Эиграф: “До слёз…”

Пьяный батя положил на трюмо топор, которым хотел пере[дол]бать мамане по хребту за то что ненакрашена и ненадушена и порывшись в сумке с инструментами извлёк обшарпанный контрабас с клеймом “Гварнери-Амати и сыновья”.

– Только не по голове – дробно заголосила маманя, отворачивая ненакрашенную морду и прикрывая своей широкой жопой моих младших братьев и сестёр.

– Дура, это не тебе – ласково сказал батя – это сыночке, он у нас талант.

– Талант-талант – ехидно протянула маманя, поняв что раздача [ман]дюлей отложена – ты его еще в консерваторию отведи.

– А это идея – обрадовался батя – иди сюда, квёлый, будешь музыке учиться?

– Я лучше Салтыкова-Ще почитаю – угрюмо ответил я, но батю это не остановило. Он схватил меня за чуб и ткнул носом во влажную грязь на пыльном полу. Я чихнул и батя отпустил меня.

“Спасибо” – одним неподбитым и неподкрашенным глазом сказала маманя тихонько пряча топор в трюмо.

На следущий день батя отвел меня в музыкальную школу. Когда я увидел Квинессу Арнольдовну, я понял, что буду учиться не только на контрабасе, но и на барабане, тарелках, и прочих духовых, струнных и слесарных инструментах.

Квинесса Арнольдовна была настоящей королевой. Алые губы, белые зубы, огромные голубые глаза за матовыми стёклами модных розовых очков, оттопыренные уши увешанные бриллиантами и сапфирами, огромный, никогда мной невиданный бюст, нервно колыхался в глубоком декольте, чуть выступающий животик заканчивался нежным верблюжьим копытцем. Я готов был стать не только козлёночком, но даже верблюжонком, лишь бы мне дали напиться из этого копытца.

– А может ну его к лешему, этого недоноска, – сказал батя сглотнув слюну, – может вы меня музыке поучите?

К моему счастью Квинесса Арнольдовна не согласилась с батиным предложением и взяла в обучение только меня. Холодными зимними вечерами она давала мне играть музыкальные произведения в своём декольте, чтобы у меня не так мёрзли пальцы от контрабаса.

Она клала на левую грудь хозяйственную коробку полную медиаторов и заставляла их по одному перекладывать на правую грудь. Я играл это произведение пока у меня не затекали руки. На всю свою жизнь я запомнил свою первую учительницу музыки.

Когда я вырос и ушёл от родителей, я снял кладовку метр-на-метр в коммуналке и перевёз туда свой контрабас, на нём и ел и спал. Иногда у меня собирались большие компании, но если я видел что кто-то тишком блюёт в контрабас, я этим мерзавцам больше никогда не наливал.

Прошли годы, батя и маманя растворились в прошлом, братья и сёстры выросли и расползлись по миру. А я, когда мне плохо, начинаю играть на контрабасе. И когда мне в стему стучат ох[рен]евшие соседи, мне становится хорошо. И получается, что я играю, и когда мне плохо, и когда мне хорошо.

А недавно бригадир нашей бригады маляров-отделочников отдал мне полбанки неиспользованного сурика и я им выкрасил любимый контрабас. А еще я прибил к нему гвоздями соткой двенадцать подсвечников и хрустальный графин. Теперь вечерами я надеваю любимые матовые розовые очки Квинессы Арнольдовны, играю при свечах на контрабасе, пью мутный самогон из хрусталя и вспоминая тёплый мягкий бюст Квинессы Арнольдовны, которая уже давно дослужилась в консерватории до звания бабушка-полковник, истекаю тёплыми розовыми слюнями нежной сентиментальности на давно засохшую мимозу…

Два моих однокурсника, Саша Беленький и Саша Хвостик, после распределения попали в одну проектную организацию, где руководителем проекта был Маленький. Так под проектом были три подписи: Маленький, Беленький, Хвостик.

Самая уловистая наживка для Лохов и Простачков веками была одна и та же:

— "Ни у кого нет, а у меня вот есть! "

Алюминий невозможно получать без электричества и когда первые алюминиевые слитки появились в продаже, их меняли только на золото и серебро.

Ажиотаж был такой, что первыми смекнули во Франции и в 1857 году

Склеротички.

Всю жизнь пишу себе склеротички. Привычку эту перенял у Учителя. Он был очень организован и продуктивен. Однажды во время беседы он вышел из кабинета, а на столе осталась картонка с пометками. Каюсь, заглянул в нее, а там был список: "проверить то-то", "написать это", "сделать втык Феликсу", "обсудить с имярек" и т. д. Мне раньше казалось, что он импровизирует, а тут обнаружил, что у него все продумано, расписано.

С тех пор за завтраком беру маленькую картонку и записываю дела на день. Кладешь эту картонку в задний карман, по мере дел вычеркиваешь сделанное, а потом, в конце дня, сверяешь, проверяешь на что потрачен день. Да теперь у каждого в телефоне есть ремайндер, но старую привычку менять не хочется.

С некоторых пор использованные склеротички стал сбрасывать в отдельную коробку – иногда полезно оглянуться, посмотреть на что тратишь жизнь. Вот недавно просматривая старые склеротички обнаружил, что с выходом на пенсию записи в склеротички стали очень короткими, две три записи в день. Эти склеротички относились к началу пенсионного периода, который переносил очень тяжело.

Но затем пошла череда картонок, исписанных сверху до низу. И это совпадает с периодом хорошего настроения. Правда в этих последних склеротичках все больше пометок "погулять с внуком", "купить подарок внучке", "посетить терапевта", "позвонить родственнику/товарищу" и даже "трахнуть О. ".

Занятость лучше безделья.

Новогодние сказки (зачеркнуто) скорее были.

Только что на станции Счастливой заметил вдалеке пешехода, почему-то он мне сначала показался подозрительным. Куда он там шёл, всю эту площадь возле Дома Бракосочетаний я знаю буквально каждый сантиметр. В то место, куда он свернул, идут обычно те, кто хочет выпить или покурить в стороне