Приятель мой старинный, Лёха, Алексей Михайлович рассказал. Под пиво на даче после бани.

— Вчера знаешь, фильм старый пересмотрел- "Последний дюйм" — не помнишь такой? Ещё в конце пятидесятых на Ленфильме снят был по рассказу Джеймса Олдриджа. Там отец сына взял с собой, слетать контрабандой на Красное море, акул поснимать. Хорошо оплачивалось. Так вот отца этого акулы маленько обожрали, и десятилетнему пацану пришлось вначале волочь тяжело раненого папу по пляжу на полотенце- до самолёта, а потом ещё и вести этот самолёт домой самостоятельно, ибо об их присутствии в районе никто не знал, и если бы они не выбрались, то гарантировано погибли бы оба. Правда не помнишь?

— Да помню, конечно. И фильм видел, и книгу читал — хорошо написано — ну Олдридж, вообще сильный писатель.

— Вот и вспомнилось... У меня была похожая ситуация. Это на тему "как мальчики превращаются в мужчин".

Летом семидесятого года – я как раз первый класс в школе закончил, родители взяли отпуска вместе, и сняли дачу недалеко от Залива. там на электричке до Солнечного две остановки. Полдома в уютном посёлке, вход свой, отдельный, до платформы пешком три минуты, магазин рядом- даже качель на нашей половине участка. Красота.

В тот день мы с утра, после завтрака решили съездить на пляж, на Залив, выкупаться. Солнце, песочек. Будний день — на пляже почти никого. Мы с сестрёнкой бултыхались взахлёб- я ей потом на берегу крепость из песка построил. "Это — твой замок, принцесса!" — говорю. Отец завалился загорать. Он, вообще к этому делу серьёзно относился, с конца марта ездил загорать на Петропавловку и к маю был уже коричневым. А матушка что-то там колдовала с бутербродами в сумке. Семейный отдых называется. Компоту банку с собой прихватили.

С бутербродами однако не получилось, и Танька, сеструха моя младшая, раскапризничалась: "Поехали домой уже!— говорит. — Хватит, наотдыхались!". Мать засобиралась уходить, а отец лениво- "Ну куда мы поедем, день только начинается".

В общем, Танюха с матерью поехали назад, на дачу, а я остался с отцом – загорать и купаться. Ну лето всё-таки. Отец лежит себе на топчанчике, а меня из воды за уши не вытянуть — жарко безумно, парит, дышишь через раз- в Ленинграде это верная примета — скоро гроза начнётся.

Отец сходил к торговому павильончику- кого он там встретил, знакомых? Но видать сходил не за лимонадом, с собой пивка принёс, и похоже, там ещё малую толику принял.

Историческая справка. Он в сорок третьем был тяжело контужен, и спиртного не переносил вообще с пятидесяти грамм терял сознание. Улёгся и заснул. Думаю, кроме спиртного он ещё и серьёзный тепловой удар получил — нельзя спать под палящим солнцем.

Тем временем на небе уже чёрные тучи, ветерок прохладный, народ активно засобирался с пляжа — сейчас гроза начнётся.

Я ему: "Папа, папа! Просыпайся! Пошли!" Ага, проснёшь его такого. Удалось вроде растолкать, но очнулся он примерно наполовину. Я собрал шмотки в сумку, кое-как помог ему одеться, и мы пошли на электричку. Отца конкретно шатает, видно, что старается, но справиться со своим вестибулярным аппаратом ему труднее шаг от шага.

Народу на платформе - толпа. Когда подошла электричка, стало понятно, что забраться в неё получится только чудом.

Вагоны полны, на площадках тоже пассажиров изрядно. "Граждане, поплотнее, поплотнее- всем ехать надо!"

Тут как раз молния сверкнула, грохнуло так, что уши заложило – гроза началась. За несколько секунд ломанул такой шквальный ливень, что в вагон все влетали с разбегу, чуть не по головам. Нам в вагоне места не досталось, пристроились на площадке — да оно и лучше, через остановку выходить, меньше толкаться будем.

— Отца повело уже конкретно. Стоит еле-еле, не падает только потому, что пассажиров- как килек в банке, стиснули друг друга в вертикальном положении. Едем.

Подъезжаем. Наша остановка. "Папа, — говорю, — выходим! Давай, пошли!"

— Ага. Хрен там. В тот раз мне его расшевелить не удалось, проехали до следующей платформы. Там пассажиры помогли, выгрузили нас.

— Куда ты с ним таким, пацан?

— Ничего, тут недалеко, я дорогу знаю.

Эту эпопею я на всю жизнь запомнил. Шли мы по синусоиде- от одной канавы до другой. Отец, хоть и опирался на меня, и старался идти прямо, но у него (у нас) не очень хорошо получалось. Валимся в канаву слева, с трудом вылезаем, с трудом топчемся ещё метров двадцать – и валимся в канаву справа. Все в грязи по ворот- дождь шпарит как из ушата- пока до следующей канавы добредём, уже почти всю грязь смывает. Сандалию утопил- левая нога обутая, а правая босиком. Там в нормальном темпе идти минут пятнадцать – мы шли почти час- впрочем точно не скажу, часов у меня не было, а в таких ситуациях время течёт иначе, чем обычно.

Ливень потихоньку заканчивается, чёрное небо превратилось в голубое с рваными облаками – кому довелось видеть такое- солнце слепит, молнии сверкают, и дождь? Последние метры двигались уже просто по лужам- гроза закончилась. Ну вот, добрались наконец- наш дом, наша калитка.

— Михалыч, так ты герой? Сколько тебе тогда было, лет восемь? Тебе за этот подвиг медаль надо было выдать – во всё пузо?

— Герой, говоришь? Медаль говоришь? Матушка у меня всегда тяжёлым характером отличалась. Переволновалась из за грозы, видать – когда мы до крыльца добрались, отец просто сел на ступеньку и отключился – а всё накопленное раздражение досталось мне- со всей силы прутьями по заднице. Кричит что-то, сандаль утопленный поминает, а я не понимаю- ЗА ЧТО? ЗА ЧТО МЕНЯ НАКАЗЫВАТЬ?

Набычился, в глазах красная пелена, стою прямо, не отворачиваюсь и не защищаюсь – молчу. Танька это прекратила:

– Мама, — кричит, — ты что делаешь?!

Мама розги бросила, буркнула что-то и ушла в дом. Сестрёнка меня утешать пытается, а у меня руки трясутся но реветь от обиды не стал, так прошло.

Знаешь, почему Олдридж назвал рассказ "Последний дюйм"? Это не тот последний дюйм, который пилот чувствует перед посадкой, когда колёса шасси уже коснутся земли – это последний дюйм расстояния между отчуждением и доверием в отношениях отца и сына.

А мне вот меньше повезло. С тех пор у меня с родителями так понимания и не возникло – всю жизнь с холодком общались. Танька та и к маме, и к папе с теплом, и они к ней – а я вроде как в стороне – одного последнего дюйма не хватает. Вот такая история…

И немного о бесхозяйственности...

Курьезная, в своем роде гомерическая находка обретена на днях среди Петербурга. Найдено – шутка сказать! – несколько сот железнодорожных вагонов, остававшихся забытыми и никем не замечаемыми более десяти лет!

Находка сделана на Петербургской стороне на обнесенном забором пустыре. Вагоны были пассажирские и товарные. Деревянные части их уже сгнили, внутри и на крышах этих вагонов выросли мох и трава.

Вагоны эти, как сообщает "Пет. Листок", были выстроены уже давно на закрытом теперь заводе г. Голубева (по Вульфовой улице), который строил их для рыбинско-бологовской железной дороги.

С прекращением работ на этом заводе вагоны эти были отвезены на упомянутую площадь. Все дела существовавшего и когда-то исполнившего громадные заказы для железных дорог завода Голубева перешли в собственность какого-то учреждения, которое и решило теперь употребить эти вагоны в дело…

Вовремя спохватились, нечего сказать!

"Волжский вестник". 1888. № 196.

В начале 90-х прошлого века, когда Узбекистан только получил независимость, я был в Ташкенте депутатом городского совета. Однажды в мой округ, чтобы побеседовать с населением, должен был приехать Мирсаидов (фамилия изменена), третий человек в Республике. Он был известен тем, что повсюду продвигал идеи о национальном языке. Ташкент тогда был

Одним из самых крутых, как сказали бы мы сегодня, клубов в Нью Йорке 1941 года был клуб Stork. Здесь можно было увидеть всей издателей, всех писателей (НЙ был центром издательского дела), звезд кино, заехавших в город из Голливуда, и членов королевских семей.

В 1941 году в клубе появились три звезды, три 16-летние девушки: Уна О"Нил (дочь драматурга,

У меня знакомый студентом работал в Абердине, ему регулярно порывались дать [ман]дюлей, потому что английский от репетитора у него был прямо английский-английский, с каким-то еще элитарным акцентом и его регулярно принимали за бритиша. Отставали после русского мата.