— Да ни хрена с вами не будет, мы низко полетим.

Лететь надо было на Ан-12, впрочем, как обычно. Но в гермоотсеке нам в этот раз места не хватило. Туда сразу, как огурцы, набились какие-то попутные отцы-командиры. А мы готовились пару часов "наслаждаться" гулом двигателей, низкой температурой и отсутствием кислорода в грузовом отсеке. Но кряхтеть перестали, как только узнали, что сразу после взлета нам будут предложены элитные напитки нового урожая. Урожай, на этот раз, собрали с правого борта высотного истребителя-перехватчика.

Взлетели. Минут через двадцать пол в самолете стал горизонтальным, и мы развинтили канистру.

"Не напиваться", — предупредил старший. Хлопнули по стакану и закусили яблоками. Канистру убрали от греха, люди разбрелись по салону, а я полез в хвост, пописать в щель грузового люка. Щель оказалась ничего себе так.

Пописал, уронил туда яблоко, и стал разглядывать внизу кораблики (над морем летели). Вдруг подумал, что створки люка открываются вниз, и сразу перестал на них подпрыгивать. Пошел обратно к людям.

В салоне тем временем уже возникли клубы по интересам. В одном углу бились в карты, в другом — в шеш-беш, остальные — как будто спали. И только Сашка никак не мог найти себе компанию, переползая от одних к другим, через кучу наваленного как попало, но хорошо привязанного оборудования.

Нехотя разбавленный спирт уже вовсю плескался в его молодой голове и никак не давал покоя.

Я нашел себе укромное место, сел, поднял воротник, закрыл глаза и притих. Не спалось, на душе было тревожно. Летать я вроде никогда не боялся, но на днях у нас тут случилось. Взлетая, упал в море Ил-76 с десантниками, все погибли, поговаривали, что из-за некачественного топлива. А мы как раз и летели на этот аэродром. "А потом еще обратно надо", — думал я.

Вдруг я очнулся от какой-то возни. Открыл глаза, вижу — мимо меня в хвост пробирается Сашка. Наступает мне на ногу, шевелит губами, поддатое лицо извиняется и даже пытается стать виноватым. Спрашивать, куда пошел, бесполезно, гул не перекричать. Поэтому, просто отмахиваюсь от него рукой. Наверное, тоже писать захотел.

Проходит еще немного времени. И в самолете начинается апокалипсис.

Внезапно настежь распахивается дверь в гермоотсек, из нее с перекошенным лицом вываливается борттехник, спотыкается, падает с размаху на гору оборудования и быстро ползет по ней. Кричит по дороге что-то, его никто не слышит, но жутко становится всем. Замираем в своем непонимании и наблюдаем. Когда он преодолевает половину кучи, в дверях появляются еще и летчики.

"Оба, твою мать", — быстро считаю в уме я. Что это? Б%я. А эти куда?

Нехорошие предчувствия превращают весь ливер в животе в холодец. Лица у летчиков такие, что никаких сомнений по поводу ситуации вообще не остается. Волосы у меня встают дыбом, когда и они бросаются вслед за техником.

"Кто первый доползет, того и парашюты" — пронзает меня догадка. На дрожащих ногах приподнимаюсь, и вижу, как уже добравшийся борттехник вытаскивает нашего Сашку из хвостовой кабины стрелка.

"А все-таки он сумел состряпать виноватое лицо", — думаю я немного погодя, когда на него орут и трясут уже все трое.

Потом "потрясенного" Сашку летчики сдают на поруки старшему, орут уже на него, и уходя обратно, хлопают дверью. Охеревший народ потихоньку начинает подтягиваться в кучу, узнать, что случилось. Для борьбы с навалившимся стрессом опять появляется канистра.

Перекрикивая шум, выясняем. А случилось вот что. Сашка от скуки забрался в хвостовую гермокабину стрелка. Посидел там, потом стал нажимать всякие кнопочки, щелкать тумблерами, давить на гашетку. Летчики сразу поняли: в хвосте — самозванец. Выкурить его оттуда был послан борттехник.

И все бы ничего, но в это время Ан-12 нагнал наш истребительный полк.

Командир полка с ведомым снизились, покачали нам крыльями и по радио напомнили, что техническому обеспечению перелета полка надо бы поторапливаться.

Вот. Но техник был еще в пути, а Сашка в кресле стрелка уже разошелся не на шутку. Он нашел там забытый кем-то шлемофон, надел его, и как раз сейчас расправлялся с американскими асами в голубом небе Вьетнама. Ну, и в разгаре боя, незаметно для себя, щелкнул нужным тумблером и вышел в эфир.

Наш командир, наверное, сильно удивился, когда вместо привычного ответа:

"Есть, выполняю", вдруг услышал крик: "А-а-а, суки, окружаете. Ну, ничего, сейчас я вам покажу, как Родину любить. Тра-та-та-та-та".

Ну, тут уж подорвались все.

В общем, не скучали в полете. А на аэродроме том нас почти никто и не встречал. Кроме командира полка. Он один стоял у трапа. Мрачнее тучи.

"Ну, давай Саня, иди уже", — и старший первым подтолкнул на трап нашего "стрелка-радиста".

шикарнейший наваристый борщ. Гоша приземлился мне на голову, перелез на плечо и затем спрыгнул на стол.

Потом в легком прыжке оседлал обод миски и, довольный собой, начал покачиваться из стороны в сторону, не забывая щебетать и дергать головой вверх-вниз. Я не брезговал. Продолжал есть. Гоша, насмотревшись на меня, решил повернуться ко мне задом. Что-то у него не заладилось. Уже выполнив маневр по развороту, аккуратно приподняв хвост, Гоша неожиданно начал терять равновесие. Скрежет его коготков об эмаль миски был зловещим. Пернатое чудо, всей своей тушкой солдатиком ушло в борщ.

Торчала только голова и то, благодаря хозяину, который успел съесть половину миски. Борщ я потом на предмет какашек не проверял, просто вылил. Но уверен, Гоша непременно обосрался. Начал молотить крыльями по поверхности борща. Секундное замешательство. И вот я бегу с ингредиентом борща поневоле, в ванную. Гоша если и любил купаться, то только самостоятельно, поэтому, оказавшись под струей воды, он беспощадно, до крови, начал клювом обхаживать мою руку. Мне было все равно. Я где-то слышал, что попугаи дышат не только клювом, но и телом. Тельце Гоши было забальзамировано наваристым густым бульоном. Сердечко этого "героя" молотило со страшной силой, я думал, это конец. Под руку попалось только хозяйственное мыло. Спасибо ему. Не знаю, как другие моющие средства, но это мыло справилось на пять баллов. Да, Гоша местами оставался розовым, но основная поверхность была очищена. Я отнес его в клетку. В шоковом состоянии Гоша просидел около часа, затем принялся приводить клювом перья в порядок. Он умер через четыре года от старости. И до самой своей старости на кухне больше не появлялся.