стоит будка, а в ней сидит пограничник. Каждый иностранный гражданин, проезжающий мимо такого пункта, должен остановиться и сдать пограничнику свои документы.

Он записывает данные в специальный журнал, открывает шлагбаум — и езжай себе дальше.

И вот однажды проезжаю я мимо такой вот будки. Со мной в машине трое моих коллег-израильтян. Все трое — средних лет мужики с ничем не примечательной среднеевропейской внешностью. Я, как единственный русскоговорящий в этой компании, беру четыре паспорта и иду к будке.

В будке сидит молодой туркмен. Берет он у меня паспорта и открывает первый из них. Первым оказался мой паспорт. Он записывает мою фамилию, имя, гражданство, доходит до графы “национальность” (на хрена она им, спрашивается?) и говорит:

— Насыаналнаст хто?

Я пожал плечами.

— Еврей, — говорю.

Он это записал и открыл второй паспорт. Дойдя до национальности, он опять задал тот же вопрос:

— Насыаналнаст хто?

Вот, думаю, деревянный! Ну кем по национальности может быть гражданин

Израиля? И, даже не пытаясь подавить в себе нарастающее раздражение, заявляю:

— [мав]р, мля!

И тут же мои глаза самым натуральным образом лезут на лоб. Потому как я вижу, что это чудо природы ничтоже сумняшеся записывает в журнал:

“негр”. И открывает третий паспорт.

Ну, думаю, если он и сейчас спросит “Насыаналнаст хто? ”, отвечу ему что-нибудь типа “Конь в пальто! ” Посмотрим, что он тогда запишет…

Он сидит и пишет, а я с нетерпением жду вопроса.

И он-таки задал вопрос. Но какой! Как говорит Задорнов, сделайте глубокий вдох, сейчас начнется.

Дойдя до графы “национальность”, он посмотрел на меня и вопросил:

— ЕВРЕЙ ИЛИ [мав]р?

Все. Полный урюк. Кони в бубликах. Мое раздражение мгновенно прошло и сменилось острым желанием порезвиться.

— Ни то, ни другое, — говорю. — Он по национальности дрыл.

На лице у погранца отразилось некоторое подобие работы мысли. Нет, он не понял, что его разыгрывают. Он просто решил расширить свой кругозор.

— Дрыл? — спросил он. — А что это, а?

— Это, — говорю, — у нас в Израиле такое национальное меньшинство есть.

Дрылы. Они все шибко умные, в основном начальниками работают. У нас в какую фирму ни зайдешь, начальники — одни дрылы! Мафия, понимаешь!

— Э-э, мафия. Понимаю, — заявил погранец и открыл четвертый паспорт.

Тут я уже не стал ждать никаких вопросов. Я взял инициативу в свои руки.

— А этот, — говорю, — по национальности гнява. Это тоже нацменьшинство.

Их во всем мире не больше тысячи осталось. Вымирающая нация. Охраняются государством.

— Э-э-э, слушай, а посмотреть на него можно, а? — попросил погранец.

— Смотри, — милостиво согласился я. — Вот он, на переднем сиденье сидит!

Солдатик вышел из будки и подошел к машине. Посмотрел, понимающе поцокал языком и сочувственно покачал головой. Ну еще бы! Не каждому в жизни выпадает такое счастье — своими глазами лицезреть настоящего, живого гняву! Их, гняв бедных, так мало осталось…

А теперь вообразите себе, что в результате всего этого безобразия в совершенно официальном документе под названием “Книга регистрации иностранных граждан” появилась следующая, поистине хватающая за душу, запись:

Алекс Бродский. Гражданство — Израиль, национальность — еврей.

Хаим Фишман. Гражданство — Израиль, национальность — [мав]р.

Моше Рубинштейн. Гражданство — Израиль, национальность — дрыл.

Шломо Гольдшмидт. Гражданство — Израиль, национальность — гнява.

И под этой безумной бредятиной красуется подпись:

Начальник смены старший сержант Дурдыев.

Так и хочется приписать: национальность — пограничник.

отпетый, имевший судимость за кражу и целый ворох "приводов" за драки.

Все соседи только и ждали, когда же его уже наконец законопатят по — серьезному.

В один прекрасный день все и началось...

Пьяненький Череп зашел в продуктовый магазин под домом и без очереди полез за сигаретами, очередь заволновалась и выдвинула из своих недр самого свирепого покупателя.

Череп послал его куда подальше и тут же получил от мужика по морде.

Встал, помотал башкой и вместо того, чтобы с позором убраться, вытащил перочинный нож и вставил мужику в брюхо...

Бросил орудие, выскочил на улицу и побежал, куда глаза глядят.

Но его проблема заключалась в том, что в той очереди находились человек десять знавших его с детства.

Поимка Черепа была делом нескольких часов.

Дома, в гараже, у многочисленных друзей и во всех злачных местах ждали милицейские засады.

Но наш паренек был не так глуп, чтоб на них нарываться, домой даже не пошел, только позвонил маме, чтоб спрятала паспорт.

Беглец переночевал две ночи в подвале, размышляя как и куда податься дальше. Пока было не ясно: умер подрезанный мужик, нет ли? (на самом деле, потерпевший быстро поправился, повезло) По идее светила Черепу "вышка" для малолеток — 10 лет.

Думал он, думал, сидя в подвале, перебирал все варианты и вдруг вспомнил про одного знакомого, которому когда-то продал краденный мопед.

Хоть и не друг никакой, но там точно засады не будет, а вдруг удастся пару рублей срубить у старого "приятеля".

Глубоким вечером Череп позвонил в дверь, открыл пьяный, недовольный "друг", звали его Богдан.

Богдан долго вспоминал Черепа, с трудом вспомнил. Выслушал историю его злоключений и отрубил:

— Ты знаешь, Черепан, мне не до твоей херни, у меня заботы похлеще, я завтра в армию ухожу. В 6.00. с ложкой и кружкой в военкомат, так что заходи через два года. Пока.

И тут Черепа пробило...

На следующий день в Райвоенкомат, явился по повестке Богдан Дурко, с кружкой, ложкой, но без паспорта.

Разумеется, за паспортом его домой не отпустили. Пожурили только.

Сфоткали нашего Черепа, выдали военный билет на фамилию Дурко и отправили служить.

План у Черепа с Богданом был незамысловатый, но беспроигрышный: Череп идет в армию (хоть и было ему всего 16, зато выглядел на все 19), а Богдан с утра сел в поезд и укатил в Херсон к своему глухонемому деду- рыбаку.

Дед был контуженный с войны и не вдавался в подробности. Приехал любимый внук к нему жить, ну и хорошо, милости просим...

Продумали ребятки и систему связи: Богдан пишет письмо домой, отправляет его к Черепу в часть, тот пересылает во Львов. Так же и в обратном порядке: получил письмо из Львова от родителей Богдана, послал в Херсон.

Правда, таким образом каждое письмо шло целый месяц, но что тут такого?

Прошло полгода, Череп отслужил в учебке и послали его — 16-летнего пацанчика в "афган" со всеми вытекающими последствиями в виде контузии и пулевого навылет...

Нужно отдать Черепу должное, воевал он никак не хуже товарищей и даже заслужил две боевые награды.

Пролетели два года службы.

Череп и дезертир встретились в Москве, Богдан взял военную форму и награды, отдал Черепу его паспорт и парни разошлись, как в море корабли, не пожав друг другу руки...

"Воин-интернационалист", Дурко прибыл в военкомат становиться на воинский учет, заявив, что военный билет украли в поезде, военкомат послал запрос в часть: действительно ли у вас служил Богдан Дурко? Часть ответила, что да, этот геройский парень действительно воевал у них в Афганистане. ТЧК.

Богдану выдали новый "военник" и пожелали успехов в труде

Прошло месяца два и Череп случайно попался на проверке документов.

СИЗО.

Следователь стал наваливать на него кучу разных "висяков", а главное — грабеж с убийством, произошедший через месяц после того, как он два года назад подался в бега. Там даже и "свидетели" нашлись.

Хочешь не хочешь, а Черепу все пришлось рассказать и про "Афган" и про Херсон.

А поскольку дело зашло так далеко, то подключили КГБ, так оно и попало в поле моего зрения.

Мы быстро выяснили, "кто есть кто", и я подключил все свои связи, в лепешку разбился, но исхитрился, чтобы Череп получил меньше меньшего – всего один год общего режима, а вот его "подельник" Богдан загремел на четыре, за злостное уклонение от исполнения воинского долга. Мне его как раз было ничуть не жаль, но вот Череп, другое дело.

Я не припомню, чтоб мои сотрудники, повидавшие за годы службы всякого, собирали для подследственного харчи, вещи и деньги, жали ему руку на прощание и желали удачи.

Не знаю, каким он был раньше, но тогда он очень нам всем приглянулся.

Хоть и был в бегах, но бега бегам рознь: честно воевал, заработал награды, пулевое ранение и дикие головные боли в плохую погоду, до конца своих дней. А ведь пацану едва стукнуло 18...

P. S.

Я как-то спросил Черепа: "Что самое тяжелое было в Афгане? "

Он, не задумываясь, ответил: "Когда нам вручали боевые награды.

Все пацаны радовались, а я один плакал... "