Я случайно узнала, что не родная своим родителям…

Когда мне было 17 лет, я случайно нашла документы об усыновлении. Я была ошарашена, но родителям ничего не сказала, потому что они решили сохранить это в тайне, значит, их желание надо уважать. Мне ни капли не было интересно, кто мои настоящие родители, потому что, раз они меня бросили, значит,

Довелось мне на днях к высокой культуре и духовности невольно приобщиться. Повёл киндера в музыкальную школу на пианинке учиться.

Сидит он в кабинете с преподавателем занимается, а я по коридору туда-сюда время коротаю…

Атмосфера впечатляющая. Старинное здание, толстенные стены, высокие, метров пять, потолки, арочные своды, люстры бронзовые

Привез тещу в деревню. Ехать довольно долго. По просьбе благоверной, чтобы мама не скучала, накидал на флешку Ротару, Пугачевой, Кузьмина и прочих Антоновых и Виагр. Я их сам не люблю, но потерпеть могу. Музыка детства, [фиг]ли. Доехали, машина под окном. Вечером сынуля полез поиграться, зажигание включил-выключил, а вот трансмиттер не выключил.

Весь следующий день теща всем соседям рассказывала, какая хорошая радиостанция здесь в глуши появилась... и Ротару, и Пугачева, и Кузьмин.

Все бы ничего, только для себя я набросал Шнурова с Ленинградом и Раммштайн...

Утро было фееричным. Я зашел в дом как раз в тот момент, когда Серега Шнуров советовал теще побрить п%%%у. Такие же глаза были у нашей кошки, когда её первый раз вывезли на дачу.

После этого теща каждые пять минут включала и выключала приемник, но Шнур был непреклонен. Он пел то про дачников, то про то, что он не будет отмечать свой день рождения, то про без тебя п%%%%ц...

Потом пришел черед брутальных немецких парней. Тут тещенька ушла в глубочайший ах[рен] и приемник, выключив из розетки, убрала в шкаф. Ибо сосед — ветеран и с сорок пятого года на немецкую речь у него аллергия. Во избежание, как говорится.

Совсем поздний вечер. Маршрутный автобус – списанные отовсюду останки "Икаруса" – громыхает из пункта А в пункт Б. В самом хвосте, на некотором возвышении, сидят три красны девицы, одна из них скромным образом я. Кресло аккурат напротив прохода осчастливлено присутствием законченно гламурной особы. На ней пушистая белая курточка и сапожки на шпильках; в одной руке – банка джин-тоника, подмышкой зажата сумочка, из которой торчит книга Коэльо, в другой руке мобильный телефон, куда создание что-то вдохновенно щебечет. А кресла многозначительно так поскрипывают.

"Я тебе говорю, ты кааазел, – сообщает трубке девушка. Автобус разгоняется. – Ты все деньги тратишь на свою машину, а я тоже человек. – Автобус все еще разгоняется. – Она сломалась – ты ей что-то покупаешь, вот у меня плохое настроение, я тоже сломалась, почему ты мне ничего не покупаешь? – Автобус, похоже, готовится взлететь. – Ненавижу твою машину, чтоб ее не было вообще, вот!"

Заслышав такое святотатство, Икарус останавливается, как вкопанный. Девушкино кресло вылетает из креплений и вместе с девушкой вываливается в проход. В середине полета происходит сброс вспомогательных частей, кресло падает и укатывается к двери, девушка же стремительным домкратом пикирует в середину салона, где и приземляется на пол вниз лицом. Долгая потрясенная пауза в исполнении всех пассажиров и даже двигателя. В тишине – сдавленный мрачный голос:

– Я тебе перезвоню.