памяти. "

(Чехов А. П.)

Ну, вот кто этот седой старичок в берете?

Я ведь точно знал его раньше, нет, так сходу уже и не вспомню. Постоять бы, поговорить с ним, наверняка бы узнал, а так…

Иду дальше.

До встречи с другом детства была еще куча времени и я кружил по Львову как старый, грустный мотылек вокруг родной, перегоревшей лампочки.

Кружил и вглядывался в неуловимо-знакомые лица прохожих, стараясь отнять у них лет двадцать пять – тридцать, чтобы окончательно узнать. Да, время немилосердно, уж больше половины жизни прошло с тех пор, как я навсегда покинул город детства и перебрался в Москву, теперь вот прилетаю раз в пятилетку понюхать Львовский воздух.

Вот на трамвайной остановке стоит мужик под женским зонтиком, я его сразу узнал – это (никогда не знал, как зовут), пацан из параллельного класса. Как-то в 81-м мы играли в футбол на первенство школы, так он меня "срубил" сзади по ногам и получил красную карточку, я потом месяц хромал, зато мои победили.

Говорить с ним, конечно же не о чем, иду дальше.

А вот эту старушку в шляпке узнать не так уж и трудно – это мама Ромчика из нашего двора. Однажды она больно тягала меня за волосы и выворачивала карманы, искала свое обручальное колечко, думала, что сынок его спер, вынес во двор, а я у него отобрал… потом выяснилось, что то колечко пропил их батя.

Здороваться с ней тоже не было смысла, говорить не о чем, да и Ромчик в Афгане погиб. Зачем напоминать?

О, а я, кстати, вспомнил того старичка в берете, хух, слава Богу, память еще при мне – это же грузчик из нашего гастронома. Только раньше он был повыше и не седой, а рыжий, с бакенбардами. Елки-зеленые, как же его время так выстирало!

В душу вернулось некоторое равновесие.

Хорошо, что мне незачем вглядываться в лица тех, кому от нуля и до тридцати — эти мне не интересны, ведь родились они не так уж и давно.

Прошелся по площади Рынок, она была как всегда величественно-прекрасна, но заполнена одними туристами.

Вышел к Галицкому базару, смотрю – стоит женщина лет тридцати пяти, но в лице, что-то неуловимо родное.

Остановился я и стал незаметно приглядываться, вспоминать.

Странно, лет ей вроде бы и не много, но наверняка я знал ее раньше.

Попробовал отнять у нее лет двадцать пять – получилась маленькая девчушечка с черными косичками… Может младшая сестренка чья? Представил ее в своей школе – нет, не то.

Во дворе? Да, скорее — во дворе, но чья сестра? Может повзрослевшая соседка? Да черт ее знает.

Тут бывшая девочка тоже меня заметила и вопросительно посмотрела, мне даже показалось, что она узнает меня первой, но нет, не узнала, хотя продолжала с любопытством изучать.

Когда пауза неприлично затянулась, я внутренне плюнул, махнул рукой, сдался и пошел своей дорогой, но девчоночка все никак не шла из головы.

Да ну ее на фиг, может – это детсадовская одногруппница моей сестры, а я зря голову себе ломаю, вспоминаю… А все же обидно, что моя феноменальная память на лица начала давать сбои. В душе поселился раздрай.

Занятый такими мыслями, я незаметно подошел к фонтану у Оперного Театра, где должен был встретиться со старым другом.

Мельком глянул на фасад театра и …чуть жвачку не проглотил – с театра на меня смотрел огромный портрет той самой бывшей девочки с черными волосами – она оказалась всего лишь Ваенгой.

В душу опять вернулось равновесие…

местный приходит в банк и видит там трех человек, он говорит последнему — я за вами буду. Дальше он идет обедать, пьет кофе, ест десерт, идет домой, общается с женой, выгуливает собаку, ужинает и возвращается в банк. В этот момент операционистка спрашивает:

— Кто следующий?

— О, моя очередь, — говорит местный.

С сербом-москвичом мы стояли в очереди три с половиной часа. Успели обсудить его жизнь в Москве, мою жизнь в Белграде, политическую ситуацию во всех странах мира в алфавитном порядке, легальную эмиграцию, нелегальную эмиграцию, где и как хотелось бы проводить время на пенсии.

Операционистка за это время приняла пару клиентов. Мы сходили за кофе и продолжили разговор. Начали обсуждать разницу культур. А он свободно говорит на русском, но с заметным акцентом и меланхоличными паузами.

— Когда я впервые приехал в Москву, — говорит он, — Первое, что меня потрясло, что у русских не лица, а как это сказать… [ры]лa. Смотришь и думаешь — умер кто? Помочь чем?

У операционистки звонит телефон, она берет трубку и начинает общаться, не обращая внимания на стоящего перед ней клиента. По интонации понятно, что разговор не рабочий.

— День рождения обсуждает, — меланхолично переводит серб, — В субботу вечеринку закатит. Так вот, второе, что меня потрясло в Москве — это как у вас все четко работает. Я никогда не видел сервисов такого уровня. Приходишь в банк — а там все быстро, организованно и четко. В салон связи — аналогично.

Операционистка говорит уже минут пять, клиент пытается помахать руками и привлечь внимание. Она отмахивается, встает и выходит на улицу покурить. Через стеклянную дверь видно как она устраивается на лавочке поудобнее. Клиент у стойки закатывает глаза. Операционистка говорит по телефону и смотрит на кофейню.

— Как закончит разговор, пойдет пить кофе, — предсказывает серб, — Спорим на сто динар?

— Нет, — говорю, — Я тут не первый день, спорить не буду.

— У меня есть теория, — говорит серб, — Что, так сказать, лица русских и качество сервисов в России взаимосвязаны.

— Так-так?

— Русские в такой ситуации начнут скандалить, — он кивает на операционистку, — Потом позовут менеджера и на него тоже наорут. Потом еще отзыв оставят. И ее уволят. И поэтому сервисы так хорошо работают. Никто не хочет, чтобы на него наорали и уволили. Но лица у вас такие по той же причине. Вы находитесь в ожидании, что на вас нападут, если вы что-то сделаете неправильно. Поэтому вы стараетесь хорошо работать. И поэтому у вас такие лица. Вы живете в постоянном страхе и напряжении.

— Интересная точка зрения, — говорю.

— А вот в Сербии, если на кого-то наорать, вас просто выгонят из отделения как неадекватного клиента. Здесь так не принято. Поэтому сидим и ждем, — продолжает серб, — Как же меня это раздражает. Приезжаю в Москву — [ры]лa. Приезжаю в Белград — неорганизованность. Возвращаюсь в Москву — [ры]лa. Приезжаю в Белград…

— А где вам больше нравится?

— В Швейцарии, — отвечает серб.

Операционистка тем временем кладет трубку и идет за кофе. Очередь спокойно сидит.

жиголо все свое добро — этого я понять не могу.

Ответ один. Мифы. Люди сами растят и лелеят мифы, о потере которых потом так горько убиваются. Миф о том, что ты по-прежнему привлекателен. Умен и талантлив. Здоров и удачлив. Что непременно будешь счастлив и любим. Или о том, что язык, религию или нацию не выбирают. И что просто обязан сд@хнуть, если того потребует дежурный правитель...

Есть еще один миф. Миф о спокойной старости. Знакомая пара пенсионеров рассказала мне по секрету эту историю. Которой я по секрету и поделюсь.

Только предупрежу, что подозреваю в себе иноагента. Поэтому советую не верить ни одному моему слову.

Больше двадцати лет Ирина и Павел прожили в Канаде. А именно в Альберте. Безумно красивой провинции. Там, где прерии Саскачевана встречаются со Скалистыми горами. Где высоченные сосны летом сладко пахнут смолой, а зимой трещат от мороза. Где гигантская форель в хрустальных быстрых реках. Где все население надевает ковбойские шляпы, когда Стампиде. Где горный воздух, водопады, и огромные стейки... И пенсия начинается в 65.

Часики тикают, и уже после пятидесяти наши герои крепко закручинились о будущем. Ведь все эти годы они жили-не-тужили, но богатства так и не обрели. Работали в небольших компаниях, особо на старость не отчисляли. Несложные вычисления на салфетке показали, что сбережений хватит лишь год-два после ухода с работ. А пенсии в их случае хватало бы только ипотеку и чуть коммуналки.

Такая ситуация типична для более чем половины канадцев. Стандартным является решение продажи своего жилья, и переселения в дешевое съемное. Тесное, темное, и — частенько с вонючими соседями (харе-харе!). С прозябанием там вплоть до похорон. И одновременный переход на очень базовую диету из фудбанков. (Вероятно, сейчас подскочит эксперт, и яростно возопит о домах престарелых. Я с ним соглашусь. Но нормальный retirement home, то есть такой, где обосравшийся старик не сидит неделями в своем дерьме, стоит минимум 3000 в месяц).

Супруги задумались об альтернативе. Переезд в более теплую и дешевую страну стал идеей фикс. Есть ли у вас план, мистер Фикс? О, йа, йа, у меня есть много план. Несколько лет подряд они проводили отпуска, следуя скидкам, и осматривая потенциальные места для конца жизни. Проскакали по Европе, Америкам, Китай-Тайваню, и даже достигли Индии. Боже, как они ржали от Гоа! Как сказал Павел: "это беспросветный тропический колхоз, куда вдруг сослали обдолбанных торчков, блогеров, йогнутых, и прочую российскую плесень". А человеку, кастанедившему еще в 70е, можно доверять.

Были в Болгарии, Черногории, Португалии, Кипре. Флориде, Кубе, Доминикане, Коста-Рике... много где.

Вывод, который они сделали, только подтвердил известное правило. С деньгами везде хорошо. А вот на пару тысяч долларов в месяц (их лимит) это все равно будет жилье среди малообеспеченного (а значит — непредсказуемого) населения. Плюс новое изучение языка. Попутно лопнул миф о счастье перманентно теплого климата. Оказалось, что это тонизирует только в отпуске. Северянин, переехав в тропики к океану, верещит от радости ровно полгода. А еще через год сводит купание к разу в месяц, а лето — реально сводит с ума. В южной Европе зимой все равно нужно выбирать между ходить по квартире в пальто, или разоряться на обогреве.

А самое главное — что делать целыми днями? Ну, в первый год объедешь все окрестности, а дальше? С телевизором ругаться?

Вот ни за что не догадаетесь, как все закончилось. Они все же продали свое жилье под Калгари (так до конца и не выплаченное), и купили очень маленький домик с огородом, недалеко от родственников. В России. Где-то в Камышинском районе. Умудрились перевести деньги, машину и мебель. Прожили уже два года. Копаются в земле, иногда рыбачат, любуются восходами-закатами над Волгой, радостно влились в местные склоки...

Я трепался с ними по видеосвязи на Рождество. И знаете, что? Они счастливы!