В далекие советские восьмидесятые моя тётя работала в геологической экспедиции топографом. Невыносимая духота и тайга, в радиусе двухсот километров до ближайшего населённого пункта сделали своё дело. Решила она освежиться и заодно устроить себе перекур. Выходит к ручью, а там, прежде чем подойти вплотную к воде, нужно спуститься в очень крутой песчаный овраг. Удачно преодолев опасный участок, она присела на корточки, умылась и начала дымить.

Не прошло и минуты, как с другой стороны оврага кубарем скатился огромный мохнатый шар и остановился прямо напротив моей тёти. В полном а[ут]е она уставилась глаза в глаза бурому таежному медведю, который, видимо, был в неменьшем а[ут]е от всего происходящего. С диким воплем они бросились в разные стороны — медведь в одну, а тётя в противоположную. Позже она рассказывала моим родителям, что: "Драпала оттуда похлеще, чем Усэйн Болт в своём лучшем забеге. Все мыслимые и немыслимые рекорды побила". Знакомство в тайге явно не задалось)

Моя бабушка не была на фронте, но это не умаляет ее подвиг и подвиг таких же девушек, как она! Эти девушки, девочки, полуголодные преодолевали сотни километров пешком, чтобы рыть окопы на подступах к Калинину (Тверь), жили в землянках, попадали под обстрелы, трудились в тылу на благо Родины и Победы. А потом восстанавливали села и города из руин — сажала сына в перевёрнутую табуретку, привязывала веревками, в руку корку хлеба и уходила на шесть часов пахать поля, впрягаясь вместо лошадей; растили детей в условиях голода и разрухи. И ни разу я не слышала от неё жалоб на тяжелую и горькую судьбу.

Мой сосед, переживший войну, был поляком по происхождению. Он и его родители бежал из Варшавы на восток, надеясь, что коричневая чума не доберётся так далеко. Увы, добралась. После смерти родителей он примкнул к партизанам, став жить в одесских катакомбах. Он до самой смерти помнил, где и как там что было расположено, и лично знал Яшу Гордиенко. Рассказывал, как больно было идти по Дерибасовской, которую назвали улицей Адольфа Гитлера, и мимо филармонии, где тогда было гестапо. Целые отряды своих и чужих терялись в лабиринте каменных коридоров навсегда, сходили с ума, не выдержав жизни под землёй. Он никогда не отмечал девятое мая. По его словам, он закрывал дверь в комнату, зажигал свечу в память тем, кто не вернулся, молился и плакал. Он говорил, что фраза "Праздник со слезами на глазах" — самое лучшее описание.

Стало тепло, люди на ночь открывают форточки. И бабульки из нашего двора под тем предлогом, что по ночам им мешают спать подростки, сожгли, [м]лять, скамейку!