ним в душу мутными стеклами объектива. Вдруг у подземного перехода, тетка сельского вида как вскрикнет, так тоскливо, тоскливо: "Ой лишеньки!.. "

Ну, я ее бац, и запечатлел чисто автоматически. А тетя рыдает и меня зовет. Подхожу осторожно. Мол, что? Что случилось? Начинаю извиняться.

Оправдываюсь. Случайно снял, и не её вовсе снимал. А она сквозь рев: Да знімай скікі бажаєш! У мене просто синочок так на тебе схожий, тільки молоденькій... Ойойойойой...

Ну, я конечно забеспокоился. К чему бы это?

— И что с ним? — спрашиваю.

— Ойойойойойой... в Афганістані він вже рік. И не пише давно. Була у воєнкома. Вин пообіцяв з’ясувати, але досі нічого. Я в Москву їздила і теж там нічого. Тільки обіцяють... Ойййй. Шось погане з ним.

— Да успокойтесь пожалуйста. Думаю все в порядке. Ну там, — говорю, — на задание пошел секретное в тыл врага. Я ж тоже служил на войне и знаю.

Оттуда не присылают весточек. Можно себя выдать. А ежели с ним, что случилось, то давно бы командование сообщило.

— Так, гадаєте він живий?

— Жив точно!

А сам думаю, что это я несу, идиот, а вдруг убили парня или в плену мучают...

— А здоровий, не поранений?

Несчастная тетка воткнула мне в мозг свои красные мокрые глаза.

— Ну может чуть, чуть... всякое ж бывает.

— Ойойойойойййййо.... ой...

— Да чего вы кричите! Вот дослужит, осенью вернется! Через полгода, может раньше.

А вокруг уже народ стал толпиться. Милиционер косо взглядом шарит.

Кошмар, короче.

А тетка вцепилась мне в рукав и причитает:

— Ну точно повернеться... точно... скажіть...

— Да откуда же я знаю! Думаю что вернется и все будет хорошо!

— Ні! Скажіть точно, чі не точно повернеться!?

Во дела!

— Точно!

И уже не соображая что делаю, записываю ей телефон свой домашний на клочке бумаге. Позвоните когда приедет. Это вам для успокоительной уверенности.

— А як тебе звуть сынку?

— Саша...

— Оойойойойойййой... Ой йго теж Сашей звали.

— Зовут...

– Ойойойой, серденько моє...

И тут вдруг тетка успокоилась. Глаза ее мгновенно высохли. Взяла сумку и пошла вниз. Потом обернулась и на прощанье твердо: Ну, ти мабуть точно знаешь. Я вірю тобі.

Друзья мои, увидев, что я зацепился с неизвестной женщиной из-за фотки, подошли чтобы меня выручить. Но так и застыли рядом с выпученными глазами...

Прошло несколько месяцев, на дворе стоял август, но уже все думали об осени. И вот, как-то вечером позвонил мой телефон. Беру трубку: Алло...

— Сашенька! Ойойойойй.... Мой сыночек вернувся, підбитий тільки сильно.

Я тебе запрошую у гості... Він на машині в село тебе до нас привезе и назад до твого дому доставить!

Меня как парализовало. Я забыл об этом случае напрочь. Отнекивался... А потом согласился. Через пару часов подъехал к условленному месту

"москвичок". За рулем парень, Саша. На лице несколько маленьких царапин.

Пока ехали, узнал я его историю в подробностях. Воевал. Попал в плен.

Бежал. Полгода вот так и прошли. Выбрался. Еще немного кагэбэшники помучили и отпустили с миром. В боях ни разу не ранили. Только вот граната рванула рядом и чуть землей лицо посекло. Это то, что мать назвала "сильно підбитий".

В гостях было хорошо. Соседи глазели на вашего покорного слугу как будто я [мав]р с хвостом. А мамаша Саши меня всем как спасителя представляла. Я потом у тезки спрашиваю, когда уже домой вез:

— Чего это она меня спасителем называла?

— Да когда я писать ей перестал по понятным причинам, запаниковала она.

Побежала к гадалке, к другой, третьей... Без толку... А один тут старик есть, и нашептал ей, что вот, встретит она мужика с фотоаппаратом и он ей всю правду и скажет. И что зовут мужика так же как и сына. А сам старик ничего сказать не может, потому что не знает.

Я затих, не по себе стало. Дальше Саша рассказывал мне всякие армейские истории, а я думал о том, что совсем легко оказаться непонятно кем в руках неизвестно кого.

Пошел на следующий день к священнику знакомому. Рассказал ему все как на духу. Тот почитал молитвы и сказал, что всякое бывает и все в руках божьих и даже такие совпадения. Греха никакого нет, ибо все живы и здоровы, и люди хорошие...

Александр Ляпин

соседи, со вчерашнего дня шинковали горы салатов и обустраивали столы и навесы. Народ съехался со всей Армении, даже Париж и Лос-Анджелес не остались в стороне, выделили пару семей.

Несмотря на то что именинница родилась еще до революции, она до сих пор вполне сохранила крепость духа и ясность мысли, даже со своим нехитрым хозяйством справляется. После смерти мужа живет одна, в город ехать не хочет. Друзья-соседи помогают, правнуки набегами появляются, так и живет, не жалуется.

Имениннице налили вина в маленькую довоенную рюмочку и попросили произнести первый тост. Все замолчали.

Бабушка Араксия встала, кашлянула, чтобы себя подбодрить и начала:

— Дорогие мои и любимые, я очень рада, что не забыли вы старую бабушку, отложили дела и приехали ко мне на день рождения. Мне очень, очень приятно.

Хоть всех правнуков увидела своими глазами, а не только на фотографии. Теперь и умереть не жаль…

Тише, тише, не собираюсь я еще умирать, не думайте.

Но первый тост, вы все меня извините, я хочу сказать за здоровье нашего врача скорой помощи — Аванеса Гургеновича, который двадцать лет тому назад не дал мне умереть, когда я очень сильно болела. С того света достал. Почти каждый день сюда по нашим ямам ездил, выхаживал меня – старую бабку, жаль, что его сегодня нет за этим столом. Если бы не он, то и меня давно бы не было.

Говорят, что он давно живет в Ереване, надеюсь, что там он стал самым главным городским врачом, дай бог ему здоровья, всегда свечку за него в церкви ставлю. Какой же хороший доктор, добрый, внимательный, тут многие должны помнить его.

За столами закивали в подтверждение бабушкиных слов. Она еще что-то говорила про незабвенного Аванеса Гургеновича, а в это время, несколько человек, сидящих за самым дальним столом, игриво подмигнули седому почтальону Левону.

Когда-то давным-давно, на излете "Перестройки", вся Армения погрузилась во мрак, автоматную стрельбу и дикую нищету.

Чтобы вызвать скорую помощь, нужно было заплатить и заплатить не просто деньгами, а самым дорогим, что было на ту пору — канистрой бензина. Без этого врачи вообще на вызов не ехали.

Тут, как на зло, серьезно заболела бабушка Араксия, а во всей деревне ни капли бензина.

Делать было нечего, посовещались соседи, выбрали Левона, как самого высокого и представительного. Кто-то дал ему очки и белый халат жены, кто-то "слушалку" из детского набора доктора, а лицо закрыли марлевой повязкой, чтобы больная не узнала почтальона.

Так в доме бабушки Араксии и появился врач скорой помощи Аванес Гургенович, с футляром из-под шуруповёрта в руках.

Он слушал больную игрушечным стетоскопом, понимающе кивал, давал советы и выписывал лекарства, которые нашлись в аптечках соседей…

Левон держал рюмку, внимательно слушал длинный тост именинницы, улыбался и незаметно вытирал глаза…

хотят выселить. Но вдруг Хэир подумал, что полиция могла искать его из–за матери. Дело в том, что последнее время она чувствовала себя далеко не лучшим образом.

Бернард звонит домой в Лидс. Опасения подтверждены: его мать в больнице и надежд на то, что она переживёт эту ночь, очень мало. Он мчится на вокзал, но всё же не успевает на последний поезд. Он садится на поезд до Питерборо, но опаздывает на пересадку до Лидса уже на 20 минут.

Бернард всего лишь бедный студент и на такси от Питерборо до Лидса денег у него нет. Но зато у него была отвертка и связка отмычек. Зачем он носил весь этот набор с собой, история, увы, умалчивает. Парень в отчаянии: он надеется по приезде в Питерборо угнать машину, добраться до дома автостопом, украсть где–нибудь деньги, что–угодно. По голосу своего отца, который сообщил ему новости о матери, Хэир понял: этой ночью она умрёт, а значит он доберётся до дома во что бы это ни стало.

"Билеты, пожалуйста" вдруг доносится до Бернарда, тупо уставившегося в окно. Он передаёт билеты проводнику, тот их пробивает, но не уходит и продолжает смотреть на своего пассажира. Бернард плакал, у него красные глаза, да и выглядит он как–то испуганно.

— У вас всё в порядке?

— Конечно в порядке. И вообще какое ваше, собственно, дело?

— Вы выглядите неважно. Могу я чем–то вам помочь?

— Да, вы бы могли свалить отсюда и заняться своими делами.

Но проводник, несмотря на угрозу в голосе Бернарда, никуда не ушёл.

— Если у вас есть какие–то проблемы, я здесь, чтобы помочь. За это мне платят.

Бернард пересилил желание применить силу и понял, что единственный способ избавиться от назойливого собеседника — выложить всё начистоту. И он рассказывает, что его мать в больнице и она умирает, что он не успевает к ней, что он немного от этого расстроен и был бы признателен, если бы его оставили в покое. Проводник встаёт, выражает сочувствие и желает удачи. И покидает вагон.

Но не проходит и десяти минут, как он возвращается к Бернарду, который уже начинает злиться.

— Послушай, как только мы прибудем в Питерборо, беги на Первую платформу что есть сил. Поезд до Лидса будет ждать тебя там.

Бернард ошарашенно спрашивает: "Что вы имеете в виду? Поезд опаздывает или что? "

Но никто не опаздывал. Проводник по рации связался с Питерборо и вот теперь целый поезд до Лидса дожидается еще одного запаздывающего пассажира. "Все будут негодовать из–за длительной задержки, но сейчас это не имеет никакого значения. Езжай домой и да благословит тебя Господь".

Через несколько мгновений Бернард бросается вслед своему спасителю, но не может найти слов. Когда он всё же выговаривает благодарности и спрашивает, как он может отплатить, проводник отвечает: "Если вы действительно хотите меня поблагодарить, в следующий раз, когда увидите кого–то в беде, помогите ему. И если этот кто–то захочет отблагодарить уже вас — скажите ему то же, что и я. Этого будет достаточно".

Ранним утром Бернард был у постели своей матери, Джойс, в последние её минуты. Каждый раз, вспоминая о ней, он вспоминает и этого кондуктора.