то мне и суп, и компот, и пряник, и обнимашки; если плохое, либо она устала от работы (а это было часто), то крики, "дай отдохнуть", "не трогай", "сделай сам".

С папой примерно такая же ситуация, хоть я с ним и не жил, но бывал он не в настроении, и я четко осознавал, что он что-то делает для меня через себя и на самом деле хочет отдохнуть, но, как мама, он никогда этого не говорил. А вот его жена всегда готова была меня принять: надо покормить — ок, без проблем, несмотря на то, что она тоже, как мама, после работы; надо постирать мне одежду — ок, без проблем; надо уроки со мной сделать — ок, без проблем; надо меня забрать оттуда и отвезти туда-то — ок, без проблем. Ни слова, ни жесты не говорили, что она этого делать для меня не хочет. И в самые тяжелые минуты я всегда обращался к ней.

Я так и не понял, делала она это из-за сильной любви к отцу, либо из-за чувства доброты или долга… Между нами не было нежности, своих шуток, ласковых взглядов, но я всегда был уверен в том, что она будет рядом со мной, разделит радость и горе.

Мне 28. Она умерла четыре месяца назад. Это был мой самый верный друг. Мне еще никогда не было так одиноко при живых родителях и друзьях.

и по домам отправить. Не самая злая в деревеньке тетка, только ее дом как раз ближним был к помойной яме, а она взорвалась. Тут любая тетка разозлится, если испугается.

Тем утром Гошка рассказал Генке, как классно взрываются аэрозольные баллончики, если их в костер положить. И достал из-за пазухи баллончик. У бабушки сегодня дихлофос кончился. Гошка взялся выкинуть.

Генка сам знал, что они взрываются. Долго уговаривать не пришлось. Через полчаса и бабахнуло, и даже головешки в разные стороны раскидало.

— Хорошо взорвался, — оценил Генка, — у тебя один был?

— Один, — оптимистично вздохнул Гошка, — но я знаю, где еще взять. Меня послали в яму выкинуть, что за Маришиным домом, а значит, туда все их выкидывают, и там их много.

Надо сказать, что деревенская помойка от городской сильно отличается. В деревне никто объедки выкидывать не будет, – отдаст свиньям. А из других вещей выкидывают только совсем ненужное. Совсем ненужное – это когда в хозяйстве никак применить нельзя, не горит, или в печку не лезет, или воняет, когда горит. В деревенских помойках пусто поэтому. Баллончики от дихлофоса, или еще какого спрея, пузырьки из-под Тройного или Шипра, голова от куклы, керосинка, которую починить нельзя. Все видно. Только не достанешь.

Помойная яма иван-чаем заросла, бузиной и березками. Деревья сквозь мусор выперли. Когда к яме не подойти уже было, кто-то порубил и кусты, и деревья. И в яму ветки побросал, чтоб далеко не носить. Через хворост все видно, а не достанешь – провалишься.

А взорвать чего-нибудь хочется.

— А зачем нам их доставать, — к Гошке умная мысль пришла, — давай хворост подожжём и отойдем подальше. Пусть баллончики в яме взрываются. И яма заодно освободится.

Гошка и договорить не успел, а Генка уже спичкой чиркнул. Подожгли, отбежали подальше. Сидят на небольшом пригорке возле трех березок и одной липы. Ждут. Пока баллончики нагреются.

Они ж не знали, что в яму кто-то ненужный газовый баллон спрятал. Т. е. не совсем в яму и не совсем ненужный и не совсем один. Два. Тетка Мариша из города тащила четыре газовых баллона. Баллоны тяжелые, тетка старая. Решила два в иван-чае возле ямы спрятать, потом с тележкой прийти, а две штуки она играючи донесет. Тетка вредная, чтоб не украл никто, баллон так далеко в траву запихнула, что он в яму укатился. Расстроилась. Второй рядом поставила, оставшиеся подхватила и побежала за багром и тележкой. Тетка старая, бегает не быстро, Гошка с Генкой быстрее костры разжигают. А ей еще багор пришлось к древку гвоздем прибивать и колесо у тележки налаживать. Но она успела. Метров двадцать и не дошла всего и еще думала, что это там за дым над ямой. А тут как даст. Как даст, и ветки, горящие летят. И керосинка, которую починить нельзя. И пузырьки из-под Шипра и Тройного. И голова от куклы.

— Нефига себе, — говорит Генка, — там, наверное, все баллончики сразу взорвались.

— Нефига себе, — говорит тетка Мариша и добавляет еще некоторые слова.

— Пошли отсюда, — тянет Гошка приятеля за рукав, — пошли отсюда, а то накостыляют сейчас.

Они не слышат друг друга, у них уши заложило.

А вечером Гошку с Генкой судили.

— Твой это, Филипповна, — Тетка Мариша обращалась к Гошкиной бабушке, — твой это мой баллон взорвал, и яму он поджог. Больше некому.

— Так не видел никто, — говорила Гошкина бабушка, сама не веря в то, что говорит, — может, и не он.

— Он, — настаивает Мариша при молчаливой поддержке всей деревеньки, — у него голова, как дом советов, вечно каверзу какую выдумает, чтоб меня извести. Фонарь вот в прошлом году на голову уронил? Уронил. Выпори ты его ради Христа, Филипповна.

— Видать сильно, Маришка, тебе фонарем по голове попало, — вмешался бывший лесник Василь Федорыч, прозванный в деревне Куркулем за крепкое хозяйство, — если у тебя дом советов каверзы строит, антисоветская ты старушенция.

А дальше, неожиданно для Гошки и Генки, Куркуль сказал, что раз никто не видел, как Генка и Гошка яму поджигали, то наказывать их не нужно, а раз яму все равно они подожгли, пусть неделю по домам посидят, чтоб деревня от них отдохнула и успокоилась.

Так и решили единогласно, при одной несогласной тетке Марише. Тетка была возмущена до глубины души и оттуда зыркала на Куркуля, и ворчала. Какая она-де ему старушенция, если на целых пять лет его моложе? Речь Куркуля на деревенском сходе всем показалось странной. У него еще царапины на лысине не зажили, а он за Гошку с Генкой заступается. Так не бывает.

С царапинами вышла такая история. Гошка с собой на дачный отдых магазинного змея привез. Змей, конечно, воздушный, это Генка его магазинным прозвал, потому что купленный, а не самодельный. Змей был большим, красивым и с примочкой в виде трех пластмассовых парашютистов с парашютами. На леску, за которую змей в небо человека тянет, были насажены три скользящих фиговинки. Запускался змей, парашютист вешался на торчащий из фиговинки крючок, ветер заталкивал парашютиста вверх, там фиговинка билась об упор, крючок от удара освобождал парашютиста, и пластмассовая фигурка планировала, держась пластмассовыми руками за нитки строп.

Змей с парашютистами Генке понравился. Он давно вынашивал планы запустить теть Катиного котенка Пашку с парашютом. Он уже и старый зонтик присмотрел для этого дела. В городе с запуском котов на парашюте проще. Там и зонтиков больше, и дома высокие. В городе, где Генка живет, даже девятиэтажные есть. А в деревеньке нет. Деревья только. С деревьев котов запускать неудобно: ветки мешают. Поэтому Пашка, как магазинного змея увидел, у Генки из рук выкрутился и слинял. Понял, что пропал.

Гошка Генку сначала расстроил. Не потянет змей Пашку. Пашка очень упитанный котенок, хоть и полтора месяца всего.

— Но это ничего, — Гошка начинал зажигаться Генкиной идеей, — если Пашку и фигурку взвесить, то можно новый змей сделать и парашют специальный. По расчетам.

— Жди, сейчас за безменом сбегаю, — последние слова убегающего Генки было плохо слышно.

Безмен оказался пружинным.

— С такими весами на рынке хорошо торговать, Гена, — Гошка скептически оглядел безмен, — меньше, чем полкило не видит и врет наверняка. Пашек на такой безмен три штуки надо, чтоб он их заметил.

— В магазине весы есть, — вспомнил Генка, — ловим Пашку, берем твоего парашютиста и идем.

— В соседнее село, ага, — подхватил Гошка, — если Пашка по дороге в лесу не сбежит, то продавщицу ты сам уговаривать будешь: Взвесьте мне, пожалуйста, полкило кошатины. Здесь чуть больше, брать будете, или хвост отрезать?

— Вечно тебе мои идеи не нравятся, — надулся Генка, — между прочим, Пашку можно и не тащить, мы там, в селе похожего кота поймаем, я попрошу пряников взвесить, они в дальнем углу лежат, продавщица отвернется, а ты кота на весы положишь.

— Еще лучше придумал, — хмыкнул Гошка, — по чужому селу за котами гоняться. А если хозяйского какого изловим, так и накостыляют еще. Да и весы в магазине тоже врут. Все говорят, что Нинка обвешивает. Нет, Гена, весы мы сами сделаем. При помощи палки и веревки. Нам же точный вес не нужен. Нам надо знать во сколько раз Пашка тяжелее парашютиста. Только палка ровная нужна, чтоб по всей длине одинаково весила.

— Скалка подойдет?

— Генка вспомнил мультик про Архимеда, рычаги и римлян, — у бабушки длинная скалка есть, она ей лапшу раскатывает.

— Тащи. А я пойду Пашку поймаю.

Кот оказался тяжелее пластмассовой фигурки почти в десять раз, а во время взвешивания дружелюбно тяпнул Гошку за палец. Парашютист вел себя спокойно.

— Это что, парашют трехметровый будет?

— Генка приложил линейку к игрушечному куполу, — Тридцать сантиметров. Где мы столько целлофана возьмем? И какой же тогда змей нужен с самолет размером, да?

— Не три метра, а девяносто сантиметров всего, — Гошка что-то считал в столбик, чертя числа на песке, — а змей всего в два раза больше получается, — он же трех парашютистов за раз поднимает, и запас еще есть. Старые полиэтиленовые мешки на ферме можно выпросить. Я там видел.

Четыре дня ребята делали змея и парашют. За образцы они взяли магазинные.

Полиэтиленовые пакеты, выпрошенные на ферме, резали и сваривали большущим медным паяльником, найденным у Федьки-зоотехника. Паяльник грели на газовой плитке. Швы армировали полосками, бязи. Небольшой рулончик бязи, незаметно для себя, но очень кстати одолжил тот же Федька, когда вместе с ребятами лазил на чердак за паяльником и не вовремя отвернулся. Змей был разборным, поэтому на каркас пошли колена от двух бамбуковых удочек. Леску и ползунки взяли от магазинного, а в парашют после испытаний пришлось вставить два тоненьких ивовых прутика, чтоб не "слипался".

— Запуск кота в стратосферу назначаю завтра в час дня, — сказал Гошка командирским тоном, когда они с Генкой тащили сложенный змей домой после удачных испытаний: кусок кирпича, заменяющий кота, мягко приземлился на выкошенном лугу, — главное, чтоб Пашка не волновался и не дергался, а то прутики выпадут и парашют сдуется.

— А если разобьется? – до Генки только что дошла вся опасность предприятия, — жалко ведь.

— Не разобьется, Ген, все продумано, — успокоил Гошка приятеля, — мы его над прудом запускать будем. В случае чего в воду упадет и не разобьется. А чтоб не волновался, мы ему валерьянки нальем. Бабушка всегда валерьянку пьет, чтоб не волноваться. Говорят, коты валерьянку любят.

— А если утонет?

— Не утонет. Сказал же: я все продумал. Завтра в час дня.

Наступил час полета. Змей парил над деревенским прудом. По водной глади пруда, сидя попой в надутой камере от Москвича, и легко загребая руками, курсировал водно-спасательный отряд в виде привлеченной Светки в купальнике. Пашке скормили кусок колбасы, угостили хорошей дозой валерьянки, и прицепили кота к парашюту.

— Что-то мне ветер не нравится, — поддергивая леску одной рукой, Гошка поднял обслюнявленный палец вверх, — крутит чего-то. Сколько осталось до старта?

— А ничего не осталось, — Генка кивнул на лежащий на траве будильник, — ровно час. Пускать?

— Внимание! Старт! – скомандовал Гошка, начисто забыв про обратный отчет, как в кино.

Генка отпустил парашют и Пашка, увлекаемый ветром, поехал вверх по леске. Успокоенный валерьянкой котенок растопырил лапы, ошалело вертел головой и хвостом, но молчал.

Сборка из кота и парашюта быстро доехала до упорного узла рядом со змеем, в ползунке отогнулся крючок, парашют отцепился от лески и начал плавно опускаться. Светка смотрела на кота и пыталась подгрести к месту предполагаемого приводнения.

Лететь вниз Пашке понравилось гораздо меньше, чем вверх, и из-под купола донесся обиженный мяв.

Подул боковой ветер, и кота начало сносить от пруда.

— Ура! – заорал Генка, — Летит! Здорово летит! Ураа!

— Не орал бы ты, Ген, — тихо сказал Гошка, — его во двор к Куркулю сносит. Как бы забор не задел, или на крышу не приземлился.

Пашка не приземлился на крышу. И не задел за забор. Он летел, растопырив лапы, держа хвост по ветру, и орал. Василь Федорыч, прозванный в деревеньке куркулем, копался во дворе и никак не мог понять, откуда мяукает. Казалось, что откуда-то сверху. Деревьев рядом нет, а коты не летают, подумал Федорыч, разогнулся и все-таки посмотрел вверх. На всякий случай. Неизвестно откуда, прям из ясного летнего неба, на него летел кот на парашюте. И мяукал.

— Ух е… - только и успел выговорить Куркуль, как кот приземлился ему на голову. Почуяв под лапами долгожданную опору, Пашка выпустил все имеющиеся у него когти, как шасси, мертвой хваткой вцепился Куркулю в остатки волос и перестал мяукать. Теперь орал Федорыч, обещая коту и его родителям кары земные и небесные.

Гошка быстро стравил леску, посадив змея в крапиву сразу за прудом, кинул катушку с леской в воду и, помог Светке выбраться на берег. Можно было сматываться, но ребята с интересом прислушивались к происходящему во дворе у Куркуля. Там все стихло. Потом из-под забора, как ошпаренный вылетел Пашка и дунул к дому тети Кати. За ним волочилась короткая веревка с карабином.

— Ты смотри, отстегнулся, — удивился Генка, — я ж говорил, что карабин плохой.

Как ни странно, это приключение Гошке и Генке сошло с рук. Про оцарапавшего его кота на парашюте Куркуль никому рассказывать не стал и претензий к ребятам не предъявлял.

— И чего он за нас заступаться стал? – думал Гошка в первый день их с Генкой домашнего ареста, лежа на диване с книжкой, — замыслил чего, не иначе. Он же хитрый.

— Ну-ка, вставай, одевайся и бегом на улицу, — в комнату зашла Гошкина бабушка, — там тебя Василь Федорович ждет.

— А арест? – Гошка на улицу хотел, но в лапы к самому Куркулю не хотел совсем, — я ж под домашним арестом?

— Иди, арестант, — бабушка махнула на Гошку полотенцем, — ждут ведь.

Во дворе стоял Куркуль, а за его спиной Генка. Генка корчил рожи и подмигивал. В руках оба держали лопаты. Генка одну, Василь Федорович — две. На плече у куркуля висел вещмешок.

— Пошли, — Куркуль протянул Гошке лопату.

— Куда? – Гошка лопату взял.

— А вам с таким шилом в задницах не все равно куда? – Куркуль повернулся и зашагал из деревни, — все лучше, чем штаны об диван тереть.

Ребята пошли следом. Шли молча. Гошка только вопросительно посмотрел на Генку, а Генка в ответ развел руками: сам, мол, ничего не знаю.

— Может, он нас взял клад выкапывать? – мелькнула у Гошки шальная мысль, а по Генкиной довольной физиономии было видно, что такая мысль мелькнула не только у Гошки.

Куркуль привел их в небольшую, сразу за деревней, рощу. Ребята звали ее Черемушкиной. На опушке рощи Василь Федорович остановился возле старого дуба, посмотрел на солнце, встал к дубу спиной, отмерял двенадцать шагов на север и ковырнул землю лопатой. Потом отмерял прямоугольник две лопаты на три, копнув в углах и коротко сказал: — Копаем здесь. Посмотрим, что вы можете.

Копали молча. Втроем. Гошка с Генкой выдохлись через час, и стали делать небольшие перерывы. Куркуль копал не останавливаясь, только снял кепку. К обеду яма углубилась метра на полтора. А Василь Федорович объявил обед и выдал каждому по куску хлеба и сала. Потом продолжили копать. Куча выкопанной земли выросла на половину, когда Гошкина лопата звякнула обо что-то твердое.

— Клад! – крикнул Генка и подскочил к Гошке, — дай посмотреть.

— Не, не клад, — Василь Федорович тоже перестал копать, выпрямился и воткнул лопату в землю, — здесь домик садовника был, когда-то. Вот камни от фундамента и попадаются.

— Садовника? – заинтересовался Гошка, — а зачем тут садовник в роще? Тут же черемуха одна растет. И яблони еще дикие.

— Так роща и есть сад, — пояснил Куркуль, снова берясь за лопату, — яблони одичали, а черемуху барыня любила очень. А клада тут нет. До нас все перерыли уже.

— А чего ж мы тут копаем тогда? – расстроился Генка, — раз клада нет и копать нечего. Зря копаем.

— А кто яму помойную взорвал и пожог? – усмехнулся Куркуль, — Мариша вон до сих пор заикается, и мусор выбрасывать некуда. Так что мы не зря копаем, а новую яму делаем. Подальше от деревни.

Вечером ребята обошли деревеньку с рассказом, куда теперь надо мусор выкидывать. А домашний арест им отменили.