на остановке чуть не произошло массового помешательства, когда они увидели, как из автобуса в огромном прыжке вылетает мужик в ластах, по уши обдает всех грязью из лужи и с воплями "стойте, все! я сам его догоню! ну все, [м]ля, готовь четвертной!" гигантскими скачками несется по улице.

Месяц потом длилось разбирательство, кто кому должен платить.

Ведь в ней побывала вся страна. В общем, о чём это я: меня тётя обеспечивала путёвками в разные летние лагеря, изредка даже ведомственными: где требовались вожатые, туда же преподавательский состав института сбагривал на каникулы своих детей.

Дело было в конце августа, я как раз вернулась после тётиной путёвки из самого лучшего лагеря на свете (не подумайте на Артек): там был полный бардак! Дисциплина формальная, режим плавающий — лишь бы детей вовремя накормить — мероприятия импровизируются на ходу и получаются просто шикарными. Вечером попеременно кино и дискотека. А в остальное время мы, "хозяева лагеря", чувствовали себя, как вольные пеликаны в пампасах — а пампасы в лагере и его окрестностях были огого! — набитые малиной, земляникой, черёмухой и тайными штабами. Нашими. В них "юные пионеры" играли в карты, в войну, курили бычки и изредка сигареты, между затяжками непринуждённо жонглируя междометиями — чувствовалось, что папы у них были подковаными в этом на все ноги — задние и передние. И нас, ясноглазых детей преподов, лихие индейцы, конечно, обучили всем этим тонкостям. В меня там влюбились двое мальчишек — в первый раз в жизни! И сразу двое! Это только десятилетним девочкам под силу заценить. А в десять лет всё всерьёз. Хотя, им-то было уже не десять, оба были старше меня — девочки, плачьте — на два года! И в мою подружку тоже влюбились двое — наш пионер и местный — и всё это добавляло к нашей роскошной вольной жизни бурю романтики и экшена.

Увы, всё хорошее мигом кончается. И вот, я вернулась в деревню, к тётке, в глушь, в Москву. В ней ещё немножко было лето, но такое блёклое — хоть плачь, с единственным для меня теперь развлечением — покататься с моей одноклассницей Анютой на великах. Грусть-тоска, а что делать — созвонились, договорились.

Через полчаса подъезжаю — вся такая по-ковбойски обветренная, в шортах, майке и кедах — к месту встречи. Издалека вижу, что что Анюта уже на месте, но с какими-то проблемами: в неё вцепился пожилой довольно-таки дядька, схватил велик за руль а, чтоб не уехала, переступил через переднее колесо и ногами его зажал. Старый, весь в морщинах, а туда же — в маньяки. Аньку уже за руки хватает. И лицо фактурное. В общем, пора спасать.

Гоню во все лопатки и колёса, резко, с разворотом торможу возле них и говорю грубо и даже так сипло:

— Эй, ты, дядя, а ну, отпусти её!

Дядя ко мне обернулся, смотрит и на меня тоже с интересом, но Аньку не отпускает. Тогда я рявкаю:

— Кому сказано, убери свои клешни! И... — дальше чешу отборными идеоматическими оборотами, почерпнутыми в детском санатории труда и отдыха. Вставляю туда про то, что вон за тем поворотом ещё наши ребята, сейчас они подъедут, и... дальше опять обороты — про то, что они с ним сделают. В общем: НАС СОПРОВОЖДАЮТ 2 КРЕЙСЕРА, 6 ИСТРЕБИТЕЛЕЙ, 4 ПОДВОДНЫЕ ЛОДКИ И МНОГОЧИСЛЕННЫЕ КОРАБЛИ ПОДДЕРЖКИ.

У мужика глаза поспели, как крыжовник, челюсть на груди, со стороны мы вообще картина с маслом: стоит девочка, ножки-спички, ручки бантиком, с велосипедом, и заваливает дядю с пухленькой девочкой отборными шматоблоками.

Ну вот, наконец я ему всё высказала и жду реакции. Тишина. Потом дядя говорит слабым голосом:

— Вы Маша?.. А я Аполлон Викторович.

Анюта тоже подбирает челюсть и говорит:

— Маш, не бойся. Всё хорошо. Это мой папа.

Я, тихонько-тихонько, как мышка:

— Ой... Простите...

Ну да, у неё же ещё отчество такое смешное, весь класс не переставал шутить — Аполлоновна.

Вот так я и познакомилась с её папой — само собой, Аполлоном. Интеллигентом, Бог знает, в каком поколении, поэтом, человеком энциклопедических знаний. Когда я подъехала, он Анюте на велике руль выравнивал.

Если у них застолье, и я в гостях, он обязательно рассказывает эту историю, хоть под стол прячься: вечно он это вспоминает и наверняка опять всё слышит, как наяву, хоть полностью, конечно, не озвучиватет. Звучит это у него так:

— Мы правили велосипед. Тут Маша подъехала и вступилась за Аню — думала, что я маньяк.

— И он всегда при этом неудержимо улыбается: — Просто как тигрица на меня набросилась, я даже испугался. Ну, вот, так разволновалась за Аню. А я за неё после этого меньше стал волноваться.

— И поднимает за меня тост.

С тех пор не ругаюсь матом.

Да! Если ещё не догадались: мой любимый на все времена лагерь, откуда я тогда вернулась, был от МВД (Министерство Внутренних Дел, милицейское начальство). Назывался он Дзержинец. Вся обслуга, вплоть до поваров, там состояла из дембелей от примыкающей военной части.

И путёвки туда были у тёти только в то единственное лето...