я прочитал, что в Рязанской губернии было село Гулынки, где родился будущий вице-адмирал В. М. Головнин, командир шлюпа "Диана", почти год (1808-1809) простоявшего возле африканского мыса Доброй Надежды в окружении английской эскадры и успешно удравшего от них. А село это потом переименовали в Мыс Доброй Надежды в память об отчаянном прорыве Головнина.

От удивления полез в карты – правда! В долине реки Мокши недалеко от городка Сасово есть такое село. Желание увидеть его – тезку знаменитого африканского мыса – было реализовано одной весной в начале текущего тысячелетия. Мы с товарищем долго бродили по селу, вытянутому вдоль шоссе. Аккуратные домики, каменные погреба снаружи вдоль улицы… Учитель географии в местной школе, в которую мы заглянули в поисках какого-нибудь краеведа, сказал, что версия Конецкого неправильная, потому что село Гулынки, – это совершенно другое село, в другом районе Рязанской области, а наш Мыс к нему никакого отношения не имеет. Нам он рассказал свою версию: весной, во время половодья, Мокша разливалась настолько, что участок террасы, на которой стоит село, превращался в небольшой временный мыс. Переселенцы из соседнего села, организовавшие здесь исходную деревеньку, в надежде на новую хорошую жизнь так и назвали ее — Мыс Доброй Надежды.

Это было мое первое удивление от села – логика деревенских жителей была полностью идентична мыслям португальского короля Жуана II в XV веке, который приказал переименовать мыс Бурь в мыс Доброй Надежды, надеясь, что новое название не будет отпугивать мореплавателей и они доберутся до желанной Индии.

Второе удивление оказалось еще сильнее. Поглядев на наши физиономии, переваривающие первое удивление, учитель хитро улыбнулся и предложил сходить на рыбалку. Мы сказали, что не готовились к ней и у нас ничего нет. Учитель заверил нас, что ничего не надо и такую рыбалку мы никогда не забудем. Черт побери, как же он оказался прав! Заскочив домой, он через пару минут вышел с каким-то свертком, и мы отъехали недалеко от села. Весна, уровень воды на пойме только начал спадать, полно проточных озер. Многочисленные грунтовки, проложенные по пойме, пересекают эти протоки, а сами протоки проходят под дорогами в обычных бетонных трубах довольно большого диаметра. Учитель развернул свой сверток, который оказался обычным картофельным мешком, подошел к водопропускной трубе и просто подставил мешок под поток воды из трубы. Держать его было непросто, напор неслабый. Периодически он вытаскивал мешок и давал воде слиться из него. Со стороны – мужик набирает воду в мешок! Но минут через 10-15 он подошел к нам и показал четверть мешка рыбы – караси и окуни! Т. е. рыбу ловят мешком из трубы! Я остолбенел – в мире, который был мне известен до этой минуты, ТАК рыбу не ловили! Это не рыбалка, это просто сбор рыбы! Учитель насладился нашим видом и сказал, что такой способ работает недолго, недели две весной и иногда летом и осенью во время паводков. Но за эти две недели местные обычно себя на поллета вяленой рыбкой обеспечивают. Еще через полчаса он ссыпал нам в рюкзак полмешка рыбы, поблагодарил за интерес к географии и ушел.

Мне много пришлось поездить по стране, видеть разные способы добычи рыбы, но настолько простого и эффективного – никогда. А Мыс Доброй Надежды с тех пор у меня прочно ассоциируется не с Африкой, а с одним из многочисленных наших российских сел, каждое из которых удивительно по-своему.

в пределах видимости лавочке, на которой уже сидел какой-то псих и негромко разговаривал сам с собой.

Я присел рядом с психом. О чем он говорит, я не вслушивался. Впрочем, он не обратил на меня никакого внимания, продолжая свой разговор с воображаемым собеседником. Я достал сигареты и закурил. Почуяв запах дыма, псих тут же повернулся ко мне, и жестами, не прекращая говорить, попросил закурить.

Я протянул сигарету, и в тот момент, когда он повернулся ко мне и склонился над зажигалкой, мне стало стыдно. Я заметил, как с той стороны лица у него блеснула гарнитура.

Понимаете? Я принял за психа человека, говорящего по телефону. Был ли это кто-то из персонала, или посетитель? Непонятно. Рубашка с коротким рукавом, спортивные штаны, да тут все так одеты. Я волей-неволей стал вслушиваться в обрывки разговора.

Вольготно развалившись на лавочке, тупо уставившись в небо, покачивая ногой, он обсуждал с кем-то условия поставки крупной партии какого-то сырья. Судя по терминам, медицинского. Потом говорили про погоду. Про курс доллара и евро. Потом, со смехом — про какую-то сауну и девочек.

А я сидел, слушал, и думал о том, как же сложно нынче стало отличить человека нормального от человека сумасшедшего. И в чем собственно разница.

Потом наконец из дверей корпуса появилась медсестра.

Она повертела головой, увидела нас, погрозила в нашу сторону пальцем, и строго крикнула:

— Смирнов, ты опять?! Смотри, я всё Николай Иванычу расскажу!

Тут сидящий рядом мужчина прервал свой деловой разговор, повернулся ко мне, и сказал негромко.

— Брат, дай пару сигарет, коли не жалко.

Я протянул пачку, он ловко сунул её куда-то в штаны, потом достал из уха своё средство связи, оказавшееся обрезком обыкновенной капельницы, выкинул в урну, и забавно подпрыгивая побежал к дверям корпуса.

ждали, несмотря на то, что наши планы менялись. Мы сами были почти детьми и имели небольшое представление о том, как тебя воспитывать. Мы старались давать тебе лучшее, заботились, переживали за тебя, не били, говорили с тобой часто, и если где-то были косяки, то это не из-за нашей жестокости или нелюбви, а только по неопытности. Мы отдали тебе лучшую комнату, большую и с балконом, отдали тебя в хорошую гимназию, покупали игрушки и почти всё, что ты хотела. Да, у нас не было денег на очень дорогие вещи или на конный спорт, как ты мечтала, но остальное у тебя было. Да, мы не ездили за границу, как многие твои одноклассники, но зато мы ходили в классные походы в горы. И ты училась в платной гимназии, что позволило тебе поступить в университет без проблем. Ты знаешь два иностранных языка, окончила художественную школу, в которой, между прочим, все материалы тоже недёшево стоят. Но ты почему-то припоминаешь другое. Как мы тебя редко хвалили за домашнюю работу. Но, милая, это была твоя обязанность — мыть посуду и вытирать пыль. Я готовила еду, папа ходил по магазинам, выносил мусор и пылесосил, нас никто не хвалил. Мы редко говорили тебе, что ты красивая; редко — это, по-твоему, не каждый день, наверное. Я ударила тебя, да, однажды, когда ты называла свою бабушку — мою маму — старой и тупой мразматичкой, потому что она забыла попросить тебя купить лекарство, и тебе пришлось второй раз идти в аптеку, а не пойти гулять с друзьями. Мы заставляли тебя учиться. А кто из родителей не делает этого? И кто из детей добровольно сидит и учит формулы по физике вместо того, чтобы отдыхать? Мы не учитывали твоё мнение. А что, надо спрашивать восьмилетнего ребёнка, хочет ли он поехать на дачу, куда едет вся семья? Или надо спрашивать разрешения у подростка, чтобы завести ещё одного ребёнка? Или, может, советоваться с ним о том, какую машину купить? Ты была недовольна, что мы купили маленькую машину, зато новую, ведь ты мечтала о внедорожнике, как у одноклассников, хотя с нашим бюджетом мы могли купить его разве что выпущенным лет 30 назад. Почему в своей неуверенности, неумении выбирать друзей и работу ты обвиняешь нас? Почему ты выкопала что-то плохое, надумала себе что-то плохое, что было в прошлом, и живёшь этим? Ты взрослая женщина, строй свою жизнь, не выискивая несуществующие обиды родителей".

Всё это мы сказали дочери, но она всё равно считает, что у нее было детство, полное травм.