В начале девяностых в разгар безденежья, преступности и беззакония ребята из Академии Наук каким-то чудом умудрились найти средства и устроить конференцию в подмосковном пансионате, на которую съехалась вся бывшая советская научная тусовка по теме моей диссертации. Приняли и мою работу. В день перед началом все уже заселились и старые знакомые, будучи рады встрече, квасили по номерам, а я, тогда еще никого особо не знавший, сидел в холле на этаже и смотрел телевизор (в номерах их не было). Кроме меня в холле сидела только выдающаяся спектроскопистка из питерского института Иоффе, дама очень заслуженная, рафинированная и обладавшая нестандартными суждениями. По телевизору демонстрировали входящего тогда в моду либерал-демократа, на заседании парламента громившего своих политических оппонентов. “Дураки, подонки, мерзавцы! ” — неслось с экрана. Дама подняла голову и вдруг сказала: ”Знаете, раньше, когда они называли друг друга “дорогими товарищами Пельше”, ” — последние слова она произнесла с характерным причмокиванием лидера времен застоя, — “в обращении было, конечно, меньше искренности, но мессидж был позитивней. ”

Прошло уже много лет, но всякий раз, когда в Интернетах я вижу напоминания типа “Пожалуйста, общайтесь цивилизованно, не выплескивайте негатив”, я вспоминаю эту даму.

Еду сегодня вечером с работы. Народ в салоне весёленький — завтра праздник. Напоздравлялись все. Легкий перегарчик с лёгим весельем колобродит. Сижу, в окно зырю, никого не трогаю. На очередной остановке входит девочка, лет 25, ну, 28 от силы, совсем молоденькая.

Уханьканая, с работы, а мест нет. Повисла на поручне, по сторонам не глядит. А у меня, от дневного сидения, ноги затекли. Ну, и сдуру приподнялся, место предложил. А через остановку салон опять освободился. Сижу, опять в окно зенки пялю. Легкое касание губ в щёку я скорее не ощутил, а по запаху осязал. Выходила та девочка, ну, и чмокнула в щечку без предисловий. Я — в шоке, парни на задней площадке — вообще в ауте, так как не гламурная и не тусовочная та девчушка, а нашенская, домашняя такая. И ни одной язвы не прозвучало. Притихли.

Протрезвели. А меня лет пять уже никто не целовал.

Отца своего я не знала. Всю жизнь прожила с отчимом, человеком судимым и очень строгих нравов. Мог и подзатыльник отвесить, и ремнем припечатать. Но всегда был справедливым, хоть и переходил меру. Будучи студенткой я приехала домой и завалилась спать. Время уже после обеда, солнце печет, а я выспаться не могу, прям пипец. Тут заходит отец и начинает меня трясти, бить по лицу, швырять по кровати, я ударилась головой и разбила висок, у него руки в крови, он орет во всю глотку: "Просыпайся! Если ты сейчас не встанешь, я тебя тут по кровати размажу, вставай, мелкая дрянь!" Я кричу ему, что уже встала, отстань, мол, от меня, но он как с цепи сорвался. Швырнул меня на пол и тут я проснулась. Вокруг врачи, белые стены, у меня голова в бинтах... Я уже давно не студентка, отчим в сотне километров от меня. Я упала с лестницы, когда вешала шторы и разбила голову. Операция. Не смогла очнуться после наркоза. Мужу уже сказали кома. Спасибо, Дима! Никогда не думала, что твоя пизд**юлина вернет меня с того света!

Вертинский вспоминал:

"Однажды в "Kaзбеке", где я выступал после часу ночи, отворилась дверь. Было часа три. Мне до ужаса хотелось спать, и я с нетерпением смотрел на стрелку часов. В четыре я имел право ехать домой. Неожиданно в дверях показался белокурый молодой англичанин, немного подвыпивший, весёлый и улыбающийся. За ним следом вошли