Он бы и зимой влюблен был, но зимой они не видятся, а учатся в разных городах. Этой зимой будут в седьмых классах учиться.

Генке Ольга нравится. Ишь, как красиво стоит, думает Генка, как будто нырять собирается "рыбкой". Сейчас прыгнет.

— Не, Ген, не прыгнет, — встревает Гошка в Генкины мысли, — она плавать не умеет.

— А твоя Светка, — обижается Генка, — а твоя Светка тоже только по-собачьи плавает.

— Нет, ты лучше скажи, зачем девки лифчики носят? – Генка уже не обижается, а философствует в меру сил, — Ольга четыре года назад без всякого лифчика купалась. Сейчас-то он ей зачем?

— Ген, а ты ее и спроси, — Гошка устраивается поудобней, — вдруг расскажет?

— Дааа, спроси, — возмущенно протянул Генка, — сам спрашивай. Она хоть и в лифчике, а дерется как без него.

— Чего делаете, мужики? – к пруду подошел зоотехник Федька – двадцатитрехлетний парень, почитаемый Генкой и Гошкой уж если не стариком, так вполне солидным и немного глуповатым человеком, — я тут у Куркуля ружье сторговал немецкое, айда на ферму испытывать.

— Врешь, Федька, — не поверил Генка, — нипочем Куркуль ружье не продаст, оно ему от отца досталось, а тому помещик за хорошую службу подарил.

— А я слышал, что Куркуль ружье в том разбитом немецком самолете нашел, что в войну золото вез. Ружье взял, а золото перепрятал, — возразил Гошка, — но тебе, Федька, он его все равно не продаст. Жадный потому что. А у тебя столько денег нет.

— Продаст, не продаст, здоровы вы рассуждать, как я погляжу, — надулся Федька, — я ведь и один ружье отстрелять могу. А вы сидите тут, на девок пяльтесь. Последний раз спрашиваю: идете, нет?

— Идем, идем, — Генка свистнул, а Гошка махнул рукой обернувшимся девчонкам: ждите, мол, у нас тут мужские дела, скоро придем. И они пошли.

До старой летней фермы недалеко совсем – с километр. Зимой там пусто, а на лето телят пригоняют из совхоза. Сейчас день, телята на выпасе, ферма пустая. Голуби одни комбикорм жрут. Одна такая сизая птица мира больше килограмма в день сожрать может, а их тут сотни. Не любят их за это в деревне. Конкуренция. Комбикорма совхозным телятам не хватает, у скотников своя скотина по дворам есть просит и голуби еще. Никакого прибытка с голубей – одно разорение. Вот поэтому Федька на ферму и пошел ружье отстреливать. Хоть и пьяный, а пользу для хозяйства блюдет.

Шли молча. Генка думал, дадут ли ему пострелять, и попадет ли он в голубя на лету. Гошка размышлял, откуда, все-таки, взялось ружье у Куркуля. И только Федька просто шел и не думал. Думать Федька не мог. Голова раскалывалась, в глазах плыли радужные пятна, и даже слюны не было, чтоб сплюнуть.  

Насчет ружья Федька ребятам не врал: Василь Федорыч, старик, прозванный в деревне куркулем за крепкое хозяйство, большой дом и прижимистость, действительно согласился продать ему ружье "за недорого".

Раз в год, в начале июня, Куркуль уходил в запой. То ли входила в нужную фазу луна, то ли еще какая Венера заставляла его тосковать по давно умершей в июне жене, а может Марс напоминал о двух июньских похоронках, полученных им в разные военные года на обоих сыновей, но весь год Куркуль, можно сказать, что и не употреблял вовсе, а каждый июнь пил беспродыха.

Федька подгадал. Две недели назад он зашел к старику за каким-то, забытым уже, делом, да так и остался.

На исходе второй недели пьянки, Василь Федорыч достал из сундука, завернутый в чистую холстину, двуствольный Зауэр и отдал его Федьке. Бери, пользуйся. Я старый уже охотиться, а такому ружью негоже без дела лежать. Ружье без дела портится, как человек. А сто рублей ты мне в зарплату отдашь.

Федька, хоть и пьяный, а сообразил, что ему повезло. Как отдать сто рублей с зарплаты, которая всего девяносто он не сообразил, а что повезло – понял сразу. Забрал ружье и ушел, чтоб Куркуль передумать не успел. За патронами домой и на ферму пробовать. Мать пыталась было отобрать, видя такое пьяное дело, но он вывернулся и удрал. Ребят встретил по дороге. Голова раскалывается просто, а на миру и смерть красна и болит вроде меньше, поэтому позвал и даже уговаривал.

Дошли до фермы, ворота настежь, голубей пропасть. Вспорхнули было, когда Федька с ребятами в ворота вошли, потом опять своим делом увлеклись: кто комбикорм клюет, кто в навозе ковыряется.  

Федька тоже с ружьем поковырялся, собрал, патронов пару из кармана достал. Зарядил.  

— Дай стрельнуть, а? – не выдержал соблазна Генка, — вон голубь на стропилине сидит. И гадит. Не уважает он тебя, Федь. Ни капельки. Давай я его застрелю?

— Я сам первые два, — Федька прицелился, — вдруг чего с ружьем не так…

— Бабах, — сказало ружье дуплетом, и голубь исчез. Вместе с голубем исчез изрядный кусок трухлявой стропилины, а через метровую дыру в шифере, сквозь дым и пыль в ферму заглянуло солнце.

— Ну, как я его? – Федька опустил ружье.

— Никак, Федь. Улетел голубь. Ни одного перышка же не упало. Говорил же, дай я стрельну, или Гошка вон, — Генка покосился на приятеля, — он биатлоном занимается, знаешь, как он из винтовки садит? А ты мазло, Федь.

— Ах, я — мазло? Сами вы … – Федька, никак не мог найти множественное число от слова "мазло", — Сами вы мазлы косые. И стрельнуть я вам не дам, у меня все равно патроны кончились.

— Не, Ген, — Гошка друга не поддержал, — попал он. Картечью, видать, стрелял. Вот и вынесло голубя вместе с крышей.

— А у вас выпить ничего нету? — невпопад спросил Федька, поставив ружье к стене и зажав голову ладонями, — лопнет сейчас голова.  

— Откуда, Федь? — Гошка повернулся к зоотехнику, — мы обратно на пруд пойдем, и ты тоже беги отсюда. А то Лидка с обеда вернется, она тебя за дырку в шифере оглоблей до дома проводит. И ружье отобрать может, и по башке больной достанется.

— Идите, идите, в зеленую белку я все равно попал, — сказал Федька вслед ребятам и засмеялся, но они не обратили на его слова никакого внимания. А зря.

Вечером, а по деревенским меркам – ночью у Гошки было свидание. На остановке. Эта автобусная остановка на бетонной дороге из города в город мимо деревеньки, стояла к деревеньке "лицом" и служила всем ребятам местом вечернего сбора и своеобразным клубом. Автобусы днем ходили раз в два часа, последний автобус был в половину одиннадцатого вечера, и, после этого, угловатая железобетонная конструкция с тяжеленной скамейкой, отходила в безраздельное ребячье пользование. Девчонки вениками из пижмы выметали мусор, оставленный редкими пассажирами, Гошка притаскивал отцовский приемник ВЭФ и посиделки начинались.

Обычно сидели вчетвером. Но сегодня к Генке приехали родители, Ольга "перезагорала" на пруду и лежала дома, намазанная сметаной. Пользуясь таким удачным случаем, вдобавок к ВЭФу, Гошка захватил букет ромашек и васильков для романтической обстановки.

Светка не опоздала. Они посидели на лавочке и поболтали о звездах. Звезд было дофига и болтать о них было удобно. Как в планетарии.

— А средняя звезда в ручке ковша Большой медведицы называется Мицар, — Гошка невзначай обнял Светку левой рукой, правой показывая созвездие, — видишь? Она двойная. Маленькая звездочка рядом называется Алькор, по ней раньше зрение проверяли в Спарте. Кто Алькора не видел, со скалы сбрасывали. Видишь?

— Вижу, — Светка смотрела вовсе не на Алькор, — Вижу, что ты опять врешь, как обычно. А у тебя волосы вьются, я раньше не замечала почему-то.

После таких слов разглядывать всяких Мицаров с Алькорами было верхом глупости, и Гошка собрался было Светку поцеловать, но в деревне бабахнуло.

— Стреляют где-то, — немного отстранилась Светка, — случилось чего?

— Федька у Куркуля ружье купил. Пробует по бутылкам попасть.

— Ночью? Вот дурак. Его ж побьют, чтоб не шумел.

— Дурак, ага, — и пьяный еще. Пусть стреляет, ну его нафиг, — согласился Гошка и нагло поцеловал Светку в губы.

Светка не возражала. В деревне опять бабахнуло, и раздался звон бьющегося стекла.

— Целуетесь, да? – заорали рядом, и из кювета на дорогу выбрался запыхавшийся и взлохмаченный Генка, — целуетесь. А там Федька с ума сошел. Взял ружье, патронташ полный с картечью и по окнам стреляет. Белки, говорит, деревню оккупировали. Зеленые. К нам его мать забегала предупредить. Ну я сразу к вам и прибежал. Пойдем сумасшедшего Федьку смотреть?

В деревеньке бухнуло два раза подряд. Пару раз робко гавкнула собака, кто-то яростно заматерился. Бабахнуло снова, громче, чем раньше, и снова звон стекла и жалобный крик кота.

— Дуплетом бьет, — с видом знатока оценил Генка, — до теть Катиного дома добрался уже. Пойдем, посмотрим?

— Сам иди, — Светка прижалась к Гошке, — нам и тут хорошо. Да, Гош?

— Ага, хорошо, — как-то неубедительно согласился Гошка, — чего там смотреть? Что мы Федьку пьяного не видели? Нечего там смотреть.

А смотреть там было вот что: Федька шел по широкой деревенской улице и воевал с зелеными белками.

— Ишь, сволота, окружают, — орал он, перезаряжая, — врешь, не возьмешь! Красные не сдаются!

И стрелял. Проклятущие и зеленые белки были везде, но больше всего их сидело на светящихся окнах. Гремел выстрел, гасло окно, и пропадали зеленые белки.

Федька поравнялся с домом тети Кати, где за забором, на толстенной цепи сидел Джек. Пес имел внешность помеси бульдога с носорогом и такой же характер. В прошлом Джек был охотничьей собакой, ходил с хозяином на медведя и ничего не боялся. Из охотничьих собак Джека уволили из-за злости, да и цепь его нрав не улучшила. Джек ждал. Раз стреляют, значит сейчас придет хозяин, будет погоня и дичь. И лучше, если этой дичью будет этот сволочной кот Пашка, нагло таскавший из Джековой миски еду. От мысли о Паше шерсть на загривке встала дыбом. Нет, утащить еду это одно, а жрать ее прям под носом у собаки – это другое. Прям под носом: там, где кончается чертова цепь, как ее не растягивай.

Возле калитки появился человек с ружьем.

— Гав? — вежливо спросил Джек, — Гав-гав.  

Хозяин это ты? Отстегивай меня быстрей, пойдем на Пашку охотиться. Так понял бы Джека любой, умеющий понимать собачий язык. Федька не умел. Он и зеленых белок понимал с большим трудом, не то что собак.

— Белка! – заорал он, увидев собаку, — главная белка! Собакой притворяется. Сейчас я тебя. Федька поднял ружье и выстрелил.

— Гав? – опешил пес, когда картечь просвистела у него над головой, — совсем охотники офонарели. Кто ж по собакам стреляет? Стрелять надо по дичи. В крайнем случае, — по котам. Вот Пашка… Джек не успел закончить свою мысль, как над его головой свистнуло еще раз.

— Не, ребята, такая охота не для меня. Ну вас нафиг с такой охотой. Пусть с вами эта скотина Пашка охотится. Так подумал, или хотел подумать Джек, поджал хвост вместе с характером, мигом слинял в свою будку, вжался в подстилку и закрыл глаза лапой. Бабах! – снова грохнуло от калитки, и по будке стукнула пара картечин.  

— Не попал, — не успел обрадоваться Джек, как снаружи жалобно мяукнуло, и в будку влетел пушистый комок.

— Пашка?! – по запаху определил пес, — попался сволочь. Вот как все кончится, порву. Как Тузик грелку порву. Пес подмял под себя кота и прижал его к подстилке. Кот даже не мяукнул.

Федька снова перезаряжал. В патронташе осталась всего пара патронов, а белок было еще много. Хорошо хоть главную белку грохнул. Здоровая была, надо потом шкуру снять, — на шубу должно хватить. Патрон встал наискось, Федька наклонился над переломленным ружьем, чтоб подправить. Что-то тяжелое опустилось ему на затылок. Белки пропали, и Федька упал, как подкошенный.

Куркуль, а это был он, потер правый кулак о ладонь левой руки и крикнул в темноту:

— Лидка, ты тут? Иди скорую ему вызови. Скажешь белая горячка у парня. Милицию не вызывай, я сам с участковым разберусь.

Лидкой звали председателя сельсовета и владелицу единственного телефона в деревеньке.

— Перестал стрелять вроде, — на автобусной остановке Генка поднялся со скамейки, — патроны видать кончились. Пойдете смотреть? Нет? Ну я один тогда. Целуйтесь себе.

Генка направился в деревню. А в деревне, в собачьей будке возле теть Катиного дома Джек привстал и обнюхал перепуганного кота. Хотел было разорвать и, неожиданно для себя, лизнул Пашку в морду. Пашка, обалдевший от таких собачьих нежностей, вылез из будки, потянулся и отправился по своим кошачьим делам. Не оглядываясь.

А утром, проснувшийся Джек, нашел возле своей миски, толстую мышь. На своем обычном месте, там, где кончается собачья цепь, сидел Пашка, вылизывался и, кажется, улыбался.