трусы да майка. Корабль-то наш был хоть и большой, да внутренние помещения, кубрики, переходы — все очень тесное, поэтому перед строем можно было прогуливаться лишь касаясь плечом противоположной переборки. Это преамбула.

Амбула же произошла в одно раннее хмурое утро, когда на корабле с инспекцией гостил какой-то старенький адмирал. И вот этой штабной крысе приспичило пройти по упомянутому коридору аккурат во время нашего построения. Дубиков завидев начальство закричал, что дескать мол, смирно, вашу мать.. А мы и так смирные, потому что сонные, только из койки. Адмирал машет рукой, мол, вольно, не до вас, и начинает бочком протискиваться перед строем, поскольку штабная грудь у него и все остальное, как положено.

И вдруг он резко останавливается перед неожиданным препятствием. Надеюсь, вы знакомы с таким явлением, как утренняя эрекция? Ну да. А вот с таким явлением, как утренняя эрекция матроса Тютина, наверняка не знакомы, потому как это — уникальное явление природы.

И вот сие восьмое чудо света, прикрытое черными, туго натянутыми сатиновыми трусами, шлагбаумом перегородило неширокий проход перед адмиралом. Дубиков, находясь за спиной адмирала, не мог видеть причины остановки и замешательства большого начальника. Вася Тютин, в свою очередь, вытаращив глаза и задрав подбородок, на самом деле, видимо, продолжал спать, всеми своими членами одновременно выполняя команду смирно.

— Товарищ матрос, разрешите пройти, — интеллигентно так произносит адмирал. Но Вася, то ли не понимает о чем идет речь, то ли понимает, но ничего сделать не может — короче, стоит.

— Товарищ матрос, разрешите пройти, — еще раз тщетно повторяет начальник.

Вася в ступоре, шлагбаум закрыт. Тут мичман наконец соображает в чем дело и громко гаркает:

— Матрос Тютин! Во-о-ольно!

И то ли проснулся Вася от этого крика, то ли команда, медленно просочась через уши, дошла, наконец, до нужного места, но произошло чудо. Вася вздрогнул, шлагбаум рухнул и путь освободился, адмирал продолжил свой прерванный маршрут.

А Тютина после этого иначе, как Елдой никто не называл. Впрочем, он и не обижался

в очередном походе против гнусных австрияков, то занесло его неверным ветром войны в Сан-Марино. Сан-Марино, как известно, является САМОЙ древней республикой в мире, и не терпит никаких тираний и прочих королей. И потому, соответственно, старается помогаться всяким гонимым революционерам и всевозможным борцам за свободу. Гарибальди попросил у них помощи и укрытия. А ведь Сан-Марино государство хоть и гордо-демократическое, но крошечное, и с символической армией.

Правительство Сан-Марино встало перед нелегким выбором: либо сдать Гарибальди австриякам, и подвергнутся остракизму всего честного вольного человечества, — либо приютить опального итальянца и подвергнуться разграблению и полному уничтожению со стороны австрийцев, ибо те могли сие сотворить в один момент.

Было принято соломоново решение. Гарибальди было сказано следующее: "Значит так. Ты, и все твои отряды сдаете оружие, и сваливаете его на центральной площади. Тебе лично, и твоим ближайшим сподвижникам мы предоставляем тайный подземный проход за пределы Сан-Марино (мол, шлёпайте потом куда хотите), а ваши рядовые солдаты пусть бродят по нашим улицам как гости сан-маринской республики. Но без оружия, само собой...".

Что получилось в результате: Гарибальди с друзьями благополучно скипнули от австрийской армии, а когда австрияки вошли в Сан-Марино, им было совершенно честно сказано: "Да, Гарибальди тут был. Где он сейчас мы понятия не имеем. Куда-то убёг. Его солдаты? Да вот они! Своё оружие они сложили. Вот оно, забирайте, если охота. А так, они просто гости нашей республики, не более того".

Аввстрийцы почесали репу, поняли, что претензий, вроде как, предъявлять не за что, — солдаты Гарибальди опасности не представляют, не вооружены, и старинную республику не тронули. Пошли австрийцы искать Гарибальди в других местах.

Тем самым Сан-Марино сохранило лицо: революционер, которого любила вся Италия был спасен, и готов к дальнейшим битвам, и вообще к освобождению прекрасной страны, а малюсенькая республика Сан-Марино обереглась и от позора предательства, и от погрома оккупантов.