И не сказать, что бабка Настасья была такой уж шибко набожной, нет.

Но иконы в красном углу стояли, сколько я себя помню.

Там же постоянно горела маленькая синяя лампадка. Я любил смотреть на неё в сумерках, перед сном.

А мать ни в какого бога не верила, а наоборот. В девках имела весёлый задорный характер, была передовой колхозницей, комсомолкой, ударницей, и бригадиром комсомольско-молодежной бригады.

Через это у них с бабкой организовался затяжной конфликт. Мать требовала убрать иконы с глаз долой. Бабка была категорически против. Мать проводила с ней агитационную работу. Стыдила, пугала партией, правительством, лично товарищем Сталиным, и даже один раз пыталась фальшиво и неудачно заплакать. Бабка за веру стояла твёрдо. Периодически то одна то другая пытались привлечь на свою сторону деда. Бесполезно. Дед как Швейцария, сохранял нейтралитет. Только посмеивался в усы. На самом деле ему было абсолютно пофиг. Ему вобще всё было пофиг, кроме лошадей, бани по субботам, да осколка в правом боку, который ныл к непогоде и мешал езить верхом.

И так бы эта бабья война и тянулась до бесконечности, если бы не одно роковое событие.

На очередном комсомольском отчетно-перевыборном собрании мать избрали секретарём комсомольской организации колхоза.

Тут ситуация совсем уж получалась некстати. Что б у комсомолки, бригадира, секретаря, в доме иконостас? Да это ж курам насмех!

И мать поставила вопрос ребром.

Дело дошло до скандала.

— Да мне из-за тебя людям в глаза глядеть стыдно! — кричала мать.

— А мне из-за тебя — нет. — спокойно парировала бабка.

И тогда мать в сердцах брякнула.

— Ах так?! Я твои иконы ночью возьму, и спалю к чертовой матери!

— Токо попробуй! — взвилась бабка, и погрозила дочери костылём.

— А вот посмотришь завтра! — крикнула та, и хлопнув дверью поскакала заниматься своей комсомольско-молодежной ерундой.

Дело было к вечеру. Бабка осталась дома одна. Дед торчал на конюшне, мог прийти заполночь, а то и совсем не прийти.

Бабка обиходила скотину, и стала собираться ко сну. На душе было неспокойно. Зная вздорный и упрямый характер дочери, она не сомневалась, что та и вправду может ночью сунуть иконы в печь. И бабка решила отстаивать свободу совести и вероисповедания до конца. Шансы у одноногого инвалида против шустрой молодой девки были никакие. Это бабка понимала. Тогда она открыла сундук и достала дедово ружьё. Там же нашла два снаряженных солью патрона. Погасила свет, и устроилась в углу на диванчике. Акурат напротив иконостаса.

Брехала где-то собака, вдалеке за околицей смеялись девки и играла гармонь, уютно мерцал огонёк лампады, бабка прикрыла глаза...

Очнулась она оттого, что свет лампады метался по комнате. Кто-то стоял на табуретке, снимая иконы. Одну, вторую...

Бабка перекрестилась на задницу, которая загораживала ей святые лики, подняла ружьё, сказала "Прости мя, Господи! ", и не целясь, навскидку, шарахнула с двух стволов. Впрочем, расстояние было такое, что промахнуться она не могла.

— Уйёоооо! — нечеловеческим голосом заорал дед, бросил иконы, и схватился за задницу.

Бабка выронила ружьё и упала в обморок.

Вечером дед выпил с мужиками по маленькой, и совсем уж было собрался заночевать в конюшне, но желание закрепить результат стопочкой-другой перебороло лень. Он собрался и пошел домой. Заначку дед держал в самом на его взгляд надёжном и остроумном месте. За иконами. А что? С одной стороны — никто не полезет, с другой — всегда под рукой. Ну откуда ему было знать, что именно на сегодня его бабы назначат генеральное сражение в своей затяжной идеологической войне. Да ещё с применением огнестрельного оружия.

Дед сидел голой задницей в тазике с водой, тихонько подвывал, и периодически анестезировал себя внутрь оказавшейся весьма кстати заначкой. Сделав добрый глоток, он затягивал, стараясь перекричать боль.

—... В тёооомную нооочь Ты любимая знаю не спиииишь И у детской кроватки... С ружжоооом! Ты меня поджидаиииишшш!

Он был уже изрядно пьян, дед. Речь его становилась несвязной. Он делал очередной глоток, смахивал набежавшую слезу, и затягивал снова.

— Я шол к тебе четыре го-о-ода, я три держа... Три! Три войны! Белые меня хотели убить.... Фашысты... Ты хоть знаешь скоко меня фашыстов хотело убить? Мильён! Мильён фашыстов меня хотело убить! Меня! И х[рен]! Х[рена] им! А родная жена бац — и... Да куда! Прямо в ё[ж]твоюмать! Я завтра помру, что люди скажут? Напишут — тут покоится Грегорей! Красный командир! Орденоносец! Герой войны! Убитый своёй бабой из свово ружжа в свою жо.... ооойййййййй какой позор!

— Да помолчи ты, герой-орденоносец! — махала на него тряпкой проходившая мимо бабка. — Ишь чево удумал?! Бутылку за иконы прятать! Вот Господь-то тебя и наказал!

— Он в двадцать девятом! Уййй!... В двадцать девятом он меня наказал! В двадцать девятом! Когда я тебя дуру в жены взял! Тёоооомнааая нооочь, тоолько пуули...

Больше на бабкины иконы никто не покушался.

А где-то наверное через год после её смерти мать потушила лампадку, достала иконы, и убрала их в сундук.

— Зачем она иконы убрала? — спросил я вечером у отца.

Вот тогда он и рассказал мне эту печальную историю.

Суета вокруг дивана.

Дело было жарким летним вечером, когда жена с детьми уехала на дачу, а меня оставила получить свежеприобретенный диван. Диван должны были доставить к восьми часам вечера, ну и я основательно к этому делу приготовился. Приобрел по дороге домой пару полторашек пива (хорошего, разливного, не бурду какую — нибудь)

Дело было в Мурманске.

Покупаем с женой серёжки. Рядом парень кольцо помолвочное выбирает. У него продавщица спрашивает: "А вы как размер пальца вашей избранницы замеряли".

Парень, ничуть не смутясь ответил: "Штангенциркулем". На него весь зал потом с трепетом смотрел.

Эти две истории, связаны лично со мной, а еще точнее, с моим именем.

Я — Оверченко Валерий Валерьевич, то есть назвали меня в честь моего отца. Так решила моя мама еще в годы своего девичества, что первого сына назовет в честь мужа, а дочку — Мария, по имени героини одного полюбившегося ей тогда романа. Когда они встретились с моим

Когда я была в положении и рассуждала на тему кого же больше хочу: дочку или сына, свекровь рассказа мне историю про одних родителей, которые очень ОЧЕНЬ сильно хотели мальчика.

Свекровь училась в школе, и как-то на уроке анатомии учительница рассказала про свою бывшую одноклассницу следующее:

Поженились молодые люди, жена забеременела и в положенный срок родила дочку. Все хорошо, но муж говорит: вот бы мальчика нам, сына хочу. Ну что ж! Надо сына! Жена беременеет и... через 9 месяцев рождается двойня! Девочки! Муж немного в шоке. (Очень неожиданно — про УЗИ в то время и не знали) Ну что ж... Три дочки — это уже круто, но сына-то хочется! Жена желая порадовать мужа беременнет вновь. Подходит срок рожать, отвозят ее в роддом. Муж весь на нервах, ждет. Через какое-то время выходит медсестра, подходит к стенду где написана вся информация о постивших: ну там № палаты, пол ребенка и вес... ну короче подходит и напротив фамилии его жены (это все происходит на глазах бедного папочки) пишет 3д. (ТРИ девочки!!). Мужику плохо, он уже ничего не понимает, спросить у медсестры не успел, та уже ушла. Проходит 10 минут... Выходит та же медсестра, подходит к стенду и.... исправляет 3 на 4, буква "д" остается.... Вот так-то! После семи девочек, жена категорически отказалась пробовать зачать мальчика.