Потом меня стригла мама.

Как-то, когда я ещё ходил в садик, меня подстригли очень коротко. Получился колючий ёжик на голове. И я в садике всех пытался поколоть. Воспитатели потребовали отвести в парикмахерскую и достричь. Но что там было доделывать с таким ёжиком, не знаю. Возможно, было неровно. В тот день я в парикмахерскую не попал. Но в другой раз нас с братом отвели в детскую парикмахерскую где-то на Чертановской улице. Но мне там не понравилось. Помню смутно, но больше нас в парикмахерские не водили.

И до 10-го класса меня стригла мама. А потом у бабушки появилась подружка с пятого этажа, Зинаида Емельяновна. Она была парикмахером на пенсии. И готова была немного подработать. Вначале она стригла только папу, а потом взялась и за меня. Стригла она меня несколько лет. Но в какой-то момент у нас с ней возник конфликт. Она хотела побрить мне затылок опасной бритвой. А я убежал, кричал, что не дамся.

И опять стал стричься у мамы.

Ещё иногда меня стригла на даче соседка, тётя Наташа.

Дальше я уже хронологию не помню. С одной стороны, появилось несколько недорогих парикмахерских в районе. С другой, я как-то решился пойти в салон красоты "Тутси" около работы. И мне там очень понравилось. Я понял, что посещение парикмахерской может быть праздником. Что можно позволить себе помыть голову. Я там стригся несколько лет — от 200 рублей до 700. А потом "Тутси" закрылся. В интернете его следы ещё можно найти.

И опять пришлось стричься где получится. В основном в каких-то эконом-парикмахерских на Южной. Так как я стричься всё-таки ленюсь, то иду сдаваться, когда волосы уже сильно лезут в глаза.

Во время коронавируса была причина не стричься. И мама жены по ютубу научилась стричь, и я стал первым её первым клиентом. Три-четыре раза она меня стригла. Получалось вполне хорошо.

И вот в очередной раз я осознал, что надо сдаться парикмахеру. Проходя мимо спортплощадки во время обеда, я увидел парикмахерскую. Я спустился в подвал, там были какие-то остатки магазина, кассовый аппарат с оторванными проводами. Парикмахерская была закрыта. Рядом был какой-то массажный салон, где мне обещали, что парикмахерская откроется. Но на завтра парикмахерская не открылась. Всё мечтал спуститься и записать на видео этот апокалипсис. Но так и не дошёл.

Но где-то стричься же было надо. Начал искать в интернете. Нашёл парикмахерскую на Тульской. Записался по телефону. Зашёл после работы. Сказал своё стандартное: "Не коротко, но уши открыть". И вот первая мастерица, которая мне сказала: "Так нельзя. Чтобы было красиво, уши открывать нельзя". И вот она меня подстригла так, что никто не заметил. Ни дома, ни на работе. Я решил, что это высшая похвала. И вот пока стригусь только там. Что самое забавное, что раза три я приходил вечером без записи, и моя мастерица была на месте, и ждать больше 20 минут не приходилось. Имя я спросил как-то. Но не запомнил. Что-то типа солнышка на узбекском. Но найти созвучное в интернете не смог.

И вот летом я в очередной раз созрел для стрижки и на всякий случай решил записаться в свою парикмахерскую.

Прихожу я в парикмахерскую, а там не моя мастерица. Я попробовал ей объяснить, как меня обычно стрижёт мой мастер. В результате, с испугу, она мне сделала женскую причёску. В смысле, состригла с меня не полный полк кудряшек, а десять-пятнадцать кудряшек. Я немного удивился. Но решил, мастеру виднее. Но где-то через час я понял, что волосы продолжают лезть в глаза. И мне очень некомфортно. Я вернулся в парикмахерскую. Извинился и сказал, что, похоже, друг друга не поняли. Мастер меня поняла. Постригла так, чтобы волосы в глаза не лезли, но ушки также не открыла. И опять никто не заметил, что я постригся. Так что репутация парикмахерской в моих глазах не пострадала.

Но главное, конечно, для меня, что я смог вернуться и попросить переделать. То самое: "А что, так можно было? "

— А при чем тут Папа? Мы ведь с тобой напрямую договариваемся. Мне-то все равно, а тебе зачем ему отстегивать процент из своих денег? Не понимаю. Унитаз ведь мне нужно ставить в городской квартире, а не тут, так что он вообще ничего об этом не узнает.

Саша стеснительно заулыбался:

— Ну, нет, я так не могу. Папа – это Папа. Давай через него.

— В смысле Папа – это Папа? Ну он ведь не твой Папа! …

…А пока Саня думает что мне на это ответить, вот вам небольшая справка о "Папе":

Папа – это маленький, пухлый, седой бригадир, под шестьдесят, или может чуть за шестьдесят. Я даже не знаю как его зовут, все называют его только по отчеству – "Андреич", а за глаза — Папа.

Лет тридцать назад, Андреич собрал из рукастых мужиков, разношерстную строительную бригаду и с тех пор шабашит, то там, то сям. Находит заказы, договаривается, торгуется и присылает на объект своих бойцов, в количестве от одного до шести человек, в зависимости от объекта, сроков и объема работ. Они могут малахитовую ванную комнату для олигарха отгрохать, а могут и коровник в колхозе создать. Сам Андреич ничего руками не делает, только забегает иногда на объект, "грузит" своих бойцов, дает ценные указания и так же неожиданно исчезает в отблесках искр от сварки. Зато в момент расплаты, Андреич всегда тут-как тут. Берет из общей сумы свои железные 25%, остальное делит на бригаду. Андреич всегда ходит в лакированных туфлях, чтобы подчеркнуть, что он начальник и работает только головой, а для солидности подмышкой носит барсетку. В барсетке у него только три вещи: рулетка, карандаш и тряпочка для протирки лаковых штиблет…

Саня отложил плиткорез, выключил лазерный уровень, чтобы не сажать батареки, снял очки и сказал:

— Да, он конечно не мой Папа, но... я тебе лучше расскажу одну маленькую историю: Дело было лет двадцать пять назад, тогда я только начинал работать у Папы. Мы в самом центре Москвы, вроде бы где-то на Остоженке, в каком-то богатом особняке, перекладывали крышу.

Днем и ночью корячились, там и качество и сроки важны были. Деньги тоже за это обещали нормальные. Впритык, но все успели. Убрали за собой, подмели, слезли с крыши, переоделись, стоим на улице, ждем, когда Папа у заказчиков получит расчет. А заказчики оказались "голимые" бандиты. Такие махровые из 90-х, на "Геликах" и "Бэхах".

Короче говоря, решили заказчики нас "кинуть" на все деньги. Мы в сторонке стоим, смотрим как Папа среди них бегает, распинается, что, мол, мы все сделали как договаривались, имейте совесть, заплатите. Мои парни две недели почти не спали, лишь бы в ваши сроки уложиться. У них ведь семьи. Ну вы же обещали. А? Ну, пожалуйста…

Бандиты улыбались, похлопывали Папу по плечу и говорили, что, мол, в том-то и дело, что за такой короткий срок, вы наверняка что-то там нахалтурили и сделали кое-как. Скажите еще спасибо, что вас на бабки не поставили. А если ваша крыша будет по кускам с крыши падать, кто головой ответит? На вид, кстати, выглядит не очень крепко, не сегодня-завтра, вон, желоб оторвется кому-нибудь на голову, что тогда?

Мы стояли в сторонке, слушали все это, обидно было до слез. А что сделаешь? Нихрена не сделаешь.

Тут к бандитам-заказчикам приехали в гости другие бандиты. Гости быстро вникли в происходящее и тоже стали поддакивать, что крыша выглядит как-то ненадежно.

Папа клялся, что мы все сделали по высшему разряду, гарантия сто лет, но те только улыбались:

— Сто лет – это хорошо, но — это только твои пустые слова, которые ничего не стоят.

Папа махнул рукой, постоял немного, помолчал, потом подошел к нам и спросил: — Чердак там открыт?

Да, говорим, открыт.

Ну, говорит, не подведите меня, мужики, я на вас надеюсь.

Отдал нам свою барсетку и как был в кожаной куртке, пошел в дом.

Через минуту он уже вылез из слухового окна на крышу. Аккуратно, чтобы не соскользнуть в своих лакированных штиблетах, спустился к краю, взялся за водосточный желоб и повис на нем над пропастью... А внизу, на минуточку, четыре этажа.

Заказчики увидели, перепугались и заорали чтобы он перестал и скорее залез обратно.

Папа еще чуть-чуть повисел, подрыгался даже и крикнул:

— Ну, что?! Крепко?!

— Да все хорошо! Залезай давай назад!

Папа подтянулся, кое-как вскарабкался обратно на крышу, почти сорвался. Но не сорвался. На карачках дополз до слухового окна и, слава богу, влез обратно на чердак. На обратном пути, пока спускался, посидел пять минут на ступеньках, чтобы руки перестали дрожать и восстановилось дыхание.

Потом вышел, как ни в чем не бывало на улицу и принялся отряхивать брюки от пыли. Заказчики молча отдали все наши деньги и даже премию докинули за скорость и качество.

Ну и как ты думаешь, я, или кто-нибудь из нас, станет "кидать" нашего Папу…?

Нью-Йорк, ну конечно же, Нью-Йорк, благо, ехать до него по местным меркам немного, часа три с половиной, вообще ни о чём. Тем более, что есть коллега, который тоже хотел бы его посмотреть и готов поделить бензин и платные дороги, а то и за рулём подменить, если начну клевать носом (мы решили в субботу выспаться, и ранним воскресным утром выдвинуться туда, а вечером вернуться, так как цены на гостиницы нас весьма сильно огорчали). Большое Яблоко, от которого не хочется откусывать последние две буквы. Понятно, что осмотреть его за один день малореально, ясно, что чтобы просто проникнуться его духом, надо прожить там хотя бы полгода, но хотя бы кавалерийским галопом проскакать по основным достопримечательностям...

Вот тут я и дал маху. Потому что первым на глаза мне попался музей Метрополитен, и он меня проглотил, пережевал, прогнал по всему посетительскому тракту и наконец изрыгнул часа через четыре после того, как я туда зашёл, оставив только следы воспоминаний, как я объясняю непонятно зачем собравшимся вокруг людям, что такое павеза (кажется, кто-то спросил меня, не знаю ли я, что это такое, и импровизированная лекция затянулась и собрала аудиторию), зачем она нужна, как применялась и какую печальную роль их недоступность сыграла в битве при Креси.

В общем, когда я вышел на улицу, в голове моей было гулко, ноги гудели от долгого неторопливого передвижения, синдром Стендаля заполнял мозг туманом, и куда именно я шёл, я и сам не мог ответить. Затем я остановился, закурил и подумал, что всё не так уж и плохо. И для полного счастья мне не хватает только хорошего сендвича с пастрами. Каковую фразу я и имел глупость произнести вслух.

Видимо, пожелай я тогда личный самолёт, сто миллионов долларов или квартиру в пентхаузе небоскрёба — ко мне подскочил бы бойкий юрист, чтобы сообщить, что в Метрополитене только что умер миллиардер, он схлопотал сердечный приступ от восторга от недавно прослушанной лекции про павезы и своими последними словами завещал вот это вот желаемое тому чуваку, который эту лекцию прочитал. Но мои желания были куда более приземлёнными. Хотелось сесть и съесть хороший сендвич с пастрами.

Я повернул голову и увидел двух милейших старушек. Что-то ненавязчиво выдавало в них евреек: то ли чёрные, как смоль, парики, то ли общая форма лиц, то ли то, что они говорили между собой на идиш — языка я не знаю, но сочетание немецкой лексики с характерным акцентом и парой узнаваемых междометий говорило само за себя. Они просеменили мимо меня, прошли ещё метров пятьдесят и свернули налево, в подвальчик, над которым были написаны те самые заветные восемь букв.

Конечно, я зашёл за ними. Внутри за стойкой стоял почти двухметровый [мав]р с кипочкой на темени, и это, в сочетании с безумным запахом долго коптившейся говядины и пряностей, окончательно снесло мою и без того пошатнувшуюся крышу. Так что на вопрос, какого размера мне нужен сендвич, я неосторожно сказал "большой", и ничего внутри не дрогнуло при резонном вопросе, собираюсь ли я есть его весь здесь. И я его получил — сейчас вспоминается, что это был натурально батон, разрезанный вдоль и набитый тонко нарезанным копчёным мясом так, что оно в него не помещалось и вываливалось со всех сторон.

Весь я его не съел, хотя и очень старался. Когда я перешёл за половину, [мав]р в кипе посмотрел на меня с уважением. Затем я сдался. Попросил завернуть остаток, убрал его в сумку и пошёл бродить дальше. Посидел в Центральном парке с видом на Андерсена и Безумное чаепитие. Потом посидел с видом на Балто. Потом ещё посидел с видом на Бёрнса и Шиллера. Затем собрал волю в кулак и двинулся на юг Манхеттена, где словил лёгкий приступ клаустрофобии на открытом воздухе: когда смотришь вверх и видишь там только узенький крестик неба, с непривычки становится отчаянно не по себе. Прошвырнулся по Бродвею, посмотрел на Таймс-сквер, но всё это было уже не то. Толпы куда-то спешащего народа, смешанные с толпами никуда не идущих и глазеющих по сторонам туристов, создавали такие турбулентные потоки, что мне резко стало нехорошо.

Тем более, что начало темнеть, так что я добыл (не без труда) стакан кофе с кофеином без овсяного молока и не покрытый сверху шапкой безлактозных взбитых сливок, и понемногу вернулся обратно, в Центральный парк. С тем же товарищем мы медленно обошли большое озеро, сели в машину и поехали обратно. Сендвич я доел на ужин. Его начинка была всё так же прекрасна, хотя батон я бы не глядя променял на "нарезной" за 13 копеек, или даже на "студенческий" за 11. Разучились они там печь нормальный белый хлеб.

С тех пор прошло... Много прошло. Вероятно, уже и не повторю — вспоминая, с каким скрипом мне тогда выдавали визу, сейчас, наверное, и вовсе без шансов, да и лететь туда за свои особого желания нет. Только иногда вспоминаю всю эту историю и думаю: вот пожелал бы тогда денег, может, жизнь и стала бы проще. Но вряд ли интереснее.