— Да какие десять, какие семь, — сторож смотрел на меня с жалостью, — Уж третий год, как электричеством отапливаемся. Но зато счетчик я вам слегка подкрутил, скажите спасибо.

— Спасибо, — произнес я машинально, потом спросил, — А зачем же вы так? Вроде ж я плачу вам вовремя, ни о чем не прошу особо, премию давал на Новый год...

— Ну вы даете... А как прожить на двадцать тысяч? В месяц? Как?

— А зачем соглашались?

— А вы бы не дали больше. Ведь не дали бы?

— Не дал. Я спрашивал тогда, мне сказали — двадцать тысяч, больше не предлагай. Если кто больше будет просить — считай, жулик.

— Так и есть. А двадцать тысяч — честный. Вот как я. Другой бы брал больше, а воровал не меньше.

— Повезло мне с вами, выходит.

— Да чего уж там.

— Может мне вас пристрелить?

— А ружьецо-то давно проверяли? На месте ли оно?

Какие такие сакральные знания охраны государственной границы Ташкент мог поведать Алма-Ате, так и осталось для меня загадкой. Отец вспоминал об этой стажировке лаконично. В нашей семье было не принято материться при детях. Упомянул только, что в первые дни он выпивал по полтора ведра, но местные аксакалы научили его зеленому чаю, и он стал ограничиваться 3 литрами.

Зато отец с удовольствием вспоминал свой последний день в Ташкенте. Явился рано утром в комендатуру. Та отправила его в кассу с предписанием обязательной посадки на поезд именно сегодня. Домой! В отпуск! Однако же, ближайший поезд в Тюмень с остановкой в Камышлове отправлялся только поздно вечером.

Образовался целый свободный день в Ташкенте. Что тут делать? Конечно же, идти на местный рынок. Там всегда рай на прилавках. Но цены кусались и тогда. Конкретно у отца было 2 рубля денег. На которые надо было чего-нибудь есть до Камышлова. А дыни стоили 30 коп. за кг. Одну увезти можно, но придется голодать. Хмыкнул отец и ушел обзирать исторические достопримечательности.

К обеду вернулся на рынок. Дыни упали до 10. Неподалеку продавались подержанные чемоданы. Комбинация из трех дынь в компактном саквояже уже складывалась. Но можно было и не затевать, жрать все-таки хочется. Ушел лениво, в раздумьях — жара.

Третий раз зашел уже напоследок, перед отправкой поезда. И сам удивился. Дыни просели до 2 коп. Хитрые дети степей стряхнули с гяуров за день все, что могли, и теперь продавали в отчаянии по себестоимости. Не выбрасывать же наутро в помойку. Катастрофически упали в цене и чемоданы. Отец выбрал огромный, ехидно назвал его оккупационным. Набил его дынями под завязку. Впрыгнул в поезд и поехал.

Место ему досталось незавидное — в тамбуре. Приказ есть приказ — вывезти армейского отпускника сегодня. Есть ли при этом места в поезде, нету их — никого не волновало. Времена были простые. Счастливые курсанты-отпускники гроздьями висели бы на крышах вагонов, как на индийских поездах, лишь бы выбраться из этого грёбаного Ташкента.

В общем, отец хмуро засел в тамбуре. По всему поезду сквозь его чемодан стал просачиваться упоительный аромат дынь.

Особенно он сводил с ума кавказцев. Зачуяв дыню, намереваясь потрясти воображение случайной попутчицы, они были готовы на все. Под Свердловском, обезумев от запаха, отцу совали уже четвертаки. Но он выдержал. Все дыни до единой были съедены нашей камышловской колонией ссыльнопересенцев. Они за весь Советский Союз не ели ранее ничего столь восхитительного.