СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

Женщина была очень старой — ей было, по всей видимости, около 90. Я же был молод — мне было всего 17. Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.

Был солнечный летний день 1952 года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.

Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпанный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную старушку.

Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.

— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.

— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.

— Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.

Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: "Для взаимного общения, юноша, существуют имена... "Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.

— Простите, Анна Николаевна.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она.

— Как вас зовут?

— Алексей. Алёша.

— Отличное имя, — похвалила она.

— У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей.

— Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была "Анна Каренина".

— Их любовь была трагической — и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?

— Конечно, — сказал я и добавил с гордостью: — Я прочёл всю русскую классику — от Пушкина до Чехова.

Она кивнула.

— Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.

… Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними, угнетателями простого народа!..

Моим первым побуждением было прервать это странное — и даже, возможно, опасное! -— неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:

— Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?

Она засмеялась.

— Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.

— … Лёшка! — кричали мои товарищи.

— Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?

— Нет! — заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой — и не просто знакомой, а русской графини! -— и мне было не до моих футбольных друзей.

— Оставьте его в покое, — объявил один из моих дружков.

— Он нашёл себе подружку. И они расхохотались.

Женщина тоже засмеялась.

— Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, — сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении.

— У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?

Я смутился.

— Нет, — сказал я.

— Мне ведь только 17. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.

— Молодец! — промолвила Анна Николаевна.

— Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой.

Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на 48 лет. Это была самая страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь 3 часа.

Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.

Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.

— Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?

Она улыбнулась.

— Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский…

Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными!

— Она помолчала несколько секунд, а затем добавила:

— Это случилось в 1877 году, в Париже. Мне было 17; ему было 65…

* * *

Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:

— … Он был очень красив — пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него — высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.

В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.

Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в "Войне и Мире" первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, — её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д’Орсе.

Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий… Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили — и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!

Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.

— Анна, — сказал он, — у вас какой-то странный акцент. Вы немка?

Я рассмеялась.

— Голландка? Шведка? — спрашивал он.

— Не угадали.

— Гречанка, полька, испанка?

— Нет, — сказала я.

— Я русская.

Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз -— растерянным и в то же время ошеломлённым.

— Русская… — еле слышно пробормотал он.

— Кстати, — сказала я, — я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?

Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:

— Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.

— Почему?

— Не могу.

— Но почему? — настаивала я.

Он опять замолчал.

— Не допытывайтесь, Анна, — тихо произнёс он.

Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.

— Анна, — сказал он, — не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покините этот зал, и я не увижу вас больше никогда.

— Нет! Нет! — почти закричала я.

— Да, — сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку.

— Поверьте мне.

— Клянусь! — воскликнула я.

— Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!

— Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.

С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:

— Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина…

Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз…

Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку — молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу…

Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.

Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсе…Ту самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!

Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!

Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника… И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела… И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен…

Я безудержно рыдала.

… Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.

* * *

Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.

— Вы Алёша? — спросил он.

— Да.

— Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. И он протянул мне конверт. Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад. Я открыл конверт и вынул два листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:

Париж

30 декабря 1877-го года

Дорогая Анна!

Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет — 14600 дней и ночей! — я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся — живой или мёртвый — в моих снах.

За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, — но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.

Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно — изо дня в день — мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.

Прощайте, Анна!

Жорж Дантес.

P. S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?

Ж. Д.

Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:

Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было 83 года.

* * *

Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через 10 дней после нашей встречи. Ей было 92 года.

Автор: Александр Левковский

Красивая история, которую нам поведал Александр Левковский...

В предисловии к этому рассказу он пишет, что в 2012 году, в поезде Киев-Москва его попутчиком оказался пожилой мужчина, который и рассказал писателю об удивительном случае, произошедшем в его детстве...

"Я пересказываю её почти дословно по моим записям, лишь опустив второстепенные детали и придав литературную форму его излишне эмоциональным высказываниям. Правдива или нет, эта история несёт, я думаю, определённый этический заряд – и, значит, может быть интересна читателям".

Как-то пришли на пляж при отеле, было ещё рано, но все лежаки были уже помечены полотенцами из людей была только одна пара средних лет.

Увидев нас, мужик предложил: Занимайте любые лежаки!", собрал полотенца в кучу и кинул их в кусты.

Спустя пару часов появилась большая компания и начала шумно рыскать по пляжу в поисках полотенец

Мужик, как ни в чём не бывало, подошёл к ним и сообщил, что спрятал их полотенца "чтобы их не украли"

Вчера младший сын, который на днях собирается отметить свое двенадцатилетие, озаботился системой университетского образования?

Объяснила ему про бакалавриат, магистратуру. Ушел думать. Возвращается.

– А чтобы стать физиком, сколько надо учиться?

– Физик – это учёный. Значит бакалавриат, магистратура и еще аспирантура.

– А те, кто только бакалавриат закончил, где-то работают?

– Да много где. В финансовых компаниях, программистами, в R&D отделах, свои компании организуют. Без работы не сидят.

– А каникулы-то можно??

Но лучшим был последний вопрос.

– Мама, а декан – это физик?

– Декан – это начальник (смеюсь)

– Что, не доучился?!?!

Работал я как-то под Москвой в одном сильно секретном институте.

Один из наших сотрудников вернулся из командировки с Байконура, и среди прочих интересных фактов сообщил, что там так мало женщин, что, как говорят местные – "на одну женщину приходится 10 метров *у#в и ведро яиц..." Посмеялись... Начали работать... А из головы все не выходит такой замечательный факт. Но, поскольку все люди ученые, с образованием, да и не с одним, кто-то задумчиво произнес:

— А правда ли, что на 10 метров приходится ведро???

Все забросили свою важную научную работу и занялись расчетами. И ведь как это было интересно! Весь отдел секретного института целый день занимался такими делами, как сбор исходных данных, т. е. выяснения среднего размера (сколько тут было споров – каждый стеснялся вслух произнести размер в сантиметрах, чтобы другие его не обсмеяли), вычисление объема эллипсоида, ввели даже "коэффициент" укладки в ведро. Потом вспомнили, что данный коэффициент – вещь нелинейная, ведь верхние будут давить на нижние!!! Учитывалась даже форма ведра.

Вообщем, к концу этого дня результат был получен – чуть больше половины ведра получилось...

А в это время вся страна ожидала от советских ученых новых побед в космосе!!!

Однажды Иван Андреевич Крылов обедал в трактире, к нему подсела нахальная дама и говорит: "О, я так мечтала с вами познакомиться, а вы можете для меня сочинить стих"... Ну, и впрочем по нагнетающей, треская его обед, несла всякие дамские милые глупости.

Крылов, посмотрев на неё пристально, сказал: — "Ну ладно, как хотите мадам, но только потом не обижайтесь".

— "Что вы, что вы, как можно на такого великого поэта и обижаться", — ответила мадам, облизывая свои пальчики.

Иван Андреевич пристально посмотрев, начал:

Возле образа Крылова

Села рыжая корова,

С бородавкой на носу

Жрёт чужую колбасу.

Возле образа Крылова

Сидит наглая...

Речь была прервана, мадам резко, истерично встала, зыркнула на поэта и воскликнула: — "Я то думала вы настоящий поэт, джентльмен, а вы, вы месье просто наглый прожорливый, напыщенный хам"!

Дама в истерике ушла, а поэт преспокойно доел свой обед.