В разных местах и разное время моей службы ритуал демобилизации отслуживших срочную службу бойцов выглядел по разному. Где-то насто[ман]девших за последнее полугодие воинов по-тихому сплавляли на ближайший ж/д вокзал, терпеливо дожидаясь убытия поезда с дембелями, бывало, что достойно отслуживших отпускал на волю лично командир части,
выдавая вместе с билетами и деньгами что-нибудь на память — часы, грамоту и хорошую характеристику. Но один случай я запомнил надолго, да и, предполагаю, не только я.
Стоял солнечный апрельский денечек, мы тоже, типа, стояли, всем штрафбатом, на плацу, в честь проводов очередной партии выпускников нашей раз[гиль]дяйской академии, как по-доброму именовал наше заведение начальник нашего регионального центра, кстати, по приказу которого и устроена была эта церемония вместо пары церемониальных поджопников выпускникам на КПП.
Выпускники были что надо, в полном параде с чемоданами наготове стояли перед строем, как говорится, во всей красе.
С головы до пят они были просто великолепны. Гигантские фуражки с генеральскими кокардами, ушитые-перешитые парадки, наглаженные парафином сапоги с нарощенными и сточенными под стаканчик каблуками — и все это было расшито галунами, даже погоны были с какой-то немыслимой вышивкой, от одного вида которой от зависти сдох бы не один маршал.
Если бы такое показали на известном всему воинскому народу показе армейских мод на границе Пакистана и Индии — уверен, что обе, весьма компетентные в области воинской роскоши, враждующие стороны пали бы ниц и сдались на милость невероятно превосходящих их по убедительности амуниции воинов отдельного механизированного батальона нашей бригады ГО и ЧС.
Но у нас не проходила граница Индии и Пакистана и оценить мастерство дизайнеров армейской моды было некому. Эти дизайнеры своими выходками запарили не только офицерский состав батальона, но и прославились своими успехами даже перед комбригом, за что неоднократно поощрялись им гауптическими вахтами, прямо с которых и были доставлены отдельные экспонаты.
Если бы не строжайший приказ начальника УРЦ — их бы по устоявшейся традиции вывезли на камазе-мусоровозке к вокзалу в соседнем городе, проследили за посадкой и внимательно проверили вокзал с окрестностями на предмет отсутствия "случайно" отставших клоунов, после чего, перекрестившись, группа провожавших выпила припасенный "посошок" на дорожку уехавшим раз[гиль]дяям, настолько утомившим уже всех, что кроме желания поскорее их спровадить обратно на шею к мамкам желаний у их начальников уже не было никаких.
Но велено было ждать — с дембелями желал проститься лично начальник УРЦ, весьма уставной и строевой полковник Третьяков.
А вот и он — к штабу подъехал какой-то заурядный для столь представительного строя УАЗик, из которого вышел Сам, принял доклад Папы, после чего в его сопровождении направился к плацу.
При входе нашего главнокомандующего на плац громогласно прозвучала команда "Смирно", все вытянулись, офицеры приложили руки к головным уборам, специально отбежавший за трибуну Папа строевым шагом направился к Боссу, заиграл оркестр, все было красиво, но над всей этой красотой неизмеримо выше возвышались поистине феерические головные уборы дембелей, демонстративно стоявших в непринужденных позах, не обращая внимания на возмущенное шиканье замполита и начальника штаба.
Приняв доклад, Босс по своей устоявшейся традиции обошел строевым шагом с приложенной к головному убору руке весь строй бригады, за спиной строя дембелей, после чего также под оркестр вернулся к трибуне и дал знак вынести стол перед строем отслуживших.
Принесли стол, сопровождавший Босса офицер принес из УАЗика два чемоданчика системы "дипломат", наш замполит принес микрофон, и вот Третьяков обратился к дембелям.
"Воины мои" — начал он, одной рукой держа микрофон, а другой рукой открывая дипломат — "я собрал вас в этот торжественный для нас всех день, чтобы лично отблагодарить вас за достойную службу и вручить вам заслуженные вами награды" — с этими словами он достал и выложил на стол ряд темно-синих бархатных коробочек и пачку книжечек красного цвета — по всему наградных удостоверений.
Дембеля подбоченились, как-то даже постройнели, в отличии от их явно охреневших начальников.
"Поэтому" — продолжил начальник, доставая из-под стола второй дипломат и открывая его — "за прекрасный внешний вид я поощряю вас павлиньими перьями, потому, что думаю, что именно павлиньих перьев в жопе вам сейчас остро не хватает" — и с этими словами передал нашему замполиту букетик из таких палочек с павлиньими перьями, типа тех, которыми сметают пыль в магазинчиках. "Замполит — выдать проездные документы и награды и убрать их немедленно отсюда к [дол]баной матери".
К тому времени, когда Босс заканчивал эту фразу, бригада уже стояла согнувшись и ошпарив колени. В голос ржал даже Папа, и это была самая мощная награда за все вытерпленные им муки и унижения от этих [ман]дюков.
Подошел штабной автобус, открылись двери, печальные дембеля с наградами в руках направились мимо Шефа и Папы на посадку. Но тут в ситуацию вмешался отсмеявшийся начальник штаба. Со словами "А вот них[рена]" он дал знак водителю автобуса ехать обратно в парк, махнул рукой и к трибуне подъехала традиционная мусоровозка. Принесли лестницу и красавцы начали грузиться в трешваген на глазах уже очумевшей от ржаки бригады.
Но Шеф не был бы достоин своей должности, если бы не оставил за собой последнее слово. "Куда их" спросил он у Папы. "На вокзал, а куда еще? " — "Нет, в этот раз только до свалки" — после чего поинтересовался когда следующий "выпуск", без особых церемоний за руку попрощался с отцами-командирами и убыл в следующий ждущий его гарнизон.
Надо сказать, воспитательный эффект от его награждения был такой, что мода уродовать форму как-то прошла и больше не возвращалась. Да и церемоний я таких потом больше не встречал.
Но, провожая своего сына в армию, среди прочих инструкций и наставлений я рассказал ему эту историю и пожелал служить так, чтобы награждали настоящими наградами, а не павлиньими перьями в жопу. Чего всем новобранцам и желаю.
Честь имею.
