Нина — ДЦПэшница. Еле ходит с костылями. Маленькая, скрюченая. Сама про себя шутила "Жил на свете человек — скрюченые ножки. "Светленький был человечек, Ниночка. В НИИ работала, потом в фирмочке. И все надомницей. То расчеты делала дома, то заказы принимала. Как бы сейчас сказали — на удаленке.

В советское время успела получить от государства однушечку на первом этаже и машинку — "Таврию" с ручным управлением. Квартирка осталась, а машинку уже новую не дали. Иные пришли времена, инвалиды хрен кому нужны.

Помирают родители, остается от них двушка в наследство. Думала продать, да надоумили коллеги — "Сдавай. Рубль летит, как ком с горы. Продашь-проешь и все. А на съем ты цену повысишь и вот тебе прибавка к зарплате. "

Риэлторов тогда еще мало было, искали через объявы в газете, через знакомых. И тут является красавец-араб. Изысканые манеры, дорогой костюм, золотые часы, парфюм, все дела. Он инженер. Учился в Кембридже и Сорбонне. Здесь по контракту на год. Да, район отдаленный, да ремонт советский, да третий этаж без лифта и мусоропровода. Но Хасана устраивает, он мужчина скромный и после английского студенческого городка еще не такое переживет. С сочувствием в голосе говорит (говорят на английском. Нина — переводчица, правда техническая, а у араба инглиш практически безупречный. Этакий саудовский интеллигент в пятом поколении. К тому же мы что — буржуи какие? Дружба народов крепко вбита в сознание советского человека.) "Нинель, я вижу Вам будет тяжело приезжать каждый месяц. Давайте я заплачу за год вперед, а вы мне скидку 10%. "И Ниночка плывет от такого обращения, от парфюма, костюма и Сорбонны. И делает скидку, и принимает хрустящие бумажки. (Он английским фунтом расплатился.) И счастливая едет домой, вручив арабу ключи. "Таврия" уже скрипит, но тогда еще не сгнила.

И живет Нина целый год хоть не как кошка в сметане, но чуть получше прежнего. Позволяет себе и покушать повкусней и часть гардероба поменять и даже на новый диван разорилась.

Через год араб звонит, говорит, что приятно было познакомиться. Он уезжает в свои барханы к любимому верблюду. Ключи у соседки слева, оревуар, мадмуазель.

Нина едет на родительскую квартиру. Прибрать там и снова искать жильцов. Взбирается на третий этаж, соседка отдает ей ключи и смотрит с невероятной жалостью.

— Что? — спрашивает Нина.

И бабку прорывает, да так, что Ниночка медленно опускается на пол.

Хасан прибыл на хату с кучей чемоданов, двумя женами, двумя братьями в бурнусах и женами братьев. Плюс куча детей.

И вся эта шобла запихалась в двушку. В гостинную (или залу, как хотите). В маленькой комнате они резали и разделывали баранов, которых каждый день привозил с рынка один брат. В ванне спала жена брата, поскольку в залу все не влезли. Дети спали в коридоре и на кухне. На кухне же четыре арабских тетки с утра до вечера парили и жарили национальные блюда, от которых весь подъезд рыдал горючими слезами — острая перченая вонь.

Кто-то что-то вякнул, так арабцы мигом ему объяснили кто он такой и что сейчас будет, если русси не заткнется. Хасановы братья явно интеллигентами не были. По ходу выяснилось, что братья они друг другу, а Хасану то ли довереные слуги, то ли телохранители.

Нина на дрожащих ногах заходит в квартиру. Хата уделана в ноль! Баранья кровь и ошметки протекли под паркет. Запашина с ног сшибает. Зала ободрана и расписана фломиками бойких арабчат. Паркет частично выломан и опален. Кухня в толстом-толстом слое жира. Даже потолок. Унитаз верблюды разнесли вдребезги и пополам, пристроили на раструб воронку из линолеума. И так далее... и тому подобное... и до самой Италии...

Вот тебе и Сорбонна.

Остатки денег ушли на очистку и хоть какой-то ремонтик.

— Почему вы мне не позвонили?! — рыдала она. Соседушки стыдливо прятали глаза.

И с этого момента — все! Кончился слепой советский интернационализм. Лесом пошла доверчивость и "на год вперед. "

Хоть в Кардене, хоть в золоте, хоть в парфюме.

Никаких арабов, кавказцев, [мав]ров, китайцев! Всех лесом!

Только славян!

И каждые две недели ездит — проверяет.

И уже двадцать с лишним лет — так и только так!

Лето. Горы. Государственная граница Российской Федрации и суверенной Грузии. Я, после утомительного восхождения на гору, отдыхаю метрах в пятидесяти от места действия, прислонившись к дереву.

Вдруг — чу! — осторожные шаги с грузинской стороны! Лицо кавказской национальности с русской корзинкой на плече шагает в сторону России. Но злоумышленнику не пройти! На его пути словно из-под земли вырастает "секрет" — из высокой травы поднимаются трироссийских пограничника. Рожки вставлены, "Калашниковы" тускло блестят, и по всему видно, что сержант будет охранять Россию до последнего патрона.

— Руки вверх и ни с места!

Мужик с корзинкой замер, сам не свой.

— Сигареты есть?

— Нет...

— А-а-а... Ну, тогда проходи.

"Секрет" снова бесшумно скрывается в траве. Прохожий продолжает свой путь. Я остро понимаю, что граница на замке. Занавес.

А интересно, что было бы, если бы у мужика были сигареты?

Работаю в техн. поддержке. Часов в 5 вечера пошел покупать ботинки. Купил, вернулся на работу. Открываю коробку, достаю ботинки. Народ смотрит. Под ботинками картонная коробочка "книжечка" размером с CD. Тупо смотрю на неё и тихо, сам себе говорю: "Вот, что значит фирмА, даже драйверы положили"... Очнулся от смеха коллег.

Молодой еврейский юноша Михаил Лазаревич Ушац в 40–х годах XX века поступил в Московский архитектурный институт. Впоследствии он стал советским карикатуристом и работал в журнале "Крокодил". Но в первый год обучения в МАрхИ он запомнился сокурсникам одной привычкой: Миша подписывал свои личные (и не только) вещи.

Однажды на кафедре рисунка,

Как то случился у нас очередной объект — детский садик. За день до начала работ, вечером, я собрал своих и держал речь:

— Народ. Завтра мы начинаем работы в детском садике. Это значит, что там кругом дети. Это значит, что глядим в оба и обязательно, я повторяю: _обязательно_ фильтруем базар!

Народ возмущенно многоголосно загудел: