в этот момент, Юрка бережно спрятал хрустящие купюры во внутренний карман куртки.

После уроков, окрылённые только что полученными деньгами, пятнадцатилетние пацаны были готовы к кутежу.

Вскоре окрестные магазины были атакованы весёлыми пэтэушниками. Каждый тряс серебром по-своему: Парни в одинаковых костюмах скупали мороженое, импортные сигареты, газировку из рекламы. Старшекурсники, практически не таясь, затаривались пивом и недорогим портвейном в вино-водочном отделе.

И тут из магазина вышел Юрка. На лице у него было то же выражение, что и у раскрасневшихся одногруппников, но содержимое его сумки, в которую легко можно было заглянуть, разительно отличалось от того, что покупали они.

Там лежали две бутылки подсолнечного масла и свёрнутая в трубку игра в монополию.

Мысленно покрутив пальцем у виска, несовершеннолетние любители сладкого и пенного пошли тратить остатки своей первой получки.

Юркой его назвали в честь Гагарина. Он был первым ребенком в семье водителя и телефонистки с городской подстанции. После него родились две девочки-погодки — Рита и Маша.

Когда Юрке было четырнадцать лет, отец ушел из семьи, нашел себе новую женщину в городе, куда часто ездил в рейсы. Именно в этот день Юркино беззаботное детство закончилось. Мама и сестры неделю ревели, новый 1990 год встретили без привычной праздничной суеты, молча усевшись перед стареньким телевизором.

Резкие перемены в жизни Юркиной семьи совпали с переменами в стране. Все чаще стали отключать свет в их микрорайоне, котельной постоянно не хватало угля, и тепла в батареях было ровно столько, чтобы не замёрзли трубы. Рукастые соседи сооружали в своих квартирах печки-буржуйки, выводя трубы прямо в форточки.

Возвращаясь из школы, Юрка с завистью смотрел на сероватые струйки дыма, поднимающиеся вдоль стен его дома. Но денег на печку не было, маминой зарплаты только-только хватало на продукты, да и то — на самые простые. Поэтому и пошел он после восьмого класса в строительное ПТУ.

Там Юрке и его одногруппникам выдали костюмы и рубашки, грубые, но вполне пригодные к носке ботинки, и ватные зимние куртки. Иные ребята воротили нос от казённой одежки, а Юрка в этот день чувствовал себя именинником.

— Юрик, какой ты бравый в новом костюме, — сказала мама, когда он примерил на себя обновку, — ну точно Гагарин.

Сестрёнки тоже крутились вокруг и восхищённо цокали языками.

— Юр, а девочки у вас там есть?

— Спросила старшая, Рита.

— Тоже в твое училище пойду! Учат, одевают, да ещё и кормят два раза в день!

— Есть, одна даже староста группы у нас — Таня, но в основном девчонки в малярно-штукатурной группе, — ответил Юрка и подумал, что действительно можно будет и сестру через пару лет устроить в училище.

Здесь действительно было неплохо, а теперь вот ещё и стипендию стали выдавать.

Через двадцать лет после окончания ПТУ, которое сейчас стало называться лицеем, та самая староста Юркиной группы решила собрать выпускников девяносто пятого года.

Кинула клич в "Одноклассниках", создала чат, и через месяц Таня с однокурсниками встретились в кафе, неподалеку от места своей трехлетней учебы. Под холодный алкоголь и горячую закуску завязался душевный разговор о том, как сложилась жизнь у каждого из них.

Через час после начала встречи в кафе вошёл очень респектабельный мужчина. Оглядевшись по сторонам, он с улыбкой направился к столу, за которым сидела компания строителей.

— Юра, привет!

— Таня единственная узнала в импозантном посетителе Юрку Симакова.

Он действительно мало походил на того худого и вихрастого пацана с последней парты в неизменном коричневом костюме.

Юрка присоединился к уже захмелевшей компании и тут все, конечно, вспомнили его странную покупку после первой стипендии.

— Юр, а нафига тебе тогда это масло сдалось? — спросил один из одногруппников, — я ещё тогда хотел спросить, но ты был такой закрытый, что решил не лезть с вопросами.

И Юрка рассказал. Причем, когда он начал говорить, все притихли, настолько был роскошен его голос и манера повествования.

Его история началась с тех самых холодов и отключений отопления в начале девяностых. Именно эта критическая ситуация заставила Юрку начать что-то предпринимать в качестве главы семьи.

Перво-наперво он прочно законопатил все щели в квартире — дверной проем, окна, трещины в панелях. Стало немного теплей, но все равно мама и сестры ходили в двух кофтах. Потом решил перенести из спальни в зал кровати сестер, спать в одной комнате было не так холодно. И самое главное, он понял, что им нужен постоянный источник тепла, в этом качестве как нельзя лучше подходила огромная чугунная сковородка, доставшаяся маме от бабушки. Нагревшись на газовой плите, она долго отдавала свое тепло и на несколько градусов поднимала температуру в квартире.

— Ну а раз сковородка горячая, грех на ней что-то не поджарить, — продолжал рассказ Юрка, — сестрёнки наловчились делать лепешки, замешивали тесто на воде и соли и жарили их в масле. И сытно и тепло. Да что только не готовили на ней — и сухари сушили, и картошку жарили и яичницу, но это в хорошие времена, а бывало, что кроме мороженого лука и приготовить нечего было.

— Так что, ребята, масло мне в те времена очень нужно было.

— Объяснил ту необычную покупку Юрка.

После его рассказа возникла довольно долгая пауза, которую нарушила Таня.

— А монополия тогда зачем тебе нужна была, ведь перебивались практически с хлеба на воду?

— О, та штука тоже важна была. Это ведь настольная игра, в которую всей семьёй можно было сражаться. Мы и играли — бросишь кубик — и ты миллионер, покупаешь фирмы, продаешь, богатеешь. Доллары игрушечные младшая сестра Маша отсчитывала, так интересно ей было деньгами заведовать.

Представьте, за окном хмурый зимний вечер, фонари не горят, да и выходить по темноте на улицу опасно было, сами помните. А у нас хорошо, вся семья за столом, подначиваем друг друга по-доброму, рядом сковородка лепешки печет, красота. Так и жили.

— Юрка улыбнулся.

— Так ты сейчас, наверное, директор маслозавода? — спросила Таня, — или инвестор, игры в монополию, поди, не зря прошли?

— Нет, в бизнесе у нас только сестра Маша, — ответил старосте Юрка, — ей точно монополия жизненный путь определила. А я психолог, в том числе семейный, если буду нужен — звони.

"Кому же ещё быть психологом, — подумала Таня, — если не тому пятнадцатилетнему пацану, радостно спешащему домой с двумя бутылками подсолнечного масла и капиталистической монополией".

выяснение, кто же займет место за водительским сиденьем на лежанке, а кто может пока воздержаться и присесть на переднее сиденье рядом с шофером и заняться штурманскими обязанностями.

Эти обязанности не велики, главное – не дать уснуть водителю и постоянно развлекать его чем-то интересным в виде анекдотов и сплетен о нашей нелегкой доле командированных. Может быть и не о доле, а просто сплетен широчайшего спектра, почерпнутого в среде общих знакомых, соседей и наконец просто в глубинах интернета.

Вот, приведу пример. Не так давно (по-моему, глубокой осенью или ранней весной), мы отправились на "разрыв", как мы его называем, в глубины степи Бетпакдала (Голодная степь, если кто не знает). И что вы думаете? Не успевает путь сократиться на пятьдесят-шестьдесят километров, а наш штурман уже мирно посапывает носом и норовит завалиться на плечо водителя в сладостной дреме.

Нет, я не говорю о повальном увлечении сном, боже упаси. Я и сам в молодости слегка прибаливал этой привычкой, но самую малость.

Помнятся мои первые командировки в таежные дали Томской области, когда мы строили высоковольтную линию ЛЭП-220. Тогда от основного лагеря до места работы путь был небольшой, километров тридцать-сорок. Преодолевали мы его на надежном автомобиле "Урал" в будке и с прицепом-вагончиком с инструментом и всякими необходимыми принадлежностями и запчастями.

Но путь был отнюдь не по асфальтовой дороге и даже не по проселочной. Ехали по ранее проложенной и вырубленной просеке в тайге, такой неприспособленной к автотранспортному сообщению, что добираться приходилось часа полтора-два.

Ну я и взял за привычку подремать это время, не из потребности ко сну, а так, просто скоротать время. Выбирал место, обычно на запасном колесе в будке и преодолевал это путешествие в легкой дреме, не обращая внимания на кочки и выбоины.

Как мне рассказывали позже, на особо жестком участке трассы мне на голову свалился ящик с инструментами. А инструменты электролинейщика – это не инструменты хирурга или художника. В общем, килограммов пятьдесят, не меньше.

Народ всполошился, машину остановили, и бригадир спрашивает ближайшего ко мне коллегу:

— Ну как он?

Коллега внимательно на меня посмотрел и отвечает:

— Спит, зараза.

— Ну, тогда поехали, и так время теряем, — сказал Михалыч и добавил: — В нас пошел, не пропадет.

Конечно врали. Ну не может ящик с инструментом не разбудить даже запойного соню, тем более меня. Я вообще почти не спал — так просто, дремал. Наверное, этот ящик просто пришиб меня, и я отключился на время, так думаю. Хотя никаких последствий или чего-то подобного позже не обнаружилось.

Так, Чаян. Бужу обоих засонь, пора пообедать. Нам с Мухтаром, водителем, хватает двух самсы с гаком (выпеченных в тандыре обалденных штучек с мясом), однако молодым и четырех, по-моему, маловато. Но ничего, перекусили и дальше. А дальше повторяется то же, что и полчаса назад. Только они поменялись местами – штурман и его сменщик. И с тем же успехом.

Я еще понимаю сон от усталости или от его невозможности. Тогда, конечно, хочешь-не хочешь, а валишься с ног моментально и безо всяких напоминаний и уговоров. Как например, в армии. Я тогда сдуру и по неопытности в первые полгода службы, в учебной части, вызвался сачкануть от трудов военных. На вопрос командира взвода, кто может красиво и аккуратно писать и рисовать, смело шагнул вперед и отозвался, — Я! (головка от патефона, если не хуже).

И все, обо сне смог вспомнить только после передислокации в строевую часть. Ведь какова обязанность "писарчука"? Правильно, содержать всю писчебумажную промышленность взвода в надлежащем порядке. Это и графики занятий, и отчеты командира в штаб, и наглядная агитация и пр. , и пр. и пр. Но, увы, далеко не все…

Только прозвучала команда отбой, а у моей койки вырос старшина. Он, как и большинство взвода, так называемый "старик", т. е. тот, кому демобилизоваться всего через полгода. Зажигает спичку и командует:

— Боец, подъем!

Зажженная спичка горит, как многие знают, сорок пять секунд. За это время ты должен вскочить с постели и полностью одеться. Я, конечно, не успел.

— Наряд вне очереди, — произносит старшина. И ведет меня в учебный класс. А там достает свое самое дорогое сокровище – дембельский альбом и ласково так говорит:

— Здесь надо такой рисунок изобразить, здесь красиво написать, здесь то-то и то-то…

В общем, работы на всю ночь.

— Если хочешь завтра поспать, то сделаешь сегодня, — буднично заявляет старшина.

Ну и что выдумаете, к следующему отбою стоит у кровати следующий "старик" и опять с зажженной спичкой. В конце концов, я научился одеваться за тридцать секунд, но очередной дембель все равно жаловался на обожженные пальцы.

Меня до сих пор бесят анекдоты про часового, спящего на посту. Что такого спать стоя, да даже с открытыми глазами? Чушь полная. А когда мы на выпуске из учебки пробежали кросс с полой выкладкой шесть километров по пресеченной местности, я прибежал не последним, но ничего не помнящим, я просто спал.

До сих пор вспоминаю капитана Лещенко. Как я его умолял не писать в характеристике в полк постоянной приписки мой писарский опыт. В конце концов он сжалился (но, за плакат "Родине – всегда! " или что-то в этом роде).

Так, что-то я завспоминался. Уже один поселок, другой мы проскочили, не тревожа мирно спящих сослуживцев. Здесь необходимо закупить продукты на всю неделю командировки в оптовом магазинчике. Мои орлы просыпаются и принимают активное участие в закупе. Здесь они молодцы, ничего не скажешь. Дальше дорога в предпоследний населенный пункт перед степью и все повторяется, за исключением смены штурманов. Я начинаю потихоньку злиться, ну сколько можно дрыхнуть, в конце концов…

Вообще о сне я с удовольствием припоминаю только один период своей командированной жизни. Это – торговый флот. Те недолгие мои пять лет работы на океанских просторах. Там существовал (и, надеюсь, существует) так называемый адмиральский час.

Суть-то его не отличается от современного отдыха офисных работников в размере двух часов. Но смысл – в корне. Пообедав в двенадцать, ты имеешь право на дополнительный отдых еще целый час. Хочешь – займись своими делами, хочешь – спи до упаду. И никто (заметьте, — никто не имеет право твой отдых нарушить, ни капитан, ни боцман, никто в целом мире). Это какой кайф, когда ты принадлежишь только самому себе.

Правда, тот самый боцман в корне был не согласен с постулатами адмиральского часа. По его мнению, работа – это главный смысл всего существования моряков. И напрасно мы приносили ему очередной том БСЭ (Большая Советская Энциклопедия), в котором ясно и доступно говорилось: — "Сон – это необходимая и важнейшая часть существования живого организма. Для человека средняя продолжительность сна составляет не менее восьми часов в сутки".

— Так я и говорю, — отвечал боцман, — Написано ведь, не менее, а не более восьми часов. А вы дрыхните все двенадцать.

В общем, тупица был, причем не исправимый.

Подъезжаем к поселку. Дальше два пути. Или вдоль по трассовой дороге (это конечно можно, но много дольше по времени и удобствам), или по асфальту до Степного и чуть дальше километров двадцать, а потом сворачиваем в степь и через километров пятнадцать прибываем на свой пункт назначения. Все устали (я про своего водителя и про себя, штурманы не в счет) и мы решаем путь облегчить.

Еще спросил Мухтара, проедем ли. Чуть раньше, месяца за три до этого проезжали тем путем, так он мне рассказывал, как они здесь застряли.

— Вот, видишь, матрасы разорванные валяются? Так это мы их в дело под колеса пустили, выбирались из трясины.

Трясины здесь как таковой нет, простой суглинок пополам с песком. Но машина проваливается будь здоров.

— А ничего, грунт вроде подсох, да у меня еще все три моста в работе, как-нибудь прорвемся, — уверенно добавляет он.

Ну ему, конечно, виднее. Все-таки стаж, опыт. Вот наконец и поворот в открытую степь. Первые пять километров преодолеваем беспрепятственно. Машина ревет и успешно продвигается вперед. Но еще через километр-полтора наступает клинический случай полной остановки транспортного средства. Все, вляпались…

— Ну и где же твои три моста? Кажется, все три врюхались, — негодую я.

— Так резина вся "лысая", — оправдывается Мухтар.

Ладно, хоть кричи, хоть спорь, разницы никакой. Надо что-то делать.

— Давай, буди эту парочку, — говорю ему, — будем выбираться.

И вот когда двое коллег, потягиваясь, позевывая и почесываясь, выбрались из кабины, я наконец осознал, до чего же нам повезло. Каждый из них раза в полтора больше меня, а о Мухе и говорить нечего. Эдаких два качка-шкафчика, в самый раз по нашему положению. Я полагаю, если бы с Мухтаром отвернулись на пару минут, они бы с легкостью переставили КамАЗ на сухое место. Но нет, видимо из принципа, они взялись за лопаты (всегда нужный инструмент, постоянно возим с собой). Хрусть – и один черенок обломился.

— Эй, поосторожней, вы не на лопатном базаре, — заволновался Муха, — Особо не налегайте.

Часа два продолжалась эта эпопея освобождения. И мне тоже досталась. С полгектара степи пробороздил, вырывая мелкие кустики и бросая их под колеса буксующей машины. А куда деваться. Хотя, конечно, можно было бы и здесь переночевать, ехали то мы в командировку, а не из нее. Запас продуктов есть, баллоны с газом полны, подождали бы утра, почва подмерзла и дальше вперед как по асфальту.

Но это в прежние времена. А сейчас – не моги. Главное – нет связи ни по рации, ни сотовой. А не отчитаешься о прибытии на место, поднимется паника, пошлют транспорт на поиски и такой геморрой начнется, что не дай бог.

Так что мы отмотали еще около сотни километров, возвращаясь к вдольтрассовой колее и добираясь до ближайшего пункта связи. Добрались затемно, доложились, включили обогреватель, по-быстрому перекусили и я выбрался из будки перекурить перед сном. Эх, что ночь в степи – ни огонька, ни звука… Хотя вру. Издали доносится то ли лай, то ли вой, в общем что-то тревожное. Подхожу к будке и спрашиваю:

— Слушай, Муха, это волки или шакалы?

В ответ доносится богатырский храп из-под трех одеял. Вот ведь куда же в них лезет этот сон? Ворча и чертыхаясь, стелю свою постель, укладываюсь и только сейчас осознаю, как я вымотался. Все-таки как ни крути, думаю, погружаясь в забытье, а сон – это вторая жизнь…