Сержант Валентин Плотников был дедушкой. Не моим, а армейским. Первые, самые сложные полгода службы, он встал между мной и остальными дедами. Парни из его призыва говорили, что так не делается. Все молодые должны шуршать. Он не спорил, когда дело касалось уборки или нарядов, но чужую форму или носки стирать не позволял.

Если кому-то приходила в голову такая мысль, он вклинивался и молча отдавал вещи хозяину. Валентин вообще не очень любил говорить. Его двухметровая фигура и многозначительно демонстрируемые пудовые кулаки убеждали лучше слов. При этом, я никогда не обращался к нему за помощью. Он появлялся в нужное время словно из-под земли.

Впервые наши пути пересеклись в штабе, куда нас вместе поставили в наряд. Молодых туда не направляли, но командир роты сделал исключение, потому, что в дороге мои очки разбились, а без них я был слеп, как крот. Кроты же в караул не заступают.

Сержант Плотников был дежурным по штабу, а я – пустым местом. Если надо было что-то сделать, он говорил, все остальное время я для него не существовал. Часов в десять вечера он отправил меня спать на топчан в дежурке. Сон не шел. Обещание сержанта, что меня через два часа ожидает уборка и мытье полов во всем штабе, сильно бодрило. Особенно пугала перспектива работать до утра, если с первого раза не получится идеальная чистота.

Сержант сидел за столом и что-то делал. Когда раздался то ли рык, то ли стон, я незаметно подсмотрел, в чем дело. Он корпел над своим дембельским альбомом. Деревенский парень, никогда раньше не занимавшийся подобным, готов был рвать и метать.

Линии получались кривыми, буквы — уродливыми. Он психовал, откладывал альбом и выходил на крыльцо, покурить и успокоить нервы.

Я – наивный чукотский юноша, предложил ему свою помощь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, видимо, решив, что хуже не будет, разрешил. Дело сразу пошло на лад. Закончив за пару минут то, над чем сержант безуспешно бился целый час, я расхрабрился и предложил сменить устаревший дизайн на что-нибудь новое. Мне был дан карт-бланш.

Вы не поверите, самому не очень верится, но в ту ночь сержант сам убирал и мыл штаб!

Работа над его дембельским альбомом не просто сдвинулась с мертвой точки, а шагнула далеко за те горизонты, которые он себе представлял. Ситуация повторялась много раз, стоило нам снова вместе заступить в наряд по штабу. Был договор. Он убирает, а я говорю всем, что убирал я. Ему не по статусу шуршать, а мне не по статусу делать альбом.

Честно говоря, было жутко неудобно, что за меня кто-то делает работу, однако, стоило заикнуться о том, чтобы самому убраться, мне было сказано:

— Ты что, дурак? Делай, что умеешь, и меня не зли!

Альбом получился на славу! Главное, ни у кого такого не было. Сержанту завидовали, а он купался в лучах славы, ведь все думали, что альбом он делал сам.

Как это часто бывает, в один прекрасный день все едва не пошло прахом.

Увлекшись рисованием, я не заметил заместителя командира, который пришел рано утром в штаб. Это был залет! В подобных случаях, альбом изымался, а его владелец наказывался.

Однако, фортуна снова выкинула фортель. Вместо того, чтобы забрать альбом, офицер полистал его, а затем спросил:

— А ты мог бы такие же самолеты в наш актовый зал нарисовать, только большие!

Я сразу согласился, хотя ничего подобного в жизни никогда не делал. Он кивнул, затем отдал альбом и сказал:

— Спрячь, еще раз попадешься, ты его больше не увидишь!

Когда я рассказал об этом сержанту, у него в глазах на короткий миг показалась моя смерть, помахала игриво ручкой и исчезла. Сержант вздохнул, забрал альбом, с тех пор для работы мне предоставлялись лишь отдельные страницы.

Потом к нему пришел дембель, и у меня не стало защитника. Пришлось защищать себя самому, конечно, если не считать зам командира, для которого я оформлял актовый зал, еще одного зама, вместо которого я сдавал экзамены в пединститут, начальника штаба, с сыном которого занимался математикой, и других людей, которые по доброй воле готовы были меня защищать.

Главное для меня было не забывать слова сержанта Плотникова, сказанные мне на прощание:

— Если люди узнают, что ты многое можешь, будь готов к тому, что они захотят получить это силой.

Не все такие дураки, как я.

Недавно нашли с мамой мои снимки. Флюорографию... Мама заплакала... Это было 13 лет назад. 2 класс начальной школы. Урок физкультуры. Зима. Всем классом отправились на каток, учиться кататься на коньках. Класс на льду. Мальчишки катались неплохо, да и некоторые девчонки тоже. А вот я стояла практически на одном месте и еле семенила ногами. Как вдруг удар сзади. Сбили с ног. Лежу. Как вдруг удар коньком в легкое. Никто этому не предал значения. Спустя несколько дней ухудшилось самочувствие. Скорая. Реанимация. Плевропневмония. Клиническая смерть...(прям помню этот момент, когда ты не можешь даже нормально моргнуть и закрыть глаза, потому что они закатываются, дикое головокружение, потеря сознания). Многие сотрудники с папиной работы, сдали кровь, требовалось переливание.. вспоминаю, как страшный сон.. сколько слез пролили родители... а на этом снимке совсем не видно легкого... сейчас мне 21, а до сих пор не могу смотреть на каток. .. Тем более выйти на лёд.. некоторые не понимают, а ведь страшно...

Я, так сказать, как теперь любят нас называть в России, лицо кавказской национальности или чёрный. С некоторых пор являюсь гражданином одной из европейских стран. Два года назад приезжаю в Москву по делам. Выхожу из здания аэропорта и направляюсь к стоянке такси. Ко мне подходят два мента(М).

(М)-Предъявите Ваши документы.

(Я)-А в чём дело?(прикинулся типа я с луны свалился, ни чего не понимаю)

(М)-У Вас есть документы удостоверяющие Вашу личность? У нас порядок такой.

(Я)-Меня же только ваши проверили, и погранцы и таможня.

(М)-Предъявите документы или пройдёмте в отделение.

(Я)-Зачем же в отделение, вот мой паспорт.

Достаю паспорт из кормана пиджака свисающего на моей руке и протягиваю ментам. Те, видимо, не ожидали увидеть паспорт европейского государства(не важно какого), покрутили его в руках, почитали там что-то, визу посмотрели, и возвращая один из них спрашивает(видимо очень любознательный):

(М)-Ну, как там в Европе?

(Я)-Нормально. Там, я-белый.

Менты долго смеялись, а мне было и смешно и обидно.

Эта история произошла со мной, когда я работала секретарем в одной из фирм. Сначала маленькое предисловие... На телефонном автоответчике моим голосом былл записано следующее: "Малое предприятие "Прометей", говорит автоответчик, вашу информацию просьба излагать после короткого звукового сигнала. Всего доброго." Затем естественно звучал сигнал.

Так вот. Понедельник. Утро. Не успеваю я открыть дверь в офис, как раздается звонок. Подбегаю к телефону, снимаю трубку и говорю: "Здравстуйте Малое предприятие "Прометей". Мужской торопливый голос в трубке спрашивает меня: "Это автоответчик?" Ну я думаю, что с утра кто-то решил пошутить и отвечаю: "Да". Затем голос начинает торопливо излагать всю информацию... Я не тактично перебиваю его и говорю: "Мужчина, извините конечно, но звукового сигнала еще не прозвучало..." На том конце провода виснет пауза, а затем голос начинает истерически хохотать. Я разумеется тоже. Мужчина извиняется за конфуз, ссылаясь на утро понедельника и вешает трубку. Короткие гудки.

Я родила по залету. Родители были в ужасе. Но с отцом ребенка у нас были стабильные и достаточно продолжительные отношения, поэтому мы спокойно расписались и сняли квартиру. Я оканчивала вуз, муж — вчерашний выпускник — работал впритык, но мог обеспечить нашу семью. Никакого кошмарного ужаса. Но мать не прекращала причитать, что я не пойму, пока моя собственная дочь не принесет в подоле.

Что ж, спустя годы пророчество сбылось — наша зареванная 18-летняя дочь сообщает, что беременна, а отец ребенка таковым быть не желает. И... Катастрофы опять не случилось. Дочь приняла решение рожать, и мы его поддержали. Поступила на заочку, занималась ребенком сама, на время сессий мы с мужем по очереди брали отпуск. Обеспечить ее и внука не стало проблемой, места в доме тоже всем хватило. Не желающему быть отцом папаше установили отцовство и присудили алименты — мизерные, но просто справедливости ради. Недавно дочь вышла замуж, внук считает отчима папой, а тот души в нем не чает.

О чем теперь брюзжит моя мать? Что внучок наш обязательно обрюхатит девку еще в школе, и вот тогда-то мы горя и хлебнем!