Абба, это наш праздник?

Еще несколько лет назад елка у русскоязычного еврея в Израиле была не праздником, а когнитивным диссонансом. Впрочем, многие до сих пор стесняются — по старой привычке.

В голове звучат два голоса. Один говорит: “Ты что, с ума сошел? Ты теперь в стране, где у тебя есть законное право на восемь дней свечей и канцерогенные пончики! ” А второй - тот, что из детства, — шепчет: “А ведь пахнет… мандаринами и надеждой, что вот сейчас, вот в этот момент, все будет хорошо. И как встретишь, так и проведешь”.

Елка здесь всегда не та. Настоящей, которая пахнет и осыпается в лифте, здесь нет. Ты берешь не слишком экологичную пластиковую, многоразовую. Несешь ее домой, как труп, завернутый в черный пакет, чтобы галахические соседи не видели.

И вот она стоит. В углу. Не у окна! Елка у окна — это уже не украшение, это провокация с подсветкой. Это вызов местному раввинату. Русскоязычный еврей в Израиле не бросает вызовы. Он тихо в углу ностальгирует. Поставил — и боится. Открывает только своим по паролю: “У вас продаются елочные игрушки? ”

Игрушки — это особая тема. Вот эта стеклянная шишка — она старше твоего израильского гражданства. Она помнит Гагарина и пережила СССР. На нее смотришь и думаешь: “Боже, какая же ты живучая. И я должен быть таким же”.

Вечер. Включаешь гирлянду. Неярко. Режим “тлеющие угли”. Чтобы не вызывать подозрения. И тут — дзинь-дзинь! Гость. Завсегдатай синагоги Срулик (сокращенное от уважительного Исраэль) зашел за солью. А ты стоишь, как идиот, между гирляндой и ханукией. Мозг лихорадочно соображает: выключить свет — значит признать, что делал что-то постыдное. Оставить — расписаться в своем гойстве.

И ты просто не открываешь. Пароль не знаешь? Иди нах[рен]. Учи русский.

Дети подходят. “Абба, это наш праздник? ”. И ты, честно глядя в их глаза, говоришь: “Дети, это не праздник. Это наш семейный архив. В формате DIY”.

На столе — оливье, винегрет, хумус, селедка под шубой, питы, шампанское и арак. Потому что если уж пошла такая культурная амбивалентность, то пусть идет до конца. Сидят, едят. Тосты говорят: “За мир”. “За Новый год”. “За здоровье! ” “И дай Бог не последний”. Никто не говорит: “С Рождеством Христовым”.

А утром елка выглядит уставшей. И ты вместе с ней. Елка простоит неделю, может даже две. Потом ты разберешь ее, упакуешь в ту же коробку с надписью “Руками не трогать! ” и поставишь на балкон. Рядом с чемоданом, с которым ты приехал в Израиль.

Потому что эта елка — не про Бога и не про страну. Она про ту часть тебя, которую не спросили, хочет ли она вернуться на землю предков. Она как тот акцент, который никуда не денешь. Как любимая, душевная, но вышедшая из моды песня. Она — тихая, немного стыдливая, украшенная гирляндой, в которой спит твой внутренний ребенок. Он почему-то продолжает верить, что если загадать желание на Новый год, то оно обязательно сбудется.

С наступающим!

Только когда комар садится на твои яйца, ты понимаешь, что есть способ решения проблемы без применения силы.

Несколько лет назад меня познакомили с одной семьей. Очень странной, так я подумала сначала. Они постоянно запасались разными продуктами и вещами в оптовом размахе. А я как раз по роду деятельности могла им помочь получить хорошую оптовую цену. Так и подружились.

Как-то забрала их поставку и впервые повезла им домой тяжеленный моток металлического троса. По приезду офигела от масштабов запасов, самого дома, а также бункера с отдельным подземным входом и выходом, системой видеонаблюдения, сигнализацией, целой независимой энергосетью и от многого чего еще.

В общем, люди основательно и на полном серьезе готовятся к апокалипсису, к нескольким его сценариям. И все их запасы рассчитаны на несколько лет жизни для 25 человек, а в семье их всего четверо, и они ведут список людей, которых они к себе пустят "если что". В списке на тот момент оставалось всего восемь мест.

Никогда не была параноиком, но когда, спустя три года после нашего знакомства, мне подарили огромный рюкзак, напичканный всем — от спичек до ножа, снабдили подробной инструкцией, как себя вести и что делать, чтобы добраться в целости до бункера, а также сообщили, что я теперь в их списке + еще один человек и одно животное, я была счастлива! Рюкзак стоит у входа уже год, я соблюдаю инструкцию и регулярно провожу ревизию его содержимого. И еще я пошла учиться стрелять — они говорят, пригодится.

Работаю полицейским в метро, вышел на обход подземного перехода, смотрю, сидит человек, внешне похож на бомжа и просит милостыню. Запрещено же, пришлось его попросить уйти. Он тихо, мирно встал и ушёл, я следовал за ним, вышел он из метро, встал, и не знает куда ему идти. Я подошёл к нему и говорю: "Дед, пойдем покурим". Отвечает: "Пойдем". Угостил его сигаретой и спрашиваю: "Дед, как до такой жизни докатился?" На что получаю ответ: "Оставил всё детям, сыну и дочке. И ушёл на улицу жить своей жизнью. Они теперь даже не интересуются мной", а сам слезами укрывается от своего же рассказа. Докурили, а на улице ведь холодно, и тут я говорю ему: "Я сейчас ухожу, докуривай и заходи обратно в переход, погрейся, но раз в два часа, выходи на улицу, чтобы у других сотрудников не было к тебе вопросов". Он очень радостно улыбнулся и поблагодарил.

Вспомнил тут на волне постов про собеседования. 2008 год. Когда меня в очередной раз не взяли в армию, пришлось снова устраиваться на работу. И вот я, совершенно лысый в свитере с воротником по самые уши прихожу на собеседование в какой-то салон связи. Выгляжу как молодой, но очень перспективный уголовник недавно из мест не столь отдалённых.