мне об ту пору десять лет.

И вот однажды вечером, в седьмом часу, заходит ко мне в комнату бабушка и обеспокоенно говорит: "Корова уже пришла, а телёнка что-то долго нет. Небось опять на кукурузное поле забрёл. Пойди сходи за ним".

Тут надо сказать, что в наших коровах бабушка за долгие годы хозяйствования воспитала исключительную дисциплинированность, и в шесть часов они являлись домой как штык. Лишь телёнок по молодости лет любил вместе с сородичами со всего села ходить на кукурузное поле, вызывая, естественно, лютый гнев полевого сторожа. Последний, до поры до времени, терпел, но, забегая вперёд, скажу, что именно в тот день он решил пресечь порочную практику. Поступил мудро: всех мычащих хулиганов загнал в пустой амбар, закрыл на простенький засов и вознамерился со всех, кто рано или поздно за ними придёт, содрать штраф.

Первой за телёнком пришла, как вы понимаете, я.

Точнее, приехала на велосипеде. Он у меня был мировой. Красный, спортивный, шестискоростной — просто мечта Кузи из "Универа". Он-то меня и спас.

Иду по полю, смотрю — никого нет, только из амбара тоскливое мычание доносится. С трудом отпираю засов. Выходит мой телёночек, а за ним, натурально, ещё штук двадцать других теленочков. Не моих. Ну, понятно, им-то тоже на волю хочется.

Уже собираюсь обратно домой, как тут грозный окрик: "Это кто тут на моё поле скотину пускает?! Вот я тебя щас к участковому! "

Сторож!

На анализ ситуации мне хватило долю секунды. Затем я схватила велосипед и ломанулась через кукурузу в сторону дороги. Бог с ним, думаю, с телёнком. Сам дойдёт.

Сторож тем временем запрыгнул на свой верный мотоцикл и погнался за мной.

Бешено крутя педали, я старалась проехать по тем местам, по которым его зелёный "Урал" с прицепом проехать не сможет. Цель преследовала двойную: а) чтобы он меня не догнал, б) чтобы он меня не узнал. Старик постепенно начал отставать, и я даже стала получать некое удовольствие от происходящего (адреналин!!!), как вдруг вместе с великом свалилась в придорожную канаву. Цепь слетела!

Я бросила велосипед и припустила бегом.

В общем, засранец-телёнок был накормлен-напоен и уже час как почивал в уютном стойле, когда я, хромая и с языком на плече, приплелась домой. Оторвалась, в общем.

На следующий день я прошла по следам своего вчерашнего марш-броска. Велосипеда не было.

Ну ясно, думаю. Кто ж такое сокровище, бесхозно валяющееся в канаве, упустит?

Возвращаюсь домой понурая. А у самых наших ворот вижу: стоит зелёный мотоцикл "Урал", а рядом — мой красный велосипед, целый и невредимый...

С веранды доносился смех. Бабушка поила полевого сторожа чаем, а он извинялся: "Вы уж простите, что я вашу девочку так напугал. Ужасно неловко, вы такой уважаемый человек... Я с ней пошутить хотел, а она от меня как дёрнет! Вон, даже велосипед бросила. Я ей, кстати, на заднем колесе гайки подкрутил, чтобы цепь больше не слетала... "

Сторож с тех пор стал часто заходить к нам в гости. Он оказался классным дядькой. Непонятно даже, чего я его так испугалась!

прослушивании Светка провалилась, а меня взяли.

Встал вопрос: на каком инструменте будет учиться играть ребёнок? Ребёнок хотел на "пианине", но пришлось соглашаться на скрипку. Потому что, пианино – это дорого, и ставить некуда. А скрипка много места не занимает, и её можно купить у старших учеников за символическую плату.

Я слабо представляла себе, на что подписываюсь. Оказалось — это настоящая школа. И ходить в неё придётся ежедневно. И, помимо собственно обучения игре на скрипке, там будут другие предметы: сольфеджио, фортепьяно, оркестр, хор и ещё куча всего.

Оркестр. Это когда собираются трое бедолаг — две скрипки и виолончель — и пытаются играть в унисон. Постоянного преподавателя у нашего трио не было, и с нами занимался педагог, у которого в это время образовалось "окно". Со свободным кабинетом тоже случались проблемы. Поэтому урок по оркестру частенько проводился в закутке под лестницей. Отличное, кстати, место для осознания своих перспектив на музыкальном поприще.

Фортепьяно. Это же логично – мы выбрали скрипку, чтобы не покупать пианино, но пианино всё равно нужно. Не знаю, как выкручивались другие, а моя мама договорилась со своей знакомой, располагающей нужным девайсом, что раз в неделю я буду приходить к той заниматься. Владелица инструмента не излучала особого восторга от общественной нагрузки на своё имущество. И, когда я начинала разбирать этюды, она начинала причитания:

— Боже мой! Боже мой! Это не музыка, это сплошное расстройство инструмента.

Минут через 10 у неё приключалась головная боль. Ей срочно требовалось что-то принять и полежать в тишине. Моё занятие на этом заканчивалось. Очень скоро однообразное бездарное представление мне надоело, и я просто перестала посещать самодеятельный театр. Чтобы не расстраивать маму, дома я ничего не рассказала и стала симулировать занятия: в назначенный вечер одевалась, брала папку с нотами и уходила гулять по городу на часок.

И без того не слишком впечатляющие мои успехи замерли на месте. Преподаватель по фортепьяно каждый раз журила меня за невыученный урок и требовала больше заниматься. Я слабо оправдывалась:

— У нас дома нет пианино.

— Да, я всё понимаю. Но надо стараться, хотя бы по часу в день.

Я обещала, что буду стараться.

Но самым моим кошмарным кошмаром были концерты. Их проводили в актовом зале музыкалки по любому поводу: праздники, окончание учебной четверти, полугодия, года. Приглашались все педагоги и родители. Мои родители на них никогда не ходили: им хватало скрипичных концертов дома. А зря, занятное зрелище.

Не важно, какое произведение великих классиков я разучивала для выступления, на концерте неизменно исполнялась "Какая-то там пьеса для фортепьяно и чучела скрипачки". Потому что, стоило мне выйти на публику, как я впадала в ступор, практически — в анабиоз. У меня последовательно отключались зрение, слух и двигательные реакции. К этому времени я успевала на автомате проиграть несколько тактов, а дальше шли какие-то невнятные судорожные конвульсии. Аккомпаниатор доигрывала пьесу до конца, вежливые аплодисменты выводили меня из оцепенения, я кланялась и убегала со сцены.

— Как же так, — недоумевала преподаватель, — на репетициях же всё было великолепно.

А я не могла понять того маниакального упорства, с которым педагог тащила меня на подобные мероприятия. Возможно, она была адептом теории, что количество обязательно должно перерасти в качество, и, что со временем, когда критическая масса позора будет получена, я смогу чувствовать себя свободно под пристальным взглядом десятков людей. Главное – не сдаваться.

В силу своего юного возраста я ещё не знала красивого медицинского термина "невроз", но, когда концерты мне стали сниться по ночам, поняла, что занимаюсь не своим делом, и пора это прекращать. Я собрала всю смелость и решимость, на которые была способна, и заявила родителям, что в музыкальную школу больше не пойду. Мама с преподавателем пытались отговорить меня от столь необдуманного поступка, но я была непреклонна.

А с нового учебного года я записалась в тир в секцию пулевой стрельбы. И прозанималась там до окончания школы. Мне это нравилось, да и результаты радовали. Мама отнеслась к моему выбору с сожалением. Она почему-то была уверена, что хлеб музыканта лёгок и сладок. И что для девочки лучше мучить струны, чем бегать с винтовкой по пересечённой местности.

Много лет спустя мама спросила меня:

— Не жалеешь, что бросила скрипку. Была бы хорошая специальность в руках, могла бы неплохо зарабатывать.

Я не стала расстраивать маму и рассказывать ей, какие воспоминания у меня вызывает музыкальная школа, а просто отшутилась:

— Мам, а ты никогда не думала, что, как стрелок, я могла бы зарабатывать несравненно больше?!