постепенно исчезают из тех областей медицины, где раньше их было большинство. Причём уходят не потому, что "стало меньше талантов", а потому что американская система создаёт условия, в которых мужчинам становится экономически, юридически и психологически невыгодно оставаться и это не идеология и не политика, а структура рынка труда, которую можно измерить, увидеть и подтвердить.

Исторически “тяжёлую медицину” тянули мужчины.

Ещё 30–40 лет назад подавляющее большинство специалистов в "тяжёлых" направлениях были мужчины: гинекология и акушерство, хирургия, урология, реанимация, травматология, кардиохирургия. Причина проста: мужчины чаще брали самые сложные и тяжёлые задачи: ночные кесарево, экстренные операции с кровотечениями, смены по 24–36 часов, операции на грани жизни и смерти. Мужчины чаще брали дежурства, реже уходили в отпуск по уходу за детьми, и быстрее набирали огромный объём практики.

В профессиях, где количество операций = качество, мужчины объективно становились более опытными.

Но юридическая система США перевернула правила игры

Сегодня американская медицина — это не только пациенты и врачи, а трёхуровневый юридико-страховой монстр: страховые компании, юридические фирмы, протоколы risk management. И именно здесь начинаются тихие, но разрушительные процессы: мужчина-врач в США становится юридическим риском. Не потому что он хуже. А потому что американская правовая система так устроена: женщины подают жалобы на мужчин-врачей в десятки раз чаще, чем мужчины на женщин. Любая жалоба — даже ложная — приводит к расследованию. Малейшая претензия может уничтожить карьеру. Страховка мужчины-врача стоит дороже. При осмотре женщин, особенно интимном, требуется обязательный chaperone — ещё один сотрудник в комнате. Каждый осмотр мужчины-врача женщины-пациентки превращается в удвоенную стоимость и удвоенный риск.

А теперь главное: женщины-врачи НЕ имеют таких ограничений!

Женщина-врач, или женщина-техник в США может выполнять с мужчиной-пациентом абсолютно любые процедуры — полностью одна, без свидетелей и ассистентов. Ректальное УЗИ? Осмотр простаты? Манипуляции на гениталиях? УЗИ мошонки?

Катетеризация? Интимные процедуры? Всё это женщина делает одна, дверь закрыта, присутствие chaperone НЕ требуется, и протоколы этого не требуют.

Почему такая асимметрия? Мужчины практически не подают жалоб на женщин-врачей. Вероятность sexual misconduct claim — почти ноль. Страховые компании не видят в этом рисков. Клиникам не нужно платить "вторую зарплату". Нет обязанности ставить наблюдателя. Цитата из внутреннего документа одной крупной сети клиник (анонимизировано):

“Male patients do not constitute a legal risk category requiring observation”

То есть женщина-врач — безопасна в глазах системы.

Мужчина-врач — потенциальная угроза. Это и есть фундаментальная экономическая разница.

Реальные кейсы, сформировавшие страховые протоколы:

Кейс 1: Dr. David Newman (New York)

Жалоба пациентки привела к разрушенной карьере и общественному давлению, несмотря на полное отсутствие доказательств.

Кейс 2: Dr. Nikita Levy (Johns Hopkins)

Коллективный иск от 7 000 пациенток и 190 миллионов долларов выплат. Даже сомнительные показания создают угрозу для клиники.

Кейс 3: Мужчина-OBGYN из Мичигана.

Лицензия потеряна после субъективной жалобы, страховая отказала в покрытии, врач вынужден покинуть профессию.

Кейс 4: Мужчина-техник УЗИ в UCLA

Обвинение в “неправильном взгляде”, несмотря на присутствие ассистентки — длительное расследование и увольнение.

Каждый такой случай делает найм мужчины-врача для клиники — финансовой катастрофой.

Пациентки тоже изменились: рынок требует женщин.

Исследования показывают: молодые американки всё чаще требуют только женщин-гинекологов, техников УЗИ и для осмотра груди.

И клиники подстраиваются, т. к. пациентка = деньги, а спрос = кадровая политика.

Результат: мужчины исчезают из целых направлений

Гинекология:

1985: мужчин 55%

2025: мужчин 10%

Ультразвук: Мужчин-техников почти нет.

Педиатрия: Женщины ~80%.

Первичная медицина: Мужчины ~25%.

Психотерапия: Женщины ~80%.

Мужчины уходят в радиологию, анестезиологию, кардиохирургию, административные позиции, профессии без прямых контактов.

Что теряет система?

Мужчины-врачи уходят из областей, где особенно важны: выносливость, стрессоустойчивость, готовность работать по 60–80 часов, готовность брать экстренные случаи, готовность работать ночью. Это приводит к нехватке хирургов, гинекологов, дефициту специалистов в экстренной медицине, падению “жёсткой выносливости” системы, удлинению сроков приёма и ожиданий операций.

США рискуют потерять мощь своей медицины не из-за технологий, или бюджета, а из-за юридической культуры подозрительности, которая выдавливает тех, кто способен брать на себя самые тяжёлые задачи.

Итог.

Американская медицина стала системой, где: мужчина-врач = риск, а женщина-врач = экономически выгодна, страховые компании диктуют кадровую политику, пациенты формируют спрос, лучшие и самые опытные мужчины уходят.

И если эта тенденция не изменится, то США станут первой страной, где качество медицины упадёт не из-за нехватки знаний или технологий, а из-за того, что система сама выдавила тех, кто был её фундаментом.

ответил он.

— Знаешь сколько мы захоронили в корона-вирус.

— Ну это-то понятно. А если без всяких катаклизмов мирового масштаба?

Санек на секунду задумался:

— А вот поехали со мной, покажу.

Времени особо не было, но предложение Александра заинтересовало и я взгромоздился на сиденье его катафалка. А тот без лишних слов через несколько минут подрулил к городскому ГАИ или ГИБДД. Не знаю как оно сейчас правильно называется:

— Ты пока осмотрись, а я пойду быстренько список найду – произнес он.

Чего надо было осматривать я так и не понял, но было интересно. Народу там толпилась целая куча и в основном молодежь. Были и пацаны с начинающими пробиваться усами и девчонки в коротких юбках и с немаленькой грудью. В общем было на что посмотреть. Только я проникся этими смотринами как хлопнула дверка и в кабине опять появился Санек.

— Насмотрелся? – поинтересовался он.

— Ммм, в принципе да, но ни хрена не понял.

— А что тут непонятного, сдают на категорию А и все, что к ней относится. Согласно практики львиную долю из них вскорости мне увозить с места ДТП придется. И хорошо если целиком, а бывает, что и по частям. Вот фамилии из списка сфоткал на всякий случай, легче будет потом родственников искать. Вот тебе и параметры.

Я если честно вздохнул с облегчением. Пока. Я ведь на мотоцикле уже лет двадцать не езжу.

"Да. Ничего особенного". Правда, до сих пор никто не спросил. Про лягушек вот спрашивали.

В общем, приходит Георгий в один ресторан в Шанхае. Меню на английском нет. Персонал говорит только по-китайски. Живность выставлена на специальном стенде. Там черепахи, лягушки опять же, и крабы. Крабам Георгий сразу не понравился, но он их успокоил, что пришёл не за ними. Змея возлежала в клетке, свернувшись кольцами, и демонстрировала буддийский по[фиг]изм. Стоила, кстати, недорого – много их, видать. Георгий посмотрел на неё, и подумал — что я тут вы[дел]ываюсь? Заказал бы себе свинины, и всего делов. Но внутренний голос начал ныть — ты же пришёл сюда. Съешь её, ничтожество трусливое. Может, это вообще пища богов. Всю жизнь вспоминать будешь.

По размышлениям Георгия змея поняла, что дела плохи. Буддизм её покинул, она стала угрожающе шипеть. Георгий подозвал китайцев, и показал на змею. Они стали что-то говорить. В Китае не смущает никого, что ты не знаешь китайского, это твои проблемы. Георгий взял китайца за руку, и потащил на кухню. Китаец в ужасе вырывался, но Георгий был непреклонен. На кухне он показал ему на сковородку, а потом на кастрюлю. Китаец жестами спросил — сам, что ли, будешь готовить? "Да [м]лядь, щас, — ответил Георгий.

— Я дома-то яичницу с трудом жарю, а тут сразу буду со змеёй кухарничать? Вы бабло получаете, вы и готовьте". Китаец ох[рен]ел от количества жестов. Стоит, дрожит и кивает. Боится с психом связываться.

Далее, пошли открывать клетку. Ну, тут змея сразу сообразила, что пришёл пи[c]ец. Начала шипеть и на китайцев бросаться. Китайцы кричат и отпрыгивают назад. Георгий думал, они в процессе руку набили, а оказывается, нет. Змеи вроде сто лет живут, вот эта у них сто лет и сидит в ресторане. Никто не заказывает, а тут Георгий пришёл. Счастье. Обернули они клетку курткой, и унесли на кухню. Что дальше было, неясно. Что-то ужасное наверняка. Приносят пиво. Георгий пьёт его для храбрости. Всё ж не каждый день змею ест. Воображение рисует понты перед друзьями и рассказы через губу, какой он крутой. Нет, надо больше пива. Точно больше. Пару кружек.

Приносят куски жареной змеи. Выглядит не так страшно, а Георгий думал глаза закрыть. Пробует. Ну, [м]ля. По вкусу — как жёсткий хек. Если бы не чешуя — принял бы за рыбу. Сухо и вообще. Но есть можно. Пожевал. Лягушка сочнее, и там вкус курицы с рыбой. А тут котом советского времени себя ощущаешь, бабушка Георгия котэ хеком кормила. Приносят супчег. Супчег очень даже, и там тоже куски змеи. Густой, как клейстер. Вполне себе. Но, честно говоря, его можно хоть из курицы варить, чисто вкуса змеи у него нет. Однако, мясо хотя бы нормально жевать получается, а жареное по консистенции было как сушеный кальмар из магазинов, и в зубах застревало.

Далее, на столе оказывается стакан с кровью и змеиным сердцем. Георгий к этому был готов. Но ему рассказывали, что вискаря приносят. А тут просто кровь. Бери да хлебай. "Да вы ох[рен]ели, что ли? – показывает Георгий жестами на чистом китайском.

— Я вам что, вампир? Несите бухло". "Сам ты дракон недоделанный, — показывают Георгию ответными жестами.

— У нас в Китае все так пьют. Зажрались, иностранные дьяволы". Выбил в итоге водку. Проглотил сердце, смешал белую с кровью (вот она, реальная "Блади Мэри"), выпил. Вкуса, правда, не почувствовал, да и нах[рен] такой вкус. Георгий до сих пор, вспоминая сию процедуру, содрогается.

Встаёт он, шатаясь, и думает — зачем я это ел? Пошёл опять к прилавку. Крабы и черепахи молчат, смотрят на Георгия и тихо крестятся. Вернулся. Давай, изрёк, снова водки, а то страшно мне. Выпил. Расплатился, и уехал в отель с мрачными мыслями.

Ещё охота черепаху попробовать. Но, памятуя змею, Георгий не решается.