Эиграф: “До слёз…” / Michael Ashnin

Пьяный батя положил на трюмо топор, которым хотел пере[дол]бать мамане по хребту за то что ненакрашена и ненадушена и порывшись в сумке с инструментами извлёк обшарпанный контрабас с клеймом “Гварнери-Амати и сыновья”.

– Только не по голове – дробно заголосила маманя, отворачивая ненакрашенную морду и прикрывая своей широкой жопой моих младших братьев и сестёр.

– Дура, это не тебе – ласково сказал батя – это сыночке, он у нас талант.

– Талант-талант – ехидно протянула маманя, поняв что раздача [ман]дюлей отложена – ты его еще в консерваторию отведи.

– А это идея – обрадовался батя – иди сюда, квёлый, будешь музыке учиться?

– Я лучше Салтыкова-Ще почитаю – угрюмо ответил я, но батю это не остановило. Он схватил меня за чуб и ткнул носом во влажную грязь на пыльном полу. Я чихнул и батя отпустил меня.

“Спасибо” – одним неподбитым и неподкрашенным глазом сказала маманя тихонько пряча топор в трюмо.

На следущий день батя отвел меня в музыкальную школу. Когда я увидел Квинессу Арнольдовну, я понял, что буду учиться не только на контрабасе, но и на барабане, тарелках, и прочих духовых, струнных и слесарных инструментах.

Квинесса Арнольдовна была настоящей королевой. Алые губы, белые зубы, огромные голубые глаза за матовыми стёклами модных розовых очков, оттопыренные уши увешанные бриллиантами и сапфирами, огромный, никогда мной невиданный бюст, нервно колыхался в глубоком декольте, чуть выступающий животик заканчивался нежным верблюжьим копытцем. Я готов был стать не только козлёночком, но даже верблюжонком, лишь бы мне дали напиться из этого копытца.

– А может ну его к лешему, этого недоноска, – сказал батя сглотнув слюну, – может вы меня музыке поучите?

К моему счастью Квинесса Арнольдовна не согласилась с батиным предложением и взяла в обучение только меня. Холодными зимними вечерами она давала мне играть музыкальные произведения в своём декольте, чтобы у меня не так мёрзли пальцы от контрабаса.

Она клала на левую грудь хозяйственную коробку полную медиаторов и заставляла их по одному перекладывать на правую грудь. Я играл это произведение пока у меня не затекали руки. На всю свою жизнь я запомнил свою первую учительницу музыки.

Когда я вырос и ушёл от родителей, я снял кладовку метр-на-метр в коммуналке и перевёз туда свой контрабас, на нём и ел и спал. Иногда у меня собирались большие компании, но если я видел что кто-то тишком блюёт в контрабас, я этим мерзавцам больше никогда не наливал.

Прошли годы, батя и маманя растворились в прошлом, братья и сёстры выросли и расползлись по миру. А я когда мне плохо, начинаю играть на контрабасе. И когда мне в стему стучат ох[рен]евшие соседи мне становится хорошо. И получается, что я играю и когда мне плохо и когда мне хорошо.

А недавно бригадир нашей бригады маляров-отделочников отдал мне полбанки неиспользованного сурика и я им выкрасил любимый контрабас. А еще я прибил к нему гвоздями соткой двенадцать подсвечников и хрустальный графин. Теперь вечерами я надеваю любимые матовые розовые очки Квинессы Арнольдовны, играю при свечах на контрабасе, пью мутный самогон из хрусталя и вспоминая тёплый мягкий бюст Квинессы Арнольдовны, которая уже давно дослужилась в консерватории до звания бабушка-полковник, истекаю тёплыми розовыми слюнями нежной сентиментальности на давно засохшую мимозу…

Любите ли вы ГАИ так, как люблю её я. Почти цитата. Да отношения с ними у меня вообщем-то хорошие. У меня нет машины, но есть "шоссер". Это такой легкий спортивный велосипед с гнутым рулем, узкими колесами и контактными педалями. На трассе на нем — кайф, в городе — неудобно, мягко говоря. В один славный день я проехал 100 км и осталось мне проехать

Часто ездила одна за грибами, моя семья не любит такой досуг, а мне нравится. Оставила машину на обочине и углубилась в сосновый лесок. Накрапывал дождик, людей не было. На лесную дорогу мы с разных сторон одновременно вышли с мужиком. Он замер, глядя на меня. И я тоже не двигалась — стало страшно. А потом он просто побежал. Нас разделяло метров 30, и он преодолел их как чёртов спринтер. Я бросила пакет с грибами и побежала от него по этой дороге. В лес забегать было страшно, если бы я запнулась и упала, он бы точно меня догнал. Он ничего не кричал, не говорил — просто бежал за мной, а я от него. Когда мне уже стало казаться, что я сейчас упаду и не встану, он остановился. Я пробежала ещё немного и потом вышла к трассе. До своей машины я потом по обочине добиралась два часа, шугаясь каждого проезжающего авто. Нож в руке я держала так, что долго не могла потом разжать пальцы, их просто заклинило. Как до дома добралась, не помню.

Рассказала об этом семье, а муж посмеялся. Сказал, что мужик, наверное, что-то спросить хотел, а я истеричка. Конечно, бежать за человеком чуть ли не километр, чтобы что-то спросить! Время, наверное! Испугалась за меня и утешила только дочь-подросток. Старший сын тоже сомневается, что мне что-то угрожало. Да что с этими мужиками не так?! В лес больше никогда не поеду.

Моя соседка — молодая девушка. У нас дом угловой и наши окна в углу, то есть при желании можно увидеть происходящее, а уж услышать и подавно. Так вот, эта соседка постоянно трахается с громкими звуками. Стоны, крики, фразы "о, да", "давай ещё", "глубже", "не останавливайся". Каждый день почти это происходит. Редкий день обходится без ceкса. Я не знаю,

Апраксин двор появился в Петербурге в 1754 году, на 30 лет раньше, чем Гостиный. Здесь обслуживали публику попроще и победнее. Чем только на "Апрашке" не торговали! Ряды свечные и табачные, лоскутные и башмачные, мясные и рыбные, мучные и ягодные! Покупателю надо было держать ухо востро, в Апраксином дворе лавочники держались правила "Не обманешь