|
В 2018 я довольно часто ездил по командировкам в разные города и везде очень часто возникла проблема употребления алкоголя.
Чаще всего это происходило в общественных местах, где мы с коллегами часто привлекали внимание правоохранительных органов. Решили проблему просто. Покупали две бутылки минералки, выпивали её и переливали туда водку. Идёшь по пляжу, тянешь себе из одной бутылочки, из второй запиваешь. Органы не возбуждались от слова вообще. Если коньячок, то в бутылку от колы хорошо заходит. Как то сидели на скамейке у пляжа, подбегает мужик: — Там человеку плохо! Выхватывает бутылку и убегает. Мы за ним. Он подбегает к полной женщине, держащейся за сердце, открывает бутылку и от души заливает в неё содержимое. Женщина, порозовела, глубоко вздохнула и начала петь песню. Мы тихо и быстро удалились... |
| 19 Aug 2021 | Андрей  |
| - вверх - | << | Д А Л Е Е! | >> | 15 сразу |
Директор Центрального дома литераторов писатель Борис Филиппов и Михаил Светлов были старыми друзьями. Как-то Светлов зашел в кабинет Филиппова и попросил в долг три рубля, чтобы истратить их этажом ниже.
— Ради Бога, Миша! Возьми не три, а пять рублей.
За спиной Филиппова висел портрет Михаила Светлова работы Игина. Светлов взял со стола ручку и написал на портрете:
Борис Михайлович Филиппов!
Люблю тебя и выпив, и не выпив.
М. Светлов
— Иду как то по аллее, солнышко, детишки, мужики на лавочке сидят вяжут... Что? Навожу резкость — вяжут. Подхожу ближе, фу, показалось — пиво с сыром косичкой пьют. Всё нормально.
В 90-е, когда люди заряжали у телевизоров воду, одна бабка надолго убрала всех конкурентов по продаже самогона.
В зелёных бутылках продавала заряжённые Кашпировским, а в коричневых Чумаком.
До сих пор помню, как местные мужики спорили, что забористее, Кашпировка, или Чумаковка.
В 1950 году, во времена борьбы с космополитизмом, Зиновий Ефимович со своим братом Борисом возвращался с кладбища (была годовщина смерти мамы). На Садовом кольце они зашли в пивнушку ("шалман", как определил ее Гердт) — согреться и помянуть.
Перед ними в очереди стоял огромный детина. И когда очередь дошла до него, он вдруг развернулся в их сторону и громко сказал продавщице: "Нет уж! Сначала — им. Они же у нас везде первые!.. "
И Гердт, маленький человек, ударил детину в лицо. Это была не пощечина, а именно удар. Детина упал… Шалман загудел, упавший начал подниматься… Продавщица охнула: "За что?! Он ведь тебя даже жидом не назвал!.. "
И стало ясно, что сейчас будет самосуд… Когда все шло к самосуду, от стойки оторвался человек, которому Гердт едва доходил до подмышек. "Он подошел ко мне, загреб своими ручищами за лацканы моего пальтишка, — рассказывал Гердт, — и я понял, что это конец. Мужик приподнял меня, наклонился к самому моему лицу и внятно, на всю пивную, сказал: "И делай так каждый раз, сынок, когда кто-нибудь скажет тебе что про твою нацию".
И "бережно" (слово самого Гердта) поцеловав его, поставил на место и, повернувшись, оглядел шалман. Шалман затих, и все вернулись к своим бутербродам.