Иван да Марья: Сказ о любви, борще и летающей скалке

В одной отдельно взятой квартире, в одном отдельно взятом спальном районе, жили-были Иван да Марья. Ваня был мужчиной видным, плечистым, с добрыми глазами и золотыми руками. Марья была женщиной… эффектной. Голос как сирена, взгляд как лазерный прицел, а в руках любой предмет домашнего обихода моментально превращался в орудие воспитания. Соседи за стенкой знали их расписание лучше, чем программу телепередач: утро начиналось не с кофе, а с истошного Марьиного вопля, день сопровождался звоном бьющейся посуды, а вечер венчался тихими, всхлипывающими примирениями.

Психологи, почесывая бороды, назвали бы их союз "устойчивой садо-мазохистической парой".

Вот, к примеру, обычное утро в семье Ивана да Марьи. Иван, на цыпочках, чтобы не дай бог не скрипнула половица, пробирается на кухню. Его задача – сварить кофе и приготовить завтрак, не разбудив свою фурию. Но сегодня фортуна отвернулась от него. Новая пачка кофе никак не хотела поддаваться. В отчаянной попытке её вскрыть, Иван издал звук, сравнимый по громкости с падением метеорита в Челябинске.

Из спальни тут же донеслось грозное: "Ива-а-ан! "

Иван замер, пачка выпала из рук, рассыпав ароматные зёрна по всей кухне. В дверном проёме нарисовалась Марья. В бигудях, в леопардовом халате, она была похожа на разъярённую самку леопарда, которую застали врасплох во время утреннего туалета.

"Ты что творишь, паразит?! " – прошипела она, медленно надвигаясь. "Я из-за тебя, ирода, сон потеряла! А мне на работу к девяти! Мне нужно выглядеть как королева, а не как жертва твоего кофе-апокалипсиса! "

Иван, вместо того чтобы спасаться бегством, расплылся в блаженной улыбке. "Машенька, прости, родная. Я тебе новый кофе куплю, самый лучший! "

"Новый он мне купит! – взвилась Марья, хватая со стола первое, что попалось под руку. Это оказалась скалка. – Ты мне нервные клетки восстановишь?! "

И скалка, описав в воздухе изящную дугу, полетела в сторону Ивана. Тот ловко увернулся, и скалка с глухим стуком врезалась в стену, оставив в ней живописную вмятину.

"Вот видишь, Машенька, – с нежностью в голосе сказал Иван, – как ты меня любишь! Как страстно! "

Марья на секунду опешила. А потом, не выдержав, прыснула со смеху. "Дурак ты, Ванька! "

Их двенадцатилетний сын, Вовочка, давно привыкший к таким сценам, выглянул из своей комнаты. "Мам, пап, вы скоро? Я в школу опаздываю. И да, мам, в следующий раз целься лучше, а то обои новые поцарапаешь".

Их совместная жизнь была похожа на бесконечный танец. Марья наступала, Иван с радостью подставлял ногу. Она кричала – он умилялся силе её голоса. Она запускала в него тарелкой – он видел в этом акт высшего доверия. "Ведь в кого попало тарелкой не кинешь, – рассуждал он, делясь мудростью с ошарашенным приятелем в гараже. – Только в самого близкого и любимого".

Однажды приятель не выдержал: "Вань, да как ты это терпишь? Она же тебя изводит! Беги, пока не поздно! "

Иван посмотрел на него с искренним сочувствием. "Эх, не понимаешь ты ничего в настоящей любви. У вас с женой как? Скука смертная. "Дорогая, милая". Тьфу! А у нас – страсть, эмоции! Каждый день как на вулкане. Зато я точно знаю: если она на меня кричит, значит, я ей небезразличен. А когда после бури наступает затишье, и она, виновато сопя, мажет мне ссадину зелёнкой... это, брат, и есть настоящее счастье".

И он был по-своему прав. Их странная, вывернутая наизнанку любовь была для них самой настоящей. Они нашли друг в друге то, что искали. Он – свою заботливую мучительницу, она – своего преданного страдальца. И пока в их квартире летали скалки и гремели скандалы, их маленький, сумасшедший мир оставался на удивление прочным и нерушимым. И вот однажды, когда Марья снова бурчала, что он опять перепутал соль с сахаром, Иван глянул на неё с ухмылкой и сказал:

— "Марьюшка… без тебя мне было бы скучно жить. Даже ругань твоя — как симфония! "

Она замерла... потом швырнула в него подушкой. А потом… поцеловала.

И жили они долго и громко, и были, как ни странно, счастливы.

Высокие отношения.

Мне 24 года, я женат на 44-летней вдове, у которой есть дочь 25-ти лет.

Мой отец женился на этой девушке, и стал моим зятем (так как он муж моей дочери). А моя падчерица стала моей мачехой (так как она жена моего отца).

У нас с женой родился сын — он брат жены моего отца и двоюродный брат моего отца, и соответственно мой дядя (так как он брат моей мачехи). Таким образом, мой сын теперь мой дядя.

Жена моего отца тоже родила ребенка. Он является моим братом (так как он сын моего отца) и моим внуком (так как он сын дочери моей жены).

Так как муж матери является отцом ее ребенка, то я отец своей жены (ведь я брат своего сына).

Таким образом, я свой собственный дед.

Вот такие дела....

/... и не спрашивайте мне тут, что курит автор/

Однажды мы с мужем ездили весь день по делам и я очень устала. Зашли в магазин, стою я над апельсинами и не могу выбрать. И говорю (по-русски):

— Я устала.

Муж (он итальянец, кто не в курсе) отвечает:

— Ну так бери уже скорей эти "яустала" и поехали домой!

Я ржу, потом объясняю, что это значит.

По дороге домой застряли в пробке. В машине тишина, даже радио не бормочет. И тут муж говорит:

— Я устала!

— Почему вы до сих пор вместе?

— Потому что она умеет ждать, а я — возвращаться.

Вот и всё.

Старый моряк сказал это просто, будто про чай без сахара.

Его голос был сухим, как палуба после шторма, и чуть дрожал — то ли от ветра, то ли от воспоминаний.

Её звали Аня. Он — Михаил.

Познакомились, когда ей было 22, а ему — уже один рейс за спиной и тысяча миль в глазах.

Она торговала рыбой на причале, он пытался купить что-то на завтрак, но забыл, что в кошельке толькo паспорт моряка.

Она посмотрела на него, оценивающе.

И сказала:

— Если вернёшься — дам в долг.

Он вернулся.

Приятель мой старинный, Лёха, Алексей Михайлович рассказал. Под пиво на даче после бани.

— Вчера знаешь, фильм старый пересмотрел- "Последний дюйм" — не помнишь такой? Ещё в конце пятидесятых на Ленфильме снят был по рассказу Джеймса Олдриджа. Там отец сына взял с собой, слетать контрабандой на Красное море, акул