по десять весом, да половина с икрой черной, поэтому вечером на берегу собирались группы мужиков до десятка человек, рыбачить. По реке сновали катера рыбоохраны, вылавливали якорями снасти и разгоняли браконьеров. Обычно на них было несколько вооруженных ракетницами инспекторов, поэтому при виде катера народ разбегался в кусты.

В этот раз то ли компания была большая и сплоченная, то ли рыба слишком хорошо шла, но толпа катера не испугалась. Мало того, когда он направился к берегу, в воду с матом полетели камни, и катер остановился, инспектора попытались пригрозить рыбакам оружием, но только их распалили. Тогда катер дал задний ход от берега и уплыл дальше под ехидные комментарии толпы.

Минут через пять-десять ниже по течению послышалось тарахтение моторной лодки. Вскоре она уже проплывала мимо нас. На личных моторках тогда по реке плавать было запрещено, поэтому все лодки знали наперечет. Это плыл... не помню уже, как его звали... пусть будет Вася. Вася тоже был инспектором рыбоохраны, с тяжелым характером, неуживчивый, принципиальный — не договоришься. Обычно он плавал один.

В толпе, раззадоренной победой над целой командой рыбоохраны, послышались смешки в его адрес, потом кто-то громко крикнул в сторону лодки что-то непристойное. Вася это услышал и тут же заложил вираж в сторону берега. Когда "Казанка" подлетала к берегу, Вася заглушил мотор и тут же выскочил из лодки.

"Кто это сказал? " — громко крикнул он и бегом направился в сторону толпы. Он бежал большими шагами, в болотных сапогах с широкими голенищами, которые громко бУхали при каждом прыжке.

И браконьеры, которые только что не испугались нескольких вооруженных людей, поджав хвосты, бросились врассыпную в кусты, как тушканчики от степного волка.

Вася в болотных сапогах вряд ли кого-нибудь догнал бы, поэтому он остановился, крикнул что-то приглашающее всех желающих вернуться к нему (ответом ему была полная тишина), развернулся и пошел к лодке. Достал "кошку" (большие крюки на веревке), сделал несколько рейсов вдоль берега вверх и вниз по течению, выгреб в лодку все найденные снасти и поплыл дальше по своим делам.

Вроде бы ничего героического, но я до сих пор помню мужичка в болотниках, бесстрашно бегущего прямо в толпу поджидающих его браконьеров. Немного я в жизни видел настоящих мужиков.

Недавно был весной в Гурьеве, осетровых там уже практически нет. Рыбаков стало много, а Вась никогда много и не было.

Мамин-Сибиряк (с)

выход", на котором бедным детишкам доказывают, что военная служба — не для них, а плетение макраме — гораздо более интересная вещь.

Заключается этот самый выход в 100-километровом пробеге с весьма тяжелым грузом. И при этом с обязательным форсированием болота. Вот знакомый и попросил меня помочь морально уничтожить этих курсантов, чтоб им уже больше никогда ничего не хотелось.

И вот мы с ним и еще с одним офицером приняли под свое командование 60 несчастных курсантов и двинулись в путь. Все шло просто прекрасно, пока мы не достигли болота. Тщательно сориентировавшись по карте, знакомый задал курсантам направление и сказал, что мы их догоним. А когда последний курсант исчез за кустами, объяснил: "не надо нам лезть в болото, господа офицеры. Нормальные герои всегда идут в обход!". И предложил взять 30 градусов вправо и пойти удобной дорогой. Взять-то мы взяли, но спустя некоторое время у меня появились ужасные сомнения.

И когда я провалился по шею в болото, они перешли в уверенность.

Выбравшись из трясины, я вежливо спросил знакомого: "Саша, а ты ничего не напутал с картой?". Знакомый, которого вниз тянул рюкзак, некоторое время подумал, а потом заявил: "Да, кажется, надо было взять 30 градусов влево. А теперь мы пройдем болото по центру". Мы вспомнили Ивана Сусанина, фонвизинского Митрофанушку, пещерных людей и чью-то мать. Прозвучало даже предложение утопить великого географа в болоте и сказать, что так и было. Но все же пришлось продолжать печальный путь.

Каково же было наше удивление, когда мы выбрались (ползком, коврик под грудью, рюкзаки в 5 метрах на шпагате) из этого проклятого болота к точке встречи и не увидели там ни одного курсанта! Первой мыслью было, что это — случайная задержка, а мы — великие мастера болотного хождения, но через пару часов стало тревожно. Знакомый стал ныть, что за тотальное утопление курсантов ему могут влепить выговор, и отправился навстречу по "удобной" дороге. Вернулся он еще через три часа, уже в сумерках, не найдя ни курсантов, ни места их гибели. Мы разожгли костер, помянули память усопших и решили поутру начинать поиски с вертолетом.

А еще через час из болота выполз первый курсант — без сапог (что я еще как-то понимаю) и брюк (что уже ни в какие ворота не лезет), а за ним потянулись остальные. Оказалось, что находчивые юноши верно догадались, что руководящий состав пойдет в обход болота и решили пристроиться нам вслед и не слишком перетруждаться. Лишь Божьим промыслом никто из них не утонул. Думаю, что эта история отучит ребят ловчить и шпаргалить до конца обучения.

Cамое смешное, что никто из них не поверил в географическую ошибку нашего Сусанина — все решили, что это — такой метод воспитания излишне умных.

с могил продавали, реже — могильные плиты в новое владение. И тихой их службе коллеги завидовали: вечная тишина, свежий воздух, от выпивки никто не отвлекает.

Особенно завидовали дежурящим на Пискаревском кладбище. Там один сержант очень хороший промысел сообразил. Вечером, после закрытия мемориала, идет он к скорбящей Матери-Родине, снимает сапоги, снимает штаны, берет сачок и лезет в фонтан перед ней. И тщательно тралит. А в тот фонтан интуристы весь день кидают на прощание монеты. Глупый обычай, но прибыльный. Ефрейтор на атасе стоит, рядовой горсти мелочи в мешочки пересыпает. Потом брат рядового, летчик на линии Ленинград — Хельсинки, летит с портфелем рассортированной валюты (экипажи-то не досматривают) и закупает на все колготки. Жена ефрейтора, продавщица, продает их мимо кассы. Прибыль поровну. Такой сквозной бригадный подряд. Быть сержанту генералом!

Процедура отработана. После ловли рядовой бежит за водкой, они в дежурке принимают, согреваются и скрупулезно считают в кучки: финмарки, бундесмарки, пятисотлировики и полудоллары. Выпьют, закурят, и считают. Очень были службой довольны.

Только сортира в дежурке не предусмотрено. А в общественный — ночью под дождиком — далеко и неохота. А тут сержанту в полночь приспичило по-большому.

Вышел он: темь глухая, дождь шуршит; зашагнул в какую-то могильную чащу, присел, полы шинели на голову — Господи, помоги мне удачно отбомбиться. Употребил по назначению газетку "На страже Родины" — а встать не может.

Он дергается, а его сзади с нечеловеческой силой тянут вниз. И тут где-то далеко за кладбищем часы бьют двенадцать ударов...

Заверещал несчастный от ужаса, заупирался — но нет ему ходу. Гнетет его к сырой земле потусторонняя воля. Осквернил святое место, оскорбил прах — и костлявой рукой влечет его к себе покойник. Ни вырваться, ни вздохнуть, и оглянуться нельзя — жутче смерти.

Через полчаса вылезли подчиненные: куда запропастился? Ни зги во мраке, и только собака скулит в кустах гибельным воем. Цыц ты! Скулит.

Подходят: это сержант сидит и скулит, глаза зажмурены, уши руками зажал — а полой шинели прочно наделся на сломанное острие могильной оградки за спиной. Окликнули — скулит. Отцепили, подняли — скулит.

Привели в тепло, застегнули штаны — скулит. Влили в него водки — крякнул, и дальше скулит!

Сначала они, сообразив, что к чему, ржали до колик, потом испугались, потом надоело: хорош, мать твою, все! А он скулит.

Утром на смене доложили и вызвали скорую: сдали его психушникам. Пусть теперь им поскулит, полечится.

Как пелось тогда — "Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна".

А не фарцуй на милостыню с кладбища, не гадь на могилы. Или по крайней мере не пей на службе. Пей, но в меру. Все-таки у него, видно, совесть нечиста была.