и ничто не может заставить меня злиться и огорчаться.

— Даже я?

— Представь, что ты Жак Кусто и в толстенной железной клетке погружаешься на глубину прямо к акулам.

Они заметили тебя, нарезают круги, свирепо вращают глазками, ломают зубы о стальные прутья, показывают тебе очень неприличные акульи жесты, пытаясь разозлить и выманить тебя из клетки, а ты паришь себе, покачивая ластами и любуешься: — "Ух ты, ух ты, вот это харя, а у этой какая миленькая расцветочка. С этим ощущением, в любой автомобильной пробке, ты не будешь нервничать и материться, а будешь просто любоваться хищными глубоководными рыбами на раздолбанных, глубоководных "девятках"

Понял теперь?

— В общих чертах. Спасибо учитель.

Шура, важная и довольная своей педагогической миссией, вышла из комнаты, но тот час же вернулась обратно и сказала:

— Про Кусто с акулами забудь, я вспомнила совсем простое объяснение. Быть в центре позитивного внимания – это значит быть полной противоположностью Анне Петровне.

Тут Шура совсем загордилась и уже окончательно покинула комнату.

Объяснение и вправду было необходимым и вполне достаточным.

У меня вопросов больше не было…

Но если они остались у кого-нибудь из вас, с удовольствием объясню:

Анна Петровна – это первая няня нашего сына.

Есть такие люди, которые никогда и ничем не бывают довольны. Даже если они находят огромный сундук с золотыми монетами, то до конца своей жизни грустят и ноют, вспоминая – как все-таки нелегко было его выкапывать.

Так вот, наша Анна Петровна – королева этих несчастных людей, или скорее – эталонный метр негатива и хандры.

Приведу один маленький пример ее неравной борьбы с судьбой – злодейкой:

Однажды мы делали большой телевизионный проект и наши спонсоры в виде поощрения, каждому члену съемочной группы выдали по одной детской путевке и никуда ни-будь, а в пионерский лагерь "Орленок". А поскольку моя жена тоже была членом группы, то в наших руках аккумулировалось целых две путевочки.

Вернувшись с работы домой, мы быстро посовещались вопросительными взглядами и кивками и вручили свои путевки незабвенной Анне Петровне, чтобы она могла отправить на отдых своих дочерей: двенадцати и четырнадцати лет, которые (!) до того момента никогда в жизни не видели моря…

Анна Петровна сто раз переспросила "что и как", огорчилась, что медосмотр и анализы могут влететь в копеечку и ушла домой, еще раз на ходу перечитывая надписи на путевках.

Только когда за ней закрылась дверь, мы обратили внимание, что она так и не сказала: -"Спасибо".

Это было даже забавно, ну, мало ли, переволновалась, потом скажет…

…Прошел месяц, дети наших сотрудников вернулись загоревшие и веселые, еще бы не веселиться – так отдохнуть, да еще и бесплатно.

Вот только Анна Петровна ни словом, ни жестом не обмолвилась: приехали — не приехали, понравилось — не понравилось.

Шурино любопытство наконец лопнуло и она спросила:

— Анна Петровна, как дочки-то ваши на море съездили? Понравилось им?

Анна Петровна посмотрела куда-то в пол, на ее лице вдруг отразилась смертельная тоска и ужас, как будто обе ее дочери утонули, а Шура бередит и без того свежую рану…

Так она постояла еще некоторое время, потом медленно подняла глаза полные слез и ответила дрогнувшим голосом:

— Ты спрашиваешь – Как съездили? Как съездили? Да ужасно съездили! Даже вспоминать не хочется. В поезде, на обратном пути, всех повели на обед, а после, дочки вернулись к себе в купе и тут же вспомнили, что свои кепки забыли в вагоне ресторане. Кинулись туда, а кепок и след простыл. А ведь какие хорошие были кепки, им в лагере в последний день подарили, с надписью "Орленок". А ты еще спрашиваешь: — "Как съездили? "…

Питерски — Боткинские бараки. Восемьдесят шестой год, сентябрь.

— Петрович, хорош глумиться, койку выбрал? — это прапор пробасил.

— Да на такой шконке до конца жизни проваляться можно – это не у вас, [м]ля, в крытке, смотри, как мяконько…

— Ты знай, особо тут не выступай, а то обратно – голубем сизым прилетишь.

— Мне с УДО соскальзывать интереса нет, я уж тут полечусь.

Так у нас появился новый сосед- Петрович, уголовник со стажем. Весёлый такой, всё прибаутками сыпал.

Засранцы – это потому, что все присутствующие в большей или меньшей степени брюхом страдали. Расстройство желудка – скверная штука — а уж в больнице по этому поводу оказаться – вообще радости нет.

Петрович, из тюремной больнички был переведён в обычную, гражданскую – потому, что там инфекционного отделения просто не было — а по условно досрочному освобождению, он вроде как под режим и не попадал — хотя пока и числился заключённым.

В наколках весь – с ног до головы – когда переодевался, видно было. Звёзды на плечах и на коленях. Ярче всего – во всю грудь — картина Васнецова – "Три богатыря". И явно делал большой мастер – от оригинала изображение отличалось только однообразным синим цветом, не научились ещё тогда на зонах цветные татуировки делать. А так – идеальная копия.

Но здоровенный шрам, пересекавший богатырей наискосок, сверху донизу – это вообще производило впечатление.

— Петрович, это где же тебя так угораздило?

— Да маленький был, заснул в траве, на покосе, а дядя Матвей косой и шуганул — вишь, как прилетело? Слава Богу, жив остался…

— Ну что ты гонишь, у тебя что, с детства наколки эти?

— А тебе что, байку в кайф послушать, или по правде, как на зоне за слова спрашивают, и отвечают? Не приставай с вопросами — не совру. Не веришь, сочти за сказку.

Петрович мужик оказался покладистый и неглупый. Брюхо ему конечно, подвело – по пять-шесть раз в день на горшок тащило – ну мы все такие там были. Выздоравливали потихоньку.

Совсем лежачих в палате было двое – Коля, отслуживший дембель со Средней Азии — домой ехал в Петрозаводск, но только до Ленинграда добрался, скрутило, и дед Егор – этот вообще ни на что не реагировал, мычал только тихонько, когда совсем туго становилось.

Им медсёстры судно под задницу подкладывали — если успевали. Иначе приходилось опять постельное бельё менять, и меж ног потом влажным полотенцем протирать от коричневой пенки – ну и запах стоял в палате, нарочно не придумаешь.

Больница, блин.

Сестёр было двое – Катюша — молодая такая, симпатичная барышня, лет за двадцать, и Егоровна — суровая молчаливая тётка, от неё разве матюги услышать можно было.

Петрович с Егоровной только взглядом обменялся – сразу за своих друг друга признали. Она ему потом и добавки на обед подкладывала – без слов, лишь головой кивнув.

А Катюша — та ко всем с улыбкой, милая такая. Это очень крепкий стержень надо в спине иметь, чтобы в больничном говне ковыряясь, к пациентам с поносом с улыбкой относиться. Сестра милосердия. Воистину.

— Дочка, а обход будет сегодня? Что-то опять изжога, может каких таблеток пропишут?

— Петрович, вы и раньше прописанные лекарства не приняли – я же видела, выкинули. Вы здесь подольше полежать хотите, чтоб обратно попозже вернуться?

— Молодец, дочка, раскусила старика. Ну, попить дай, и улыбнись по доброму — мне сейчас мало кто улыбается…

Катюша улыбается – говорю же, добрая барышня…

Петрович с собой притащил книжку – истрёпанное Евангелие, там листы чуть не рассыпались, и читал его, губами шевеля, сквозь очки мутные поглядывая. А странички закладывал потёртой фотокарточкой – чтоб не ошибиться, с какой строчки дальше читать.

Опять обед – в палату тележка с кастрюлями заезжает. Тарелки по койкам раздают – это только по названиям тарелки – миски алюминиевые. Но жрать в принципе приемлемо – ложками поскрипывая. Сижу, жру.

Тут у Коли, в углу палаты, что-то не то, кашей поперхнулся? Клокочет, хрипит, пена со рта — Катюша "Помогите! ", громко так, а мы что, мы же не врачи?

Посинел парень, пока ему Катюша искусственное дыхание делала, и массаж сердца – отошёл, не стало его. Больница – так бывает. Все смертны. Ну его и раньше кровавым поносом несло – дышал через раз. Не повезло парню.

На каталку мы его с Петровичем вдвоём перекладывали – и простынкой покрыть помогали – Катюше одной не справиться – тяжёлый.

А уложивши, глядь – Евангелие Петровича на полу валяется, задели, уронили, и фотография эта там же.

Катюша – падает на пол, на колени -

— Откуда у Вас это фото? Голос дрожит – она никогда так не разговаривала —

— ОТКУДА У ВАС ЭТО ФОТО?

— [м]ля.. дь, тебе какое дело? Куда ты на хрен с ногами в душу-то лезешь? Ты, [м]ля, кто вообще?

Петрович, грубо и злобно – поднимая фотографию с пола.

Катюша, спотыкаясь, выбегает из палаты, через минуту возвращается –

— Вот, смотрите – показывает Петровичу точно такую же фотографию – только поменьше истёрханную.

Петрович, с остановившимся взглядом, держит в руках два одинаковых фотоснимка.

— Это, [м]ля, это у тебя откуда?

— Это мама моя. br —————

..

Мне довелось только услышать часть разговора Петровича и Катюши — на лестнице, где на площадке можно было покурить –

— Ты вот что, дочка…

И потом, совершенно изменившимся голосом —

— Ты вот что, Д О Ч К А….. ты подумай, на хрена тебе такой отец, как я?

— А у меня просто больше нет никого…

Дальше я не слушал – неудобно.

Из больницы меня выписали через два дня — гастроэнтероколит – дома фесталом лечится. Так что я не знаю, как закончилась эта история. Но вот в памяти осталась…