Абрамов из Вологды, Юрий Трифонов — словом, весь цвет русской прозы того времени.

Все расположились на воздухе, в саду. Уже середина дня. Я разговариваю с кем-то, по-моему, с Лакшиным, и вдруг вижу — Рина Зелёная. Я знал, что она не знакома с Твардовским, поэтому подбежал и спрашиваю: "Рина, что происходит? "А она говорит: "Я приехала к тебе явочным порядком. Мне Шуня (мама моей жены) сказала, что вы у Твардовских, вот я и приперлась.

Конечно, еë тут же узнали, посадили за стол. Она выпила водки. Всё вроде обошлось, и тут она подкрадывается ко мне, дёргает меня за рукав и говорит:

"Гердт, я хочу выступить перед Александром Трифоновичем.

"Рина, — отвечаю я, это невозможно! Вы что, с — ума сошли? Перед кем вы собираетесь выступать — здесь цвет русской литературы, а вы с вашими эстрадными штучками".

"Нет, — твердит она, — я всё-таки хочу. Объяви меня".

Я убегаю от неё, перехожу к другой компании, но она меня всюду преследует, продолжает дергать, щипать и всё повторяет: "Ну я хочу выступить, ну объявите меня".

Наконец, устав от этих упрашиваний, я сказал: "Александр Трифонович, перед вами хочет выступить Рина Зеленая".

Сразу стало тихо, и вдруг она как на меня накинется: "Вы что, идиот? Вы с ума сошли как это возможно, здесь? В какое положение вы меня ставите, тут такие писатели, и вы хотите, чтобы я выступала со своими эстрадными штучками. Да как вы вообще пускаете его в дом, этого придурка, он же вам дачу спалит! Боже мой, ну как вы могли меня объявить! Ну да ладно, раз уж объявили, придётся выступать".

Я совершенно обалдел от такого нахальства. А она преспокойно стала выступать. И знаете, я такого счастливого Твардовского в жизни не видел. Он заливался слезами, катался по дивану. А наутро пришел к нам и говорит: "Ну, Зиновий Ефимович, то, что вы мне скамейку подарили, Это, конечно, — здорово, хорошая скамейка, но то, что вы специально для меня привезли из Москвы такую артистку, -вот это незабываемый подарок!".

себя стихотворцем. На нем были вельветовые штаны, в руках — неизменный портфель, набитый бумагами. Зимой он ходил без головного убора, и снежок беспрепятственно припудривал его рыжеватые волосы. Приятели звали его запросто – Осей. В иных местах его величали полным именем – Иосиф Бродский".

После примеров с цитированием не имевших отношения к Бродскому стихов следовало заключение: "Тарабарщина, кладбищенски-похоронная тематика — это только часть невинных развлечений Бродского. Еще одно заявление — "люблю я Родину чужую... Очевидно, надо перестать нянчиться с окололитературным тунеядцем. Такому, как Бродский, не место в Ленинграде. Какой вывод напрашивается из всего сказанного? Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. И их нужно строго предупредить об этом. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду! "

Соавтором фельетона был Яков Лернер — завхоз института "Гипрошахт" и командир оперотряда Добровольной народной дружины №12 (скоро, кстати, сам на 8 лет попадает в тюрьму за приторговывание "очередью" на получение автомобилей и квартир). Сам Иосиф Бродский называл своего главного гонителя "черным крестным", ибо Лернер вопреки своему желанию обеспечил поэту огромную славу.