дорога домой приобретает риторический философский смысл.

Вместе — это когда ты, рыча и смеясь, отвоевываешь право пить из своей любимой кружки. Одиночество — это когда все кружки твои, но ты пьешь либо в кафе, либо в гостях, либо из горлышка.

Вместе — это когда в холодильнике есть вкусняшка, но тебе неминуемо придется делиться. Одиночество — это когда в холодильнике есть вкусняшка, но она помнит еще царя, и ты идешь в гости или в кафе.

Вместе — это когда твоя кровать ограничивается полуметром от стены, дальше начинаются чужие локти и коленки. Одиночество — это когда твоя кровать то место, где ты лег, будь то пол или диван.

Вместе — это когда понимаешь всю важность туалета и учишься занимать очередь заранее. Одиночество — это когда туалет для тебя — вечернее платье женщины, возможно, тоже одинокой.

Вместе — это когда ты любишь другие фильмы, но вы читаете одни книги, и ты тихо любуешься тем, какая она растрепанная и родная по утрам. Одиночество — это когда ты любишь лучезарные глаза, существующие только в твоих мечтах.

Вместе — это когда ты точно знаешь, что тебя всегда ждут. Одиночество — это когда ты всегда ждешь, ничего не зная.

Вместе — это когда можно пойти погулять. Одиночество — это когда нужно бы зайти домой.

Вместе — это когда мы рядом. Одиночество — это когда тебя нет.

Аль Квотион. Запчасть импровизации.

она в ответ тоже что-то мяукала (я по-кошачьи не очень). Она меня лучше понимала. Я ей однажды говорю: "Рыска, мы же с тобой не чужие, сколько ты уже ко мне приходишь, показала бы ты своих котят! " (она месяцев за несколько перед этим разговором окотилась). Ну она мне в ответ что-то промяукала, я особо значения не придал, хотя знал, что братья наши меньшие речь человеческую вполне понимают. На следующие выходные приезжаю на дачу — обомлел. На веранде фестиваль — выводок котят, штук шесть: кто играется, кто на солнышке греется с Рыской во главе, погладить не даются, но и не убегают. Я давай их кормить, да где там... Ту колбасу, что я для кошки брал эта орава смела и не заметила. Я Рыске говорю: "Молодец, посмотрел я твоих котят, спасибо за доверие, но ты их больше не приводи — мне их всех не прокормить"

Чесслово минут через десять никого на веранде уже не было. И впредь кошка уже приходила одна. Дальше грустно. Меня за то лето клещ присасывал три раза, и ничего, везло. А Рыска с первого раза заболела. Приходила уже укушенная прощаться, а я не разобрался сразу, в чем дело, понял только потом, когда она пропала. Может, если бы отвёз в ветеринару и спасли бы кошку. Прости меня, Рыска! 55 годков мужику, плакал как ребёнок. Снилась потом мне кошка, утешала, что кошачий век короток, а там, в краю хорошей охоты, нет клещей и вообще беды нет, и рано или поздно мы увидимся. Я верю, я оптимист.

трудового народа. И вот однажды послали нас своим ходом километров этак за 25, на очередные съёмки в Зеленогорск. Кавалькада – человек 8-10 всадников, и карета, в которой расположились тренер и старший конюх. Времени в пути они даром не теряли, бурно отмечать начали сразу же, едва наша кавалькада выехала из манежа. За долгий путь весьма в этом преуспели. Бойцы это были закалённые, но и груз приняли непомерный, так что на подступах к месту съёмок зелёный змей их всё же заборол и усыпил.

Мы, всадники, тоже по дороге несколько того, этого, погусарствовали, но в сёдлах держались крепко и соображали более или менее отчётливо. Однако же режиссерскую диспозицию уловили с трудом и нашли довольно-таки дурацкой. По его задумке, некий граф садится в карету и уезжает прочь, а вслед за ним справа по двое заезжают в колонну отрицательные офицеры. И таким вот странным порядком удаляются – в закат, в эмиграцию или фиг его там знает куда, но куда-то вдаль. Форму нам раздали на редкость эклектичную – разномастную, фрагментами от самых разных родов войск и эпох. Ну, видимо, чем богаты. Меня, юного первокурсника, вообще полковником нарядили. Да и ладно, в закат – так в закат, полковником – так полковником, главное, чтобы деньги не забыли выплатить.

И вот уже снимается дубль первый. Граф шествует к карете. Форейтор, грум или ещё какая-то шестёрка с поклоном открывает ему дверцу. И тут из чрева кареты навстречу графу вдруг высовывается злобная, сонная, красная морда забытого там тренера, облепленная соломой. А человек он был нецеремонный, грубый донской казак, дядька решительный и угрюмый, особливо ежели неожиданно разбуженный с сильного бодуна. И вот задает он графу хриплым голосом прямой и конкретный вопрос: "Ты кто, б...?! "На что обалдевший граф, недоумевая, прилежно отвечает, что он, собственно, граф. И тут тренер громко, отчётливо резюмирует: "ну и пошёл ты нах...! "И яростно, громко захлопывает каретную дверцу перед самым графским носом. Кони шарахаются, карета трогается прочь, и нам ничего другого не остается, как вслед за ней тоже попарно двинуться в закат мимо вконец охреневшего сиятельства.

А самое-то интересное, что помощнику режиссера эта импровизация даже понравилась. Он восторженно заявил нам, что очень убедительно всё это получилось: экспрессивно, лапе[тух]но, выразительно была передана самая суть революции.