Жара, Манхэттен, пробка. Камри ползёт так медленно, что кажется — можно выйти, сходить за кофе и догнать её пешком. Вокруг бесконечное море машин, клаксонов и людей, которые уже давно сожалеют, что родились не голубями.
Сижу я такой, мучаюсь: лобовое стекло в разводах, солнце бьёт прямо в глаза. Думаю: "Да что уж там, помою". Нажимаю на рычажок — и в этот миг моя форсунка решает вспомнить своё истинное предназначение. Не просто пшикнуть, а выстрелить. Как будто в прошлой жизни она была гидрантом пожарной части Нью-Йорка.
Перед стеклом — Ниагара. И прямо за мной, в двух метрах, — кабриолет. Открытый. Очень открытый. Настолько открытый, что я успел увидеть выражение их лиц в зеркале. Это было что-то между:
"Ну прекрасно" и "Парень, ты серьёзно? "
Я, конечно, сделал вид, что ничего не заметил. В пробке все чем-то недовольны, мало ли что. Но тут происходит неожиданное: вокруг, из трёх рядов, начинают поднимать головы водители. Видят, что случилось. И… ржут. Настоящий хор поддерживающего смеха.
И тут я понял: шоу нужно продолжать.
Ну а что? Раз людям нравится — надо радовать.
Я ж профессионал в создании настроения.
Пшик!
Кабриолет снова получает лёгкий летний душ.
Соседи по полосам — аплодисменты, смех, кто-то снял на телефон.
Пробка оживает. Люди улыбаются.
Кабриолет — нет.
Водитель смотрит на меня с таким лицом, будто я лично отменил ему отпуск. Пассажир сидит, как мокрая хлебная крошка, в шоке от того, что Нью-Йорк — это, оказывается, город не только больших возможностей, но и неожиданных душевых.
Я делаю последнее контрольное промывание, зрители довольны, пробка едва не разошлась бурными овациями — и мы наконец-то начинаем двигаться.
Кабриолет объезжает меня, водитель косится зло. Но мне кажется… кажется, что пассажир уже начал высыхать и слегка улыбается. Может, потому что в такую жару освежиться — это наоборот подарок?
А я понял одно: иногда достаточно одной Камри и сильной форсунки, чтобы подарить людям шоу лучше, чем Бродвей.
| Новые истории от читателей |  |
| - вверх - | << | Д А Л Е Е! | >> | 15 сразу |
Бабка у меня была вредная. Очень вредная.
Проработав всю свою жизнь учительницей, она оставила среди своих учеников воспоминания о себе как о тётке сварливой, взбалмошной и скандальной.
Проработав несколько лет после института в разных городах, мои родители решили вернуться на свою малую родину, и временно пожить
На перемене к мальчику, скажем, Андрею, подходит его приятель — скажем, Гопал. Фром Непал, да. И говорит:
— Андре, смотри, какой шикарный зонт: прочный, большой, любой шторм выдержит.
— Да, хороший зонт.
— Хочешь купить за два евро?
— Я бы купил, — отвечает Андрей.
— Но почему за два евро? Откуда у тебя этот зонт? Ты его спер, что ли?
— Почему спер? — обиделся Гопал.
— Нашел в аудитории, на полу лежал.
— Я бы купил. Но есть вероятность, что хозяин этого зонта, какой-нибудь злобный слон по имени Мухаммад, отберет у меня свой зонт обратно и еще по шее даст.
— Да ну ты что, я бы в жизни тебя так не подставил! Этот зонт там долго лежал!
И тут к парням подходит — внимание! — их одноклассник. Злобный слон по имени Мухаммад!
И злобно глядя на Гопала, злобно говорит:
— Это ж мой зонт!
— А я как раз шел, чтобы тебе отдать, — отвечает Гопал.
Потом поворачивается к Андрею с суеверным восторгом:
— Ты пророк!
Весной 1929 года началась травля известного ученого-биолога Сергея Четверикова. Ему припомнили и происхождение – богатейший купеческий, промышленный род, и некоторые неосторожные высказывания. К травле подключилась центральная печать. "Комсомольская правда" потребовала от Наркомздрава изгнать Четверикова из Института экспериментальной