Дождался он остановки. И перед закрытием дверей сунул между них ботинок. Самый краешек ботинка, чтобы каплями последними его не забрызгать. И с этой же целью хозяйство свое подальше в щель образовавшуюся высунул. Стоит, балдеет как от процесса, так и от своего благородства. А поезд тем временем скорость набирает. Огни деревушки какой-то мимо летят. Качает вагон все ощутимее. А на каком-то стыке его еще и тряхнуло основательно. И тут... Правильно, ботинок из щели выскальзывает, створки двери плотоядно смыкаются, и оказывается мужик зажатым в капкане своего благородства за самое не приведи господь. А двери, хоть и обиты изнутри резиной, давят очень сильно. Да и резину эту мягкой не назовешь. Мне один раз руку зажало, так я чуть не взвыл. А тут не сильная рука, а вон чего. Да еще и в вялом состоянии. В общем, принялся мужик на весь поезд орать. Сначала просто так, а потом зовя на помощь. Народ, понятно, напуганный криминогенной обстановкой, подальше от криков ломанул. Но не весь. Один особенно смелый (молодой милиционер в штатском, возвращающийся домой со службы) пошел-таки посмотреть на источник шума, здраво рассудив, что так долго человека резать не могут, а когда кого-нибудь бьют, то характер криков, их, так сказать, рисунок, немного иной, нежели в данном случае. (вот что значит профессионализм и высокое чувство моральной ответственности за судьбу ближнего).

Входит милиционер в тамбур. Видит картину: лицом к двери, прижавшись к ней всем телом, стоит наш герой и самозабвенно орет. Милиционер говорит ему, мол, гражданин, прекратите безобразие. Ноль реакции. Милиционер хватает гражданина за плечо и пытается его развернуть лицом к себе, чтобы безобразие все-таки прекратить. Гражданин делает какие-то судорожные отмахивающиеся движения рукой, но лицом к милиционеру не поворачивается. Зато его вопли становятся еще громче и выше. И в них органично вплетаются какие-то подвывающие нотки. Только минут через несколько милиционер въезжает в ситуевину. (милиционер, все-таки). А въехав, делает попытку облегчить бедняге страдания и вырвать злополучную конечность из дверного плена. Кто хоть раз пробовал разжать двери в электричке, знает, насколько это безнадежное занятие. А тут еще и работать не удобно. Над мужиком-высоко, снизу-мешают его ноги, а посередине-прилипшее к дверям тело. Да и сам одуревший от боли страдалец в этом деле не помошник. Крикнув, мол потерпи еще немного, милиционер срывает стоп-кран. Поезд резко тормозит, что приятных ощущений мужику опять-таки не добавляет. Из динамика слышится рассерженный монолог машиниста, нехорошие люди, мол, не стоит понапрасну стоп-кран дергать, и всем было лучше, если бы стоп-кран привели в исходное состояние.

Милиционер несется через весь вагон к заветной кнопочке с родной надписью "Милиция" (эта кнопочка, если кто не знает, обеспечивает связь с машинистом). Нажав на нее, милиционер кратенько описывает ситуацию и просит открыть двери по правой стороне. На что машинист ему отвечает, что он прекрасно знает расположенные неподалеку дачи и дачников, причем знает он их не с лучшей стороны. Эти нехорошие люди всегда норовят в этом самом месте поезд остановить. Но сегодня не их день, так как он, машинист, на поводу у всяких разных не пойдет и будет стоять здесь хоть до утра, но двери не откроет. Милиционер кричит в переговорник, что он представитель власти и не придумал всю эту историю, что он требует... что человек страдает... На что ему отвечают, что электричку ведет Папа Римский, а сказки про зажатые в дверях члены лучше всего рассказывать своей бабушке, имеющей внука-недоумка, который с пьяных глаз ничего умнее придумать не может. И что до ближайшей станции машинист не намерен нарушать инструкции и открывать двери. Мужик воет милиционеру, мол, хрен с ими, закрывай скорее стоп-кран, уж лучше ехать, чем без толку стоять.

Милиционер через весь вагон несется закрыть стоп-кран. А надо заметить, что переговорное устройство работает только в одну сторону-в сторону машиниста. Машинист же отвечает по громкой связи. Поэтому в курсе этой истории оказался уже весь поезд. Стоп-кран закрыт, поезд опять поехал. Машинист посылает напарника на всякий случай проверить странное сообщение. Напарник прибегает. Убеждается. Сообщает машинисту, мол, все так и есть на самом деле. Машинист отказывается верить, подозревая напарника в сговоре с шутниками или в подкупленности дачниками. Напарник прибегает обратно в кабину и предлагает недоверчивому машинисту убедиться во всем самому.

Машинист идет, строя на случай ложной информации планы мести напарнику. Приходит. Убеждается. Возвращается в кабину. Связывается с диспетчерской, обрисовывает ситуацию и просит подать к ближайшей станции (на счастье мужика, достаточно большой) карету скорой помощи.

В диспетчерской не верят. Грозят машинисту страшными карами и лишением премии в случае шутки, но все-таки со станцией связываются. Там тоже во все это не очень верят, но скорую высылают.

Тем временем поезд подходит к станции. Останавливается. Двери открываются. У совершенно обессилевшего и осипшего мужика подкашиваются ноги и он падает вперед. Стукнувшись своим измятым хозяйством об асфальт платформы, мужик теряет сознание, затихает и начинает скатываться в щель между вагоном и платформой. Вовремя выскочивший из тамбура милиционер предотвращает падение на рельсы. Тут подоспели и медики. Они грузят бренное тело на носилки и под пристальными взглядами прилипших к окнам пассажиров, уносят останки былого достоинства вместе с их несчастным обладателем. История эта имеет счастливый конец.

Операция хозяйству мужика не потребовалась, так как, помимо гематом, оно никаких серьезных повреждений не поимело. Вследствие чего, все довольно скоро зажило и стало как новенькое, не потеряв ни своих размеров, ни основных и вспомогательных функций. А вот голосовые связки у мужика еще не скоро восстановились. Видимо, прав народный фольклор, утверждающий, что если оттянуть хозяйство до колен, то порвутся в первую очередь именно голосовые связки, а не какие другие.

Kirill?

— Может, на улице покурим? – неожиданно спросил Леха, — Татьяне сейчас дым вреден.

— "Шо опять"?! — вырвалось у меня, поскольку, за те шесть лет, которые мы не виделись, Лешка и Танька успели родить четверых, — ты еще предложи в туалете по сигаре выкурить. Лучше окно приоткрой – через камин все вытянет.

— Угу, опять, — Лехина физиономия расплылась в довольной улыбке, — Второй месяц уже. Мы, кстати, хотели с Татьяной прощения у тебя попросить.

— За что? — спросил я, соображая, в чем это они передо мной провинились, собравшись родить пятого, — Ты меня с государством не перепутал? Это же оно тебе теперь денег должно, а не я.

— Да нет, помнишь, у тебя семь лет назад неприятности были, — Лешка не отреагировал на мою плоскую шутку, — групповой несчастный случай.

Еще бы я не помнил. Через несколько месяцев после того, как я стал главным инженером, это случилось. И действительно групповой. Во время ремонта фасада нашего офиса бригада штукатуров в полном своем "восьмичеловечном", мужском составе, проломив настил одной из секций лесов, грохнулась с высоты четырех с лишним метров. Падали они кучей, поэтому, несмотря на небольшую высоту, сломали себе две руки, одну ногу и сотрясли два мозга. Два месяца трудовая инспекция и прокуратура, куда я ходил чаще чем на работу, пили из меня кровь – "испытания" того самого настила оказались просроченными на несколько дней. Как и зачем они собрались все вместе в одном пролете лесов, еще и напротив окна моего кабинета в мое отсутствие, пострадавшие объяснить не смогли.

— Леш, а вы-то здесь причем? – спросил я, выдохнув дым и поперхнувшись,

— Если даже меня тогда, только оштрафовали, Татьяна же у нас в бухгалтерии работала, а ты, так вообще, только заходил иногда? Не леса же вы втихаря подпиливали.

— Не подпиливали, — согласился Леха, — ты же помнишь, что нам с Танькой тогда встречаться негде было, она еще за первым мужем замужем была, да и я женат. А тут забежал к ней с днем рождения поздравить, шампанского выпили, посмотрели друг на друга и словно молния проскочила. Понимаешь?

— Еще бы не понять. Судя по количеству детей, эта молния у вас частенько туда-сюда проскакивает, дальше-то что?

— Тебя же не было, охрана меня знает, я у нее ключ от твоего кабинета выпросил. Второй этаж, с улицы ничего не видно, а про то, что твои штукатуры по лесам ходят, как-то и не вспомнили, — Леха все-таки улыбнулся, — ну мы им "театр" и устроили. Я в окно глянул, только когда грохот раздался. Смотрю – двое перед окном на "монтажниках" висят, а внизу "куча-мала" копошится. Я и жалюзи сразу опустил.

— Не, Леш, не жалюзи, — сказал я, что бы не заржать в голос, — занавес.

В театре завсегда занавес опускают. Как закончат.

— Ты лучше скажи, простил или нет, остряк фигов. Татьяна беспокоится сильно, а ей нервничать нельзя.

Ну уж нет, — я с трудом скорчил серьезную физиономию, — прощу когда на крестины позовете. Если все нормально будет.

И, троекратно сплюнув, мы оба застучали по дереву.

У Лешки и Татьяны сейчас пятеро, Татьяна у нас давно не работает, какая работа – с такой семьей. Но жалюзи на окне кабинета я теперь не поднимаю. На всякий случай.