А больше нам не было нужно. Пес был умнейший; жили мы в панельной блочной многоэтажке — слышимость такая, что подружка-соседка, если я чихну, из своей квартиры желала в ответ "Будь здорова! "; так вот, Агат каким-то образом понимал, что дома шуметь нельзя, за это не похвалят. Причем не только его, но и хозяев. За счет этого мама часто развлекала гостей таким вот цирком:

Мама: Агат! Сидеть!

Садится.

— Агат! Лежать!

Ложится.

— Агат! Дай лапку!

С умильным выражением на морде, стуча хвостом по полу, подает лапу.

— Агат! Голос!

Это надо было видеть: наклонённая на бок голова, взгляд снизу вверх: "Хозяйка, ты чего? "

— Агат! Голос!

Агат ложится, кладет морду на лапы и приоткрывает пасть: "Ты серьезно? "

— Агат! Голос!

Агат садится и медленно беззвучно приоткрывает пасть: "Ну, будем считать, что я гавкнул, или как? "

— Агат! Ну голос же!

С выражением: "Ну вы сами этого хотели", тихо-тихо, но внятно:

— Аф...

Вот все команды выполняет, но "Голос" — чисто символически, да и то — после уговоров.

... Как-то к маме на улице привязалась троица пьяных хулиганов. И тут сразу выяснилось, что гавкать Агат умеет не просто громко, а ОЧЕНЬ громко: на невероятно низких, гулких, басовых нотах, словно кто-то колотит в пустую цистерну. И рычать - тоже умеет, с грозным рокотом грома. Но это был единственный случай на моей памяти, когда Агат действительно "подал голос": во всех остальных случаях это всегда было тихое, вежливое "Аф... "Интеллигентный был пёс...

нужно подойти к любому негодяю и похвалить, например, его костюм. Негодяй в ответ похвалит причёску. И тьма типа рассеется.

На практике негодяй кричит "денег нет! " ещё до моего "здрасьте".

А я слишком закатываю глаза, заявляя, что рад его видеть. И мы расстаёмся глубоко недовольные общением.

Не в силах изменить себя, я взялся за дочь. Я сказал:

— Маша! Только злым девушкам нужен фитнесс. Добрые девушки льстят, не вставая с дивана. И потом рожают умных детей от красивых мужчин. Вот и всё, что нужно знать филологу о теории происхождения видов Чарльза Дарвина. Лепи комплименты тупо, нелепо, смешно, безрассудно и будь счастлива!

Маша послушалась. И вскоре получила три приглашения замуж, в том числе одно скандальное.

Скандальное вышло вот как.

Была латышская свадьба, много народа. Чтобы всех передружить, тамада придумала игру "Тайный поклонник". Правила туманны, сумрачны и липки, как кошмар алкоголика. Каждый гость берёт из шляпы бумажку с именем и в течение свадьбы льстит всем подряд, но особенно тому, чьё имя выпало. Победа не важна. Главное что хаос добра и энтропия морали украсят свадьбу лучше кокаина.

Маше выпало хвалить некого Оскара. Средних лет, четырежды отец, лишний вес, бизнесмен. Маша сразу сказала, что дети Оскара умные, а сам он отличный папаша. Через час заметила, какие сильные у него руки. В середине банкета художественно описала цвет глаз Оскара и в целом выражение лица. Во время танца поразилась умению наступать на ноги не больно, а с каким-то мужеством и надёжностью.

Потом окажется, Оскара не предупредили.

Когда все слушали правила игры, он парковал машину. Мужчина просто заметил, что вечер хорош. Наконец-то он удачно шутит. Пластика наладилась и понимание. И одна блондинка разглядела в нём поэта. 20 лет, русская, спортивная, глаза голубые. Весёлая, очень мило не произносит "Л", получается "свадкая бувочка".

Латыши не привычны к похвалам. Здесь даже спасителю мира скажут: "Смотри, чтоб зад не треснул, благодетель". Вот это "благодетель" и будет комплиментом. И где-то в районе выноса торта, по совету внутреннего виски, Оскар встал на колено. При всех. И сказал, что всё решено. Любовь то-сё, две половинки, сердце не обманешь, ты моя янь, и пусть общество нас осудит.

От лица общества в круг вышел Машин жених Карлис, 187 см, кость широкая, взгляд удивлённый. Подошли братья Карлиса, Гунтис и Кристап.

Подоспела жена Оскара, четырежды мать, баржа по гороскопу. Подтянулись работники кухни. Все устали от лжи и лицемерия и не прочь были установить виновных в победе демократов Пенсильвании. Тут-то и началась реальная свадьба

ещё двое. Усевшись за столик, они заказали шампанское. Публики в это время уже не было, и англичане оказались единственными гостями. Однако по кабацкому закону каждый гость дарован Богом, всю артистическую программу нужно было с начала и до конца показывать этому единственному столику. Меня взяла досада. "Пропал мой сон! " – подумал я. Тем не менее по обязанности я улыбался, отвечая на расспросы белокурого гостя. Говорил он по-французски c ужасным английским акцентом и одет совершенно дико, очевидно, из озорства: на нем был серый свитер и поверх него... смокинг.

Myзыканты старались: гость, по-видимому, богатый, потому что сразу послал оркестру полдюжины бутылок шампанского.

– Что вам сыграть, сэр? – спросил его скрипач-румын.

Гость задумался.

– Я хочу одну русскую вещь... – нерешительно сказал он. – Только я забыл её название... Там-там-там-там!..

Он стал напевать мелодию. Я прислушался. Это была мелодия моего танго "Магнолия".

Угадав ee, музыканты стали играть.

Мой стол находился рядом с англичанином. Когда до меня дошла очередь выступать, я спел ему эту вещь и ещё несколько других.

Англичанин заставлял меня бисировать. После выступления, когда я сел на своё место, англичанин окончательно перешёл за мой стол, и, выражая мне свои восторги, между прочим сказал:

– Знаете, у меня в Лондоне есть одна знакомая русская дама, леди Детердинг. Вы не знаете ee? Так вот, эта дама имеет много пластинок одного русского артиста... – И он с ужасающим акцентом произнёс мою фамилию, исковеркав её до неузнаваемости. – Так вот, она подарила мне эти пластинки, – продолжал он, – почему я и просил вас спеть эту вещь.

Я улыбнулся и протянул ему свою визитную карточку, на которой стояло: "Alexandre Vertinsky".

Изумлению его не было границ.

– Я думал, что вы поёте в России! – воскликнул он. – Я никогда не думал встретить вас в таком месте.

Я терпеливо объяснил ему, почему я пою не в России, а в таком месте.

Мы разговорились. Прощаясь со мной, англичанин пригласил меня на следующий день обедать в "Сирос".

В самом фешенебельном ресторане Парижа "Сирос" к обеду надо было быть во фраке. Ровно в 9 часов, как было условлено, я входил в вестибюль ресторана. Метрдотель Альберт, улыбаясь, шёл ко мне навстречу.

– Вы один, мсье Вертинский? – спросил он.

– Нет! Я приглашён...

– Чей стол? – заглядывая в блокнот, поинтересовался он.

Я замялся. Дело в том, что накануне мне было как‑то неудобно спросить у англичанина его фамилию.

– Мой стол будет у камина! – вспомнил я его последние слова.

– У камина не может быть! – сказал он.

– Почему?

– Этот стол резервирован на всю неделю и не даётся гостям.

В это время мы уже входили в зал. От камина, из‑за большого стола с цветами, где сидело человек десять каких-то старомодных мужчин и старух в бриллиантовых диадемах, легко выскочил и быстро шёл мне навстречу мой белокурый англичанин. На этот раз он был в безукоризненном фраке.

Ещё издали он улыбался и протягивал мне обе руки.

– Hy вот, это же он и есть! – сказал я, обернувшись к Альберту.

Лицо метрдотеля изобразило священный ужас.

– А вы знаете, кто это? – сдавленным шёпотом произнёс он.

– Нет! – откровенно сознался я.

– Несчастный! Да ведь это же принц Уэльский!.. "