Наткнулся на забавное:
"Во всём теле человека больше 200 суставов (по другим данным, больше 300). "
По третьим данным их около 360.
То есть медики, досконально распотрошившие уйму трупов, давшие латинское название каждой мельчайшей обнаруженной в них детали, не в состоянии пересчитать элементарное?
Погуглил немного и понял — суставы главные у всех совпадают, колени-локти и тому подобное. Но полная партитура суставов, данная нам природой, либо атрофируется с возрастом, либо не формируется с рождения вовсе.
Естественно, то же самое оказалось с количеством костей, суставами соединяемых.
"При рождении человеческий скелет состоит более чем из 270 костей; число костей в зрелом возрасте снижается до 205—208, так как некоторые кости срастаются вместе, преимущественно кости черепа, таза и позвоночника. "
Это феномен наблюдателя, видящего всё хоть в микроскоп, хоть в телескоп, кроме себя самого. Городские медики пересчитывали кости и суставы городских бомжей и стариков, пожертвовавших свои тела на благо науки.
То же самое с количеством мышц: "их общее число определяют от 639 до 850".
С ними все-более менее стабильно, зависит от типа классификации. Но каждая из них может быть нормально развитой и функционирующей, а может наблюдаться, но не шевелиться. Это как разница между боеспособным хером и вечно висящим. Во втором случае он формально вроде бы есть, но в ключевом смысле его уже нет.
Я застал поколения, где многие обычные люди были способны забавно шевелить ушами и поводить носом, строить невероятные гримасы, выделывать потрясающие танцевальные па, и даже протискиваться головой во вроде бы слишком узкие для них отверстия. Потому что в черепе тоже есть суставы. Они способны слегка менять его форму без повреждений мозга.
Благодаря этому несущественному в наше время обстоятельству женщины раньше в массе рожали легко и много — при родах сильно менялась форма таза матери, черепа ребенка. После некоторой тренировки, примерно к 3-5 ребенку, роды переставали быть тяжким испытанием.
Мы и сейчас не удивляемся, видя на экранах, что вытворяют йоги, фигуристы, цирковые акробаты и фокусники. Некоторые до сих пор еще умеют по следам Дэвида Копперфильда выбираться из всяких ящиков и цепей. Но само искусство это вышло из моды. Потому что неинтересно стало городским зрителям, которые даже в детских играх не пытаются сделать подобное.
Общий вектор дальнейшей эволюции урбанизированного малоподвижного человечества — в сторону моллюска. Вместо раковины — искусственный экзоскелет в виде удобных спинок кресел, комфортных транспортных средств.
Известняк и нерастворимая металлоорганика из водопровода сызмальства откладываются в суставах, сращивая соседние кости воедино естественным образом, если их самостоятельное существование организму не нужно. Он нас об этом не спрашивает, просто делает.
Походку человека со смартфоном или спокойной собачкой, его пробежку, тягание весов в фитнесе, комнатную работу с мышкой, уличное верчение баранки и даже занятие ceксом в наиболее комфортных позах опытный кукловод сможет убедительно изобразить на манекене, пользуясь всего лишь 2-10 нитями. Вот это и есть идеальное количество суставов хомо урби.
Оттого полагаю и гибли во все времена городские цивилизации. Как только люди получали власть и деньги, им хотелось, чтобы всё готовили и приносили слуги — блюда, наложниц. А самим приятно лежать на диванах и все это принимать.
Если слуги или дикари-завоеватели занимали место хозяев, с ними через несколько лет случалось то же самое. Малоподвижность + плохая вода. При скрипе и болях в суставах особо не подвигаешься, а отсутствие движения способствует срастанию костей. Человек вообще ленив по природе, в ней всё предусмотрено — если какого-то вида становится слишком много и сам он толпится слишком кучно, ему вдруг становится скучно и мучительно жить. И вообще нелепо, невыносимо, не по средствам, недосуг или нечем заводить своих детей.
Но всегда остается кто-то в сторонке от этого. Обычно в горах и возвышенностях, на чистой воде и свежем воздухе, при увлекательных занятиях, требующих подвижности и закалки.
Это главное в истории человечества, но разумеется вы не найдете этого на страницах учебников истории. Их писали городские люди, обычно мучаясь от болей в суставах, как правило бездетные или малодетные.
История СССР в мартирологах. 1. Комсомол
Комсомол в 1918 году придумали три выдающихся молодых еврея-коммуниста — Лазарь Шацкин, Ефим Цетлин и Оскар Рывкин. Первому тогда было 16 лет, второму 19, третьему 20. Цетлин и Рывкин до июля 1917-го — члены еврейской левой партии Бунда, после июльского восстания большевиков переходят
к ним.
Все трое задумывали российский комсомол как часть международного коммунистического движения. Лазарь Шацкин возглавлял делегацию РКСМ на Первом Учредительном конгрессе КИМ, который состоялся в Берлине 20-26 ноября 1919 года. Присутствовали представители молодежных организаций 13 стран — России, Германии, Австрии, Италии, Франции, Швейцарии и др. Конгресс избрал Шацкина секретарём и членом исполкома Коммунистического интернационала молодежи. Слово КИМ прочно вошло в обиход. И сейчас можно нередко встретить людей старшего поколения, которые носят имя Ким.
Все трое, начиная с конца 1920-х, были резко против сталинской политики, за что и поплатились. Все трое в период "большого террора" в 1937 году были казнены.
После них первыми секретарями ЦК комсомола были Смородин и Чаплин, которых постигла та же участь.
Затем руководителем комсомола был Мильчаков. Ему повезло больше всех — он отделался 15-ю годами лагерей.
Следующий первый секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев был выдвиженцем Сталина. Он всячески поносил Шацкина и других создателей комсомола, пытался вычеркнуть их из истории ВЛКСМ. Однако это не помогло — он тоже был расстрелян.
Как-то раз выпивали с коллегами морозным зимним днем у нашего предводителя бригады по имени Сигизмунд. Нравы в бригаде были кошерные, то есть каждый пил за свои и сугубо свое. Пили в его гараже и его же машине "Жигули". Они водочку, а я сладкое испанское вино на заднем сидении.
Приступили опять таки вместе к работе на следующий день.
Сигизмунд был однако чем-то взволнован, то краснел, то бледнел и порывался что-то сказать, но стеснялся. Под конец он все-таки выдавил:
— Есть же у нас в коллективе свиньи!
Мы поинтересовались в чем же дело?
— Да вот Эдвинс пил вино и испортил мне весь салон, даже на ковриках пятна.
Я стал божиться, что ни при чем и пил аккуратно с горла.
На следующий день Сигизмунд опять подсел на эту же тему. Типа он полизал пятно на коврике и на вкус оно чисто мускатное вино, ни с чем не перепутаешь. Я пообещал принести шампунь и пятно отмыть.
— Какой-такой шапунь?! Я уже перепробовал разные шампуни из парикмахерской жены, ничто не помогает. Вопрос было замяли, но мое свинство и беспардонность травмировали его душу.
В марте он поехал на техосмотр, в его "Жигулях" текла печка и тосол заливал коврики. Он что-то брякнул типа:
— Ложечки нашлись, но осадок остался.
— Но все же б-г покарал тебя за недоверие к людям. Сколько водки ты мог бы купить на те деньги, что истратил понапрасну на тосол — парировал я.
Нахлынуло…
Включаю 9-го, утром перед работой ТV, а там военный парад прямо из Белогорска. Муха-бляха я же там, с полвека назад, в двухгодичниках служил. Черным лейтенантом, командиром взвода. Белые служили при штабах, поближе к столице, а я со многими другими залетел аж в Амурскую область в КДВО/Краснознамённый дальневосточный округ/(как
дурила вляпался опять), рядом с еврейской АО, где сегодня днём с огнём не найдёшь нормального еврея, и ЗБВО/Забайкальский военный округ/(Забудь вернуться обратно). В тех самых местах, где дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут. Так нам на исправление ещё присылали "штрафников" из западной группы войск, у одного из них я повзаимствовал немецкие хромовые сапоги на платформе, которые почти не снимал два года. Места прохождения службы были диковатые, но красивые. Бескрайные соевые поля Приамурья, капризная речка Зея, тайга на севере. Глухари, тетерева, кочующие стада косуль… Погода, правда, не подарок и особенно зимой. Сейчас где-то там Зейская ГЭС, космодром Восточный… Испохабили природу, но куда деваться. Так, на чём я остановился. Привалила, значит, в КДВО толпа двухгодичников после окончания вузов. Ребята крепкие и молодые. Со всех концов необъятной страны. И сразу после копеечной стипендии приличное офицерское содержание и бесплатный пролёт проезд в любую точку Советского Союза. Большой соблазн для любителей выпить и закусить. Правда, можно было купить в этих местах хорошие книги. Но не книгами одними жив человек. Остается ещё спорт. Но кто сказал, что спортсмены не пьют. Не верьте. Офицер должен быть хорошо выбрит и слегка пьян. Обед в гарнизоне. Дружно валим в нашу столовку. Обычное меню: солянка, рис с бараньей нарезкой и вместо минералки или компота стаканчик Плиски. Замечательный напиток, но если встретишь шапочного знакомого, так я его и повстречал, одной бутылкой не обойдёшься. Сталкивались когда-то в строй отрядах. Теперь он тоже лейтенант, зам. начфина дивизии. Вертаемся через спортивное поле в общежитие, пятиэтажное здание из силикатного кирпича. Навстречу ком. дивизии с проверяющим из округа. Зам. начфина пытается отдать честь. Такой восьмипудовый "мышонок" с дворянкой ножкой 37-го размера. Падает. Увлекает меня за собой прямо перед лицом высочайшего начальства. Так я вошел в контакт с начальником гарнизонной гауптвахты майором Петровым. Первые заслуженные трое суток. Майор — отличный здоровенный мужик. Трое суток детального изучения уставов и оформление всяческой наглядной агитации. – А дело было в сентябре. Сидели двое на губе, и двое, как не странно, лейтенанты. Нам было что и пить и есть, газет с уставами не счесть. Нам дайте карты, нам дайте карты. С утра майор Петров входил и нас в порядок приводил и говорил внушительно и строго: А коль не хочешь ты добром плакатным выводить пером – сиди до гроба, сиди до гроба. А двухгодичники в тоске стучат конями по доске, на волю выходить не торопятся. Здесь нет вина, здесь нет девчат, здесь ночью лисы верещат. Куда податься, с кем пободаться. — Были ещё куплеты. Забыл, не помню… Потом у меня с майором Петровым сложились нормальные деловые отношения. /Да, в качестве лирического отступления. Военные сборы, ещё студентами мы проходили в Самборе, что подо Львовом. Наш командир сборов попросил написать песню для роты будущих лейтенантов-химиков. Через несколько дней рота маршировала на стрельбище, что находилось на старом разрушенном еврейском кладбище, потом в столовую под мои дурацкие куплеты: Чеканят шаг химические роты, девчонки затихают у ворот. Мы выручаем матушку пехоту и наши армии ведем вперёд. И т. д… Заработал благодарность от командира сборов. А офицер звёздочкой повыше заметил: "Соловей, узнаю тебя по твоим копытам". Был у меня в части друг из славного Львова, были друзья и в самом Самборе, где с моим приятелем расслаблялись в самоволках. А теперь дети и внуки моих кодатошных российских и украинских друзей убивают друг друга. /Полнейший идиотизм. Уму непостижимо /. Что был обязан делать любой командир взвода, помимо работы с личным составом? Ходить в патрули и караулы. Караулы – эта охрана складов и проверка постов. Распределение солдат по сменам. Заряжай, разряжай. Главное, чтобы спросонок никто себе ногу не прострелил или не потерял магазин от автомата. Летом терпимо, зимой не фонтан. Патрульная служба на порядок веселее. Приходишь к майору Петрову. Он даёт тебе 2-3 солдат и маршрут патрулирования. Добавляя при этом: "Не приведёшь двоих, — сядешь третьим". Маршрут простой: сам гарнизон, железнодорожная станция, там рядом ресторан — забегаловка "Голубой Дунай", потом Кильдым, весьма специфическое строение, где жили выпушенные на свободу и осевшие рядом с гарнизоном заключенные, ну ещё редкие вызовы на жалобы местного населения, которые попадали к майору Петрову. Милиции, как таковой, не было, её обязанности тоже выполняла патрульная служба. Собственно я вырос не в столице, а за Люберцами, в Раменском районе в поселке Фабричная. Там у нас был клуб с библиотекой и бесплатными спортивными секциями, совсем не то, что сегодня. Секцию бокса вёл Сан Сыныч, из бывших тяжёловесов, так он, даже нас легковесов, научил держать удар и давать ответку. Спасибо ему за это. В обязанности патруля входило задержка солдат без увольнительных и не только. Рядом был стройбат, какие-то летунские курсы, ещё на станции и у "Голубого Дуная" изредка возбухали вышедшие на волю бывшие заключённые/а всяких тюряг в местах этих хватало, была даже одна женская/, так что можно было при желании без труда выполнить разнарядку уважаемого начальства. Петров говорил: Не усердствуй. Нарвёшься на нож. Домой должен вернутся живым. – Вернусь, лишь бы не нарваться на кастет. Прорвусь, как чирь на.. попе. Были, конечно, разные случаи. Шагаешь мимо "Голубого Дуная", а там прапор, из летунов, стоит на четвереньках в придорожной луже и вопит: "Иду на взлёт! "Что-то, наверно, удачно загнал из вверенного ему имущества. Так его свои же и заберут. Или даёт Петров вводную, поезжай на зерновой склад, разрули обстановку. Местные позвонили. Бытовуха. А там офицер из летунов, загулял с женой завсклада. Мужа выгнал. Сидит пьяный и довольный. Вязать старшего по званию одно удовольствие. Петров, его протрезвевшего, всё равно отпустит. По субботам в доме офицеров устраивались танцы. По окончании оных — напряжёнка. Подтягивались деревенские пацаны, чтобы двухгодичники, в основном холостые, не уводили клёвых девчат. А самое ответственное мероприятие перед учениями и смотрами — зачистка Кильдыма. Петров со своими бойцами окружает здание, я со своим патрулём прохожу по двухэтажному бараку и вышвыриваю из комнат дембилей и старослужащих, тех кто не успел выпрыгнуть из окон. В коридор выходит латышка Регина, дама баскетбольных размеров. У неё на руках дремлет усатенький лейтенантик из Таджикистана. "Не отдам…" рычит Регина. Картина маслом. На этом я прекращаю своё повествование, по прочтении которого можно убедиться,
что автор был и остаётся совком со слабой надеждой на свет в конце туннеля. Ну что, сдаешься?
Солнечным ясным весенним днем, который совершенно не предвещал беду, шли мы с моим другом Сашкой по живописной пешеходной дорожке вдоль Финского залива. Разговаривали о высоком, курили вместо того, чтобы побаловать легкие настолько чистым приморским воздухом, что его можно было пить. Вдруг перед нами из ниоткуда
нарисовались два крепко подвыпивших парня. В коротких единственно приличных междометиях, включенных в поток матерных пассажей, недвусмысленно угадывалось их непреодолимое желание нас избить. Под теннисками, обтягивающими их торсы, проявлялись хорошо накаченные мышцы. "Если драки не избежать, то нападай первым на главаря и вырубай его", — так нас учил тренер по дзюдо. Поэтому я схватил правого за ворот "своим" захватом и, практически без сопротивления, бросил его через бедро на землю, прыгнул на него и взял руку на болевой прием.
Он истошно завопил: "Больно руку! Отпусти". Его руку я перестал давить на перелом. Единственное, что пришло мне тогда в голову — это спросить:
— Ну что сдаешься?
— Отпусти, сказал же! Ты мне руку сломаешь! Сдаюсь!
На меня пахнул из "глубины его души" запах смеси всех существующих марок вин и водок. Легкая победа в моей первой уличной драке меня настолько опьянила, что я перестал контролировать ситуация со вторым парнем, за что и немедленно поплатился. Мне "прилетело" от второго с разбегу ногой по голове и я отключился. Сколько я был без сознания не знаю. Когда я открыл глаза, то увидел неожиданный поворот событий: проходящий мимо мужик оттащил двух парней-качков от Сашки, которые тянули его за руки в разные стороны и кричали, что они его распнут, как Христа. Голова у меня так сильно кружилась, что я даже не мог встать. Подошел "нераспятый" Сашка и с кривой улыбкой сказал: "Гуманист ты,....! Нашел с кем договариваться о капитуляции. Я не поверил своим ушам: "Ну что сдаешься", — передразнил меня с козьей мордой Сашка.
— Похоже, это твоя первая уличная драка, товарищ дхюдоист.
В этот момент я осознал, что с отключившегося меня эти качки сняли дорогие часы — подарок моего семейства на юбилей. Оглядевшись по сторонам, я увидел наших "обидчиков", мирно сидящих в кустах. Они рассматривали свою добычу — мои часы и сашкин бумажник. Не раздумывая ни секунды и забыв про головокружение я ринулся к ним. Одним прыжком я припечатал одновременно двумя ногами обе головы. Парни отключились. Одного из них я схватил за уши, подннял его безжизненную голову и прокричал в ухо "Ну что, сдаешься? "
Эпилог
Бумажник и часы вернулись к своим законным владельцам.
После этого случая, когда приходилось по жизни с кем-то драться (во всех смыслах), я сначала ломал руку, а уже потом спрашивал: "Ну что, сдаешься? "