них родственники всегда шли.

Есть у меня один сосед по даче. Его участок далеко от моего, но общаемся достаточно. Он очень противный. Ему только-только стукнуло прошлым летом 40, а выглядел на все 50. Очень скверный характер, считает, ему все должны. Для простоты буду называть его Васильевым. Васильев думает, что за те несчастные копейки налогов, что он отдаёт бюджету, каждый врач, гаишник и учитель обязан облизывать его нижние полушария.

Естественно, все представители этих ремёсел ниже него по жизненному статусу. Когда мы с ним однажды вместе шли с вёдрами к скважине, у нас выдался короткий, но примечательный разговор. Васильев похвастался тем, как пару лет назад засудил одного врача реанимации, когда тот откачал его при остановке сердца.

Во время непрямого массажа сердца повредились рёбра и усугубилась невралгия, которой Васильев страдал уже десятилетие как. Врача отстранили, а затем уволили по статье с записью в личное. Васильев поднапрягся и ещё отсудил у него энное количество денег. Я ещё удивился: на моей практике ни разу не увольняли реаниматологов. А тем более их не удавалось засудить. Ни один главврач не допустит такого, больницы держатся за свой персонал крепко. И как можно судить человека, который тебе жизнь вообще-то спасал?

Васильев довольно погладил хлипенький ус и недвусмысленно обозначил свои связи в нужных местах с нужными людьми. Пациенты нередко идиоты, но чтоб такие — впервые видел. Спрашиваю его, а как же врачу надо было поступить тогда, не спасать тебя что ли?

— А мне всё равно, как бы он поступил — заржал сосед.

— Если бы я умер, то мне уже всё равно было бы, а так всё что смог с него поиметь — всё выдоил. И мог он меня спасти без ломания рёбер или не мог, это не моё вообще дело.

— А в чём тогда твоё дело?

— В том, что я смог у этих иждивенцев вернуть из своих налогов.

Дальше я молча нёс вёдра и много думал.

У врачей не принято распространяться о профессии. Потому что сразу же ты перестаёшь быть для окружающих человеком, и интересен им лишь как личный доктор. В любом случае, поверьте на слово, из чистосердечных признаний "я врач", ничего хорошего не выходит. НИ-КО-ГДА.

И вот какая-то нечистая душа заприметила у меня огромный чемодан "аптечки" и соседи сделали выводы. Теперь каждый приезд на дачу меня встречала толпа, чтобы одолжить лекарств и проконсультироваться. Я хирург, как я вас буду консультировать, дурни?!

Но вслух, конечно, отрицал всякие свои связи с врачебным делом. А потом как-то работы навалилось со всеми нововведениями. Зимой, весной и летом на даче не появлялся. Когда в сентябре приехал, надеялся, что забыли про соседа с кучей бесплатных лекарств.

Ан нет — только калитку отпирать начал, бежит с дальнего конца участков соседка. Нехорошо как-то бежит. Точно что-то случилось, за километр видно, что не лопата понадобилась. Ещё тридцать метров не добежала до моего забора и кричит:

— У Васильева приступ! – я даже ключи крепче сжал.

— Какой приступ? – соседка запыхалась совсем, но на последнем издыхании выдаёт: "сердце".

— В скорую звонили, они едут уже. Иди скорее помоги, ты врач же, ему плохо, он лежит совсем никакой. – Я её слушаю и понимаю, что скорая не успеет. Ближайшая подстанция почти в тридцати километрах отсюда. Ну совсем никак не доедет. И скорая это знает. Они не пошлют машину так далеко, когда недавно дожди сильные прошли. Многие сейчас по ментовским вызовам на дорожные аварии выезжают.

— Какой Васильев? – спрашиваю.

— Из зелёного трёхэтажного, на выезде почти участок.

— Не знаю оттуда никого.

— Ну какая разница, пошли быстрее. Бери чемодан свой, а то ещё неизвестно, когда врачи приедут, а он уже минут десять лежит весь белый.

— А я-то что? Я не врач, как я ему помогу?

— Как не врач? А всем посёлком к тебе за лекарствами ходим, ты всё знаешь всегда. Пошли быстрее!

— И что, что знаю. Ну дам я ему таблетку какую-нибудь, а ему хуже станет. Я права не имею.

Соседка как рыба молчит, глазами хлопает, рот открывает.

— Я не пойду никуда и лечить его не буду. Тут не больница.

— Открыл калитку и пошёл в дом. Соседка у забора с минуту постояла, а потом убежала назад.

Васильев умер. За ним приехали через два часа и констатировали. Мог бы, конечно, его тогда спасти. Но пока в интернете есть хоть какая-то анонимность, с чистой совестью признаю, что не жалею. Пока такие мрази, как он, пытаются засудить врачей, спасающих жизни, люди будут умирать. Так пусть лучше умирают такие как он.

он. А поскольку все это время он орал, что жить без нее не будет, убьется - то его ремешками к кровати и прикрутили. Поскольку с пареньком все в порядке, то надо его из реанимации перевозить, что мне и поручили. Везу я его с капельницей, а он никак не успокаивается, орет. Мне это маленько надоело, и решил я приколоться.

– Ах так, — говорю, — Жить не хочешь? Ну и не надо, будешь донором органов, — и отсоединяю у него капельницу. Действие безвредное, однако эффект производит тот еще. И везу его дальше. Он притих. Подхожу к лифту. А надо сказать, что везти его можно было двумя путями: поверху и через подвал, где морг. Так вот, захожу в лифт, меня спрашивают куда: наверх или в морг? Я говорю:

– В морг.

Паренек белеет и начинает что-то бормотать о врачах-убийцах. Когда добрались до низа, он начал орать уже во весь голос: "Спасите, помогите, убивают!". А все видят, что человек явно не в себе, ремнями к кровати прикован, и внимания на это никакого не обращают, кто-то успокаивает:

– Это не больно, потерпи. Раз — и готово, — и т. д…. Паренек понимает, что это явно вселенский заговор, вспоминает все фильмы, где у людей вырезают органы, и впадает в полную прострацию…. Когда добрались до палаты, на него смотреть стало страшно: лежит весь белый, покорный судьбе. Больше он покончить с собой не пытался, шоковая терапия, блин!

Смотрела за ним мать. Тамара взяла длительный отпуск, чтобы помочь сыну:

— Давай позанимаемся.

— М, — и машет рукой: нет.

— Надо поесть.

— М.

У парня просто опустились руки. И я его понимал на 100%, поэтому решил поддержать. По-своему.

Стоило Тамаре выйти из палаты, как начиналась "реабилитация":

— Здоровый мужик, а ведешь себя, как ребенок.

— Ммм.

— Не стыдно? Без мамы никуда.

— Ыыыы!

— Что ыкаешь?

— Ммм, — и показывает: уйди.

— Фигушки, слушай дальше…

От моего бубнежа две залетевшие мухи покончили с собой, "разогнавшись и башкой в стекло".

Так продолжалось два дня. Тамара за дверь – "реабилитация", вернулась – и я образец заботы и сострадания.

— Николаевич, помоги усадить.

— Конечно-конечно.

В такие моменты лицо Андрюхи выражало страстное желание запечь меня в духовке. С красным перцем и гвоздями. На медленном огне.

Устав от постоянных наездов, Андрей решил пожаловаться маме, тыча в меня пальцем и мелодично ыкая.

— Он говорит спасибо, что поправил одеяло и подушку, — с невинным лицом перевел я.

— И от меня спасибо, — улыбнулась Тамара, — присмотри за ним, Николаевич, схожу за обедом.

Дверь не успела закрыться, как я фыркнул:

— Стукач.

— Ыыыы.

— Ыыыы, бе бе бе. Нормально скажи, послать хочешь?

— Ааа, — и машет головой.

Типа, давно мечтаю.

— Ну так пошли, слабо?? Куда? Ну? Ну? Куда? На… На…

— …! — рявкнул Андрей и замер.

Глядя на выпученные глаза, я не удержался и подмигнул:

— Молодец. За это скажи дяде…

— Спасибо, — выдал Андрюха, снова замерев от удивления.

— На здоровье, теперь отдыхай. Схожу поем.

В коридоре, увидев Тамару, я не преминул сообщить:

— Ваш сын только что сказал спасибо (о том, что вначале послал, решил не распространяться).

— Шутите, — не поверила женщина.

— Такими вещами не шутят.

Что потом было в палате, можете себе представить. И слёзы, и … да не важно. В общем, потихоньку, помаленьку Андрей начал оживать. А потом его перевели в неврологическое отделение.

В следующий раз мы встретились уже через полтора месяца, когда я приезжал за рецептом. Андрюха гулял с друзьями в больничном дворике. Кстати, узнал и помахал рукой.

А недавно он нашёл меня в соцсетях. Со здоровьем все хорошо, живет и здравствует. В этом, конечно, заслуга врачей и его мамы, дневавшей и ночевавшей в отделении.

Столько времени прошло, а как вспомню, что вытворял – до сих пор стыдно.

Автор: Андрей Авдей