Сталина. В докладной записке чекиста сухо сказано: "№ 73 предложил прогуляться. Ибрагим произвел выстрел. № 73 повалился, не издав крика. Сыроежкин выстрелил в грудь. Подождав десять минут, когда пульс перестал биться, внесли тело в машину". Так закончилась жизнь человека, который пытался торговать тайнами и судьбами целых государств.

Рейли родился 24 марта 1873 года в Одессе, предположительно под именем Соломон Маркович Розенблюм. Его отец был врачом и судовым маклером, мать — Софья Рубиновна, обедневшая дворянка. Позже он столько раз выдумывал себе биографии, что в каждой стране представлялся кем-то новым: то сыном ирландского капитана, то потомком русского дворянина, то уроженцем Гродненской губернии. Еще мальчиком он отличался наблюдательностью и редким умением читать людей по лицу, голосу, жестам. В порту он слушал иностранных моряков, подхватывал языки, копировал манеры и акценты. В юности поступил на физико-математический факультет, попал в революционный кружок и вскоре был арестован охранкой. После освобождения инсценировал собственное самоубийство, сбежал и под чужим именем пробрался на британское судно, направлявшееся в Южную Америку.

В Бразилии он жил под именем Педро, спас британскую экспедицию от туземцев и получил благодарность, деньги и гражданство. Другая версия утверждает, что он оказался в Лондоне после того, как в Париже вместе с сообщником убил двух итальянских анархистов и присвоил их деньги. Так или иначе, в Англии он превратился в Сиднея Джорджа Рейли. Женился на богатой вдове, чей муж умер при странных обстоятельствах, и открыл фармацевтическую контору. В этот период у него был роман с писательницей Этель Лилиан Войнич — говорят, именно он стал прототипом Овода. Женитьба сделала его богатым и дала возможность исчезнуть как Соломон Розенблюм, начав новую жизнь как британский джентльмен.

К этому времени Рейли уже сотрудничал с разведкой. Его кодовое имя было ST-1, позывной — "Туз". Он умел быть кем угодно: торговцем, инженером, лётчиком, антикваром. В конце 1890-х работал при английском посольстве в Петербурге, участвовал в нефтяных проектах, а затем оказался на Дальнем Востоке. Ходили слухи, что именно он продал японцам планы укреплений Порт-Артура. После этого был Париж, Берлин, Нью-Йорк. Он продавал оружие, нефть и секреты — всё, что приносило прибыль.

В 1917 году грянула революция, и Рейли решил вмешаться в самую опасную игру — свержение большевиков. Он участвовал в заговоре, позже известном как "дело Локкарта", готовил арест Ленина и правительства прямо в Кремле. На операцию британская разведка выделила свыше миллиона рублей. Но ВЧК уже знала всё. Сработала агентурная сеть Дзержинского, и заговор провалился. Аресты следовали один за другим, но Рейли сумел скрыться. Позже он писал: "Я был в миллиметре от того, чтобы стать властелином России".

После неудачи он стал советником Черчилля, а затем оказался в штабе белогвардейцев Деникина, действуя как связной британской миссии. Но и там его манила лишь собственная выгода. Для советской контрразведки он был слишком ценным трофеем, чтобы оставить в покое. В 1920-е годы чекисты организовали блестящую операцию "Трест" — фиктивную антисоветскую организацию, которая якобы готовила переворот. Рейли поверил, что возвращается в Россию "спасать Родину", перешёл финскую границу и сразу попал в руки агентов ГПУ. Два месяца допросов, прогулок под охраной, и — выстрел в Сокольниках.

После его смерти по миру пошли слухи: будто Рейли жив, будто сбежал, будто работает на большевиков или прячется в Южной Америке. Британцы, впрочем, сделали из него легенду, превратив шпиона в символ разведывательной доблести. Позже Ян Флеминг, сам сотрудник MI6, вдохновился его образом, создавая Джеймса Бонда — того же авантюриста, холодного, обаятельного и вечно стоящего между женщинами, властью и смертью.

Современники говорили о нём: "Очень умный, образованный, на вид холодный и необыкновенно увлекающийся. Для друзей — свой человек, для остальных — закрыт, как ставнями". В энциклопедии "Британика" он значится как один из выдающихся разведчиков XX века. Похоронен без имени, во дворе Лубянской тюрьмы. Но в какой-то степени он и сегодня жив — в каждом мифе о супершпионе, который спасает мир, в каждом герое, говорящем фразой: "Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд". Ведь задолго до Бонда был он — Сидней Рейли, король шпионов, человек, который сумел обмануть всех, кроме собственной судьбы.

Из сети

кустарник и наткнулся на вельветовую верёвку. Посмотрел по сторонам — никого, смотрю дальше вроде закуток какой-то как раз для меня перекурить.

Перешагнул через верёвку, прошёл пару шагов и вижу какая-то неприметная дверь. Ну дверь и дверь, стою курю. Вдруг послышался шепот какой-то и возня, я через плечо глянул и обомлел — там в кустах прятались люди с камерой и микрофонами на штангах. И один из них без каких-либо разъяснений подходит ко мне и, не слушая моих возражений, накидывает на меня как бы альпинистскую разгрузку и пристёгивает на спине за карабин какую-то верёвку. Я стою и пытаюсь рукой отстегнуть нах[рен] этот карабин, но на меня шикают люди из кустов. И вот, пока я всецело занят не лезущим ни в какие ворота вторжением в моё личное пространство, дверь с грохотом распахивается, и оттуда выплескиваются звуки перепалки. Начиная предчувствовать х[ер]ню, поворачиваюсь на шум. А из дверей на меня выскакивает, не поверите — Жан, [м]ляха муха, Клод Ван Дамм с искажённым яростью лицом. Уже постаревший, но узнаваемый. И встаёт передо мной в боевую стойку.

Я со стороны себя не видел. Наверное, очень глупое лицо было. Но это никак не оправдывает того, что этот [ч]удак ни с того ни с сего кааак у[дол]бёт мне ногой в грудак с вертухи! Я как раз начал делать приветливое выражение, чтобы попросить селфи там или еще чего, а тут на тебе, Олега, и селфи, и страдания — прилетело так, что в груди что-то пискнуло без моего участия. Я успел по древнерусской былинной традиции крикнуть "с@кабЫляааааа! ", и сразу оторвался от земли и полетел, выпуская воздух и, вроде, газы.

Это меня за верёвку дёрнули назад и вверх. Красиво лечу, на лице разные выражения сменяют одно другое. Жопой влетаю в кусты, ожидая сложных переломов и инвалидности, но очень аккуратно приземляюсь на маты. А Ван Дамм с совершенно зверским лицом постоял секунду, не опуская ноги, а потом спрашивает со страшным бельгийским акцентом "Ху ар ю? "Так с этого, дебил ногожопый, и надо было начинать, а ты сразу пацану уширо маваши гери в грудь. Сигарету мою не нашли, кстати — наверное, проглотил.

Так что же оказалось. грёбаный каскадер опоздал или свернул не туда, короче, на этом месте должен был стоять чел с сигаретой, и собственно стоял чел с сигаретой. Должен был вандаммовский сандалик из чьей-то грудной клетки выбить пыль — и выбил. Так что все правильно во вселенной, баланс не нарушился. Курить я бросил, кстати...

изображением Ганеши. А еще — перекрыть, наконец, мой стол, с которого годами исторически отпадает вся краска – и даже сделать из него что-то типа "прованса". Закрасить потёртостями, покрыть золотом, патиной. Улучшить мою жизнь, сделать ее побогемнее. Создать у меня самой обо мне впечатление, что я — не конченная.

И вот сидим мы, немного ужинаем. Она – пьет винище в три горла, заедает это все ассорти шашлыка, ковыряет вилкой тарелки сырную и фруктовую, а я скромнейше пожевываю рукколу. Мимодумно рассуждаю внутри себя: нормальные у них доходы лет в двадцать-то. Неужели Ганеши столько стоят примерно? Я в их возрасте вынужденного дебилизма в ресторанах заказывала воду с лимоном. А наедалась уже дома, картошечкой. При этом, ресторан дорогой. Чтоб вы прям понимали – Новиковский. Там счет за это все тысяч семь. Потому что вино она пьет недешевое, даже я постеснялась бы такое заказывать.

Досидели. Зарождалась неловкая ситуация. Я обычно, особенно, если старше, успешнее – либо вот сама этот ресторан беру – и оплачиваю, либо делю общий счет пополам, потому что ну [фиг]ли тут вообще высчитывать. Но у меня – руккола, а у него – пир Валтасара. Неудобненько вроде бы получается. Приносят счет. Она его фотографирует, открывает свои там соцсети какие-то и чего-то постит туда зачем-то. Я ее спрашиваю – Мила. Мила зовут. А что ты делаешь, Мила милая?

А Мила запостила чек ресторана и спрашивает подписчиков, кто оплатит ей удовольствие. Через секунду начинает булькать приложение банка – и в Милу летят донаты подписчиков.

Нет, это не оценочный пост. Не пост зависти. Не пост возрастной идиотки, которая считает, что вот мы-то страдали, зарабатывали в поте лица, рожали в поле, носили водицу в вёдрах, готовили на костре в пионерском галстуке, а посуду мыли камнем в пруду. И вы тоже! Ваше поколение, которым мы оставим воздвигнутое нами здание – должны. Должны узнать, а почём фунт лиха. Но это пост удивления легкого. Ну, вот распаковывает она трусы. Ну, вот мажет рожу какой-то косметикой. Неужели этого, [м]лядь, достаточно, чтобы быть благодарной ей вот настолько, чтобы оплачивать шашлык в ресторане?

Спрашиваю её: у тебя так часто? Постоянно – говорит, – у тебя иначе? Это потому, что у тебя боль несоответствия. Понимаешь, меня кормят деды, в основном. Падкие на молодость, озабоченные. Им семь тысяч ввалить – как два пальца же. А вот ты, наоборот, милфа получаешься. И твоя аудитория – двадцатилетние мальчики. Ну, откуда у них семь тыщ? Вот и страдай, я сочувствую.

И такая у неё была умудрённая рожа, такая в этом всем циничная философия, что я плюнула на Ганешу-то, передумала. И вообще от впечатлений едва не расплакалась. В свои двадцать я заказывала воду с лимоном, а наедалась дома картошечкой. Зато знать не знала тогда о дедах, милфах и принципах монетизации на трусах, шашлыках и всей этой дичи.

Alena Chornobay