одно, такое романтическое и волшебное. Детки по очереди читали про Зайку, которого бросила хозяйка, и про доброго Доктора Айболита. Потом обычно следовало обсуждение ("Верочка, молодец! Дети — как вы думаете — почему Бычок вздыхал? " — потому что он упадет! — хором отвечали дети. И все в таком духе).

И вот настала моя очередь. 25 пар маленьких и 2 пары больших глаз смотрели на меня, гордо взобравшуюся на табуретку. Наконец-то у меня появилась возможность продекламировать мое любимое стихотворение перед широкой публикой! А то все мама, папа, бабушка или кот. Набрав побольше воздуха и сделав трагическое выражение лица, я начала печальным загробным голосом:

"A праведник шел за посланником Бога,

Огромный и светлый, по черной горе... "

На лицах представителей авторитетных органов в виде воспитательниц Валентины Ивановны и Людмилы Сергеевны появилаось некоторое недоумение, но пока еще не перешедшее в активную стадию.

... "Но громко жене говорила тревога:

Не поздно, ты можешь еще посмотреть

На красные башни родного Содома" (трубно, громовым голосом как Маяковский, ревела я)

На площадь, где пела, на двор, где пряла"

(при этих словах я картинно простерла руку, указывая на родной двор за окнами детского сада, где шел легкий ленинградский снежок)

.... "На окна пустые высокого дома" (опять взмах руки, красноречиво направленный на родной балкон 4го этажа панельной многоэтажки)

... Где милому мужу детей родила.

(на лицах воспитательниц заиграла тревога. Витя Павленко неприлично хихикнул)

... Взглянула — и, скованы смертною болью,

Глаза ее больше смотреть не могли;

(я пафосно закрыла глаза руками. В щелочку между пальцами было видно. что публика совершенно заворожена, а на лицах воспитательниц — неподдельный ужас и понимание, что остановить меня уже нельзя))

... И сделалось тело прозрачною солью,

И быстрые ноги к земле приросли.

(я застыла в позе Ленина на броневике, имитируя закостеневшую на века статую. Воспитательницы вышли из транса и двинулись ко мне с решительным выражением на лицах. Но я знала, что они не успеют — оставалось только одно четверостишье. Согруппники по саду смотрели с неподдельным восторгом, узнав так много новых интересных слов)

... "Кто женщину эту оплакивать будет? " (трагически вопрошала я аудиторию)

Не меньшей ли мнится она из утрат?

(воспитательницы были совсем близко и стали заходить в окружение, поэтому я соскочила с табуретки, и отпрыгнула на несколько шагов, успев драматически выкрикнуть на лету последние строки:

... ЛИШЬ СЕРДЦЕ МОЕ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕТ

ОТДАВШУЮ ЖИЗНЬ ЗА ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЗГЛЯД!

Я приложила руки к груди и поклонилась. В игровой стояло гробовое молчание. Только громко захлопала Леночка Зайцева — она всегда всем хлопала от души. Аудитория переваривала услышанное. И в полной тишине раздался писклявый голос Сашки Левина — очень, надо сказать, живого и умного мальчика, впоследствии ставшего крупным бизнесменом и уехавшего с семьей в Америку через Израиль, где сейчас счастливо проживает с детьми и внуками. Он сказал: — Хорошее стихотворение. Но грустное. Только я не понял — а что такое "СадОм"? Это как бы дом, но с садом?

Валентина Ивановна, с каменным лицом, напоминающим как раз жену Лота, так живо описанную в стихах Анны Андреевны Ахматовой, проигнорировала Сашин вопрос, взяла меня за руку и отвела в кабинет, где меня подвергли допросу о том, откуда я знаю наизусть это идеологически неясное стихотворение. Я честно сказала, что услышала его от мамы, и у нее еще "много таких есть". С мамой потом разговор был у них отдельный, и спасло ее то, что великая поэтесса Анна Андреевна была темой ее кандидатской диссертации, которую она в тот момент писала будучи аспиранткой Пушкинского Дома. Поэтому делу о диссидентстве ход не дали, но дома мне было строго наказано "взрослых" стихов в детском саду больше не читать, а оставить мои ораторские наклонности для домашних вечеринок.

Так во мне была убита будущая великая актриса малых драматических ролей.

Англичанка (c)

такого не разрешали, и вот у меня появился шанс съесть целую пачку! Прихватила с собой, высыпала незаметно в сумочку. И тут одна наша девочка спалилась!

Пришли охранники, отвели нас в кабинет администрации, вызвали полицию, родителей, начались разборки по полной, с допросами и обыском. У каждой по очереди проверяют карманы и сумки, и я понимаю, что все девчонки выкладывают из сумок милую девичью дребедень, а я... я с кучей сушёных анчоусов, [м]лять. Мне и так хотелось под землю провалиться, а от мысли, что у меня найдут сушёную рыбу, пробирал ещё более дикий стыд. Но мне повезло, я достала пилочку и пачку жвачек, а карман с анчоусами незаметно прикрыла рукой. С облегчением выдохнула.

Отец забрал домой, отчитывал меня всю дорогу, я разрыдалась и от стыда, и от страха — ведь дома ждёт мама, которая уже всё знает. Она всегда ругалась намного страшнее отца, поэтому в предчувствии скандала у меня земля уходила из-под ног. Мать встретила нас у подъезда, вся взвинченная и почему-то в слезах, орала на весь двор, что я воровка и проститутка, позор семьи. Соседи, проходившие мимо, оборачивались в ухмылке, некоторые даже останавливались и слушали. Спустя минут 20 мы всё-таки пошли домой, меня отправили в комнату думать о своём поведении. Опозоренная и заплаканная я утешала себя поеданием тех самых анчоусов и переписками с подругами. Нет, есть их стыдно не было, но урока хватило на всю Показать ещё жизнь: никто из нас больше не воровал. Вроде бы.