Недавно у моего мужа умер друг — остановилось сердце внезапно. 33 года, молодой, красивый. Соцсети пестрят его фото, куча добрых слов, какой он был талантливый красивый, умный, добрый, весёлый. Какой он хороший сын, муж, брат, друг, отец. А я помню другое.

Помню, как он изменял беременной жене, и она приходила ко мне плакать. Помню, как он ни хрена не работал, а ходил на репбазу и играл там со своей группой дрянные песенки, которые никто не слушал, а платил за аренду студии из кармана жены. Помню, как мы с друзьями пили у нас дома, и в разгар вечеринки он поднял тост за здоровье матери, у которой два дня назад был инфаркт, и он говорил: "Надеюсь, она не умрёт", — и ржал. Помню, как муж поехал среди ночи вытаскивать его, бухого, когда он заехал в сугроб на трассе, как помог ему с ремонтом машины, и как этот друг отказал мне в помощи, когда муж был в больнице, и нужно было отвезти ему лекарства и вещи, а я сорвала спину и не могла встать. Помню, как он взял долг у своего брата и пропил. А у брата это был платёж по ипотеке. Помню, как своего сына он называл щенком. Помню его презрение и ненависть ко всем людям, потому что они не признают в нём поэта и гения, поэтому они — быдло, а не в том дело, что просто он пишет говно. Помню, как жена его сидела в декрете, были проблемы по здоровью у ребёнка, а он ушёл с высокооплачиваемой работы, потому что он не раб системы, чтобы сидеть с 8 до 17 в офисе. К слову, туда его устроил ещё один наш друг, и этот "не раб" подвёл его своим быстрым уходом, хотя за него ручались.

На похоронах все так плакали, будто это был действительно прекрасный человек. А на самом деле это говно редкостное. Единственное, что правда, — он был очень красивый. Но это не достоинство, конечно.

На заседаниях поэтического клуба один пожилой маститый поэт постоянно журил остальных за недостаточное знание основ стихосложения (кстати, иногда вполне справедливо). Причем, когда он начинал об этом вещать, то самовозгорался и никак не мог остановиться; его несло. Все вежливо терпели. И вот на очередном заседании он в который раз принялся пафосно кричать: "Да как же можно писать стихи, не умея отличить ямб от хорея!

Что же это за безобразие: каждый пишет как хочет! А каноны?! А классика?! Нет уж, коллеги, прежде чем сочинять, извольте теорию изучить!". Все опустили глаза в пол, ибо никто с ним ссориться не хотел, и каждый чувствовал, что дедушка в чем-то прав, хотя в чём-то не очень. Чтобы разрядить напряженную ситуацию, я произнес ровным голосом такую фразу (глядя в потолок и вроде ни к кому конкретно не обращаясь):

"А вот у меня есть один знакомый. Он знает о ceксе всё. Но – импотент".

Примерно с полминуты стояла гробовая тишина. А потом все, не удержавшись, дружно грохнули от смеха. Хохотали так, что маститому поэту ничего не оставалось делать, как обезоруживающе улыбнуться и примирительно сказать: "Ну, я рад, что вы меня, наконец-то, поняли".

В детстве в наше садовое товарищество по средам приезжала машина с молоком. Она приезжала к десяти, но в девять все уже были на маленькой площади со сторожкой, занимали очередь, болтали, делились новостями. Тогда это был огромный дефецит, давали всего один литр в одни руки. Поэтому меня брали всегда с собой, хотя мне было года четыре, у меня тоже был свой бидон, и я, важная такая, ходила и ждала вместе со всеми, когда же будет молоко. Иногда соседский дедушка, который меня очень любил, покупал мне жвачки по рублю в стоящей рядом палатке. Когда в наши ворота заезжал молоковоз, все сразу радовались, строились в очередь. Я помню этот прекрасный запах свежего молока. Как молочница наматывала на кран свежую марлю, чтобы его процедить. Набрав молока, мы ждали наших соседей и медленно шли домой, болтая о пустяках. И я знала, что сегодня и завтра будет моя любимая геркулесовая каша на молоке, а, может, и целый стакан просто, чтобы попить и насладиться вкусом.

На студенческие каникулы уезжали шабашить в Тюмень. Возвращаемся в Домодедово с полными карманами денег (2500 рублей на брата, по тем временам огромные бабки). 80-81 год.

В аэропорту нас таксисты вычислили сразу.

— Ребята, в Москву за 25р не хотите?

А среди нас был один ушлый Толик.

Куда-то смотался, приходит и говорит

— Пацаны, нашел покруче такси.

Выходим, смотрим — министерская "Чайка"!!! Толян, оказывается, успел договориться с водилой за полтинник, что тот завезет нас в Москву (водитель ждал какого-то министра, но рейс задержали на 2 часа).

Водитель: — Куда едем?

Толик: — Пивбар "Жигули"!!!

Водитель начал отказыватся, мол Арбат, центр столицы, но потом увидел 50-ти рублевую купюру и согласился.

Подъехали под самый вход в пивбар.

11 часов утра.

Очередь метров 100.

Вываливемся из "Чайки" в спецовках (как прилетели, не успели переодеться).

Толян: — Вася, за нами через 2 часа заедешь!!!

Очередь молчит.

Заходим в пивбар первыми и отрыв по полной программе! !!

Да, "Чайка" тогда был еще тот автомобиль!!!

Учились мы тогда в девятом классе и очень любили ходить в пешие походы, прихватив с собой хорошую ёмкость домашнего вина и немножко закуски, в надежде добыть чего нить на месте. И вот пошли мы как-то километров за двадцать, в местность именуемую Подмаячный. Маяк там стоит. Маяки в той местности — это что-то вроде хутора — стоит маяк, рядом хижина смотрителя и его огороды. И вот уговорив почти всё вино и съев весь дневной рыбный улов, нам в голову пришла замечательная мысь — так как темно, то можно пробраться к маяку и под прикрытием темноты покопать картошки, морковки и прочего, что росло по обе стороны от ведущей к маяку земляной дороги. И вот вооружившись перочинными ножами, в качестве палки-копалки, мы выдвинулись в направлении палестин источающих грозди овощные...

Сколько мы копали — не знаю, но умотались окончательно. Ничего не найдя и матерясь шепотом, мы пошли спать. Видели бы Вы наши лица, когда на обратном пути пред наши очи предстал апокалиптический вид — нетронутые овощные плантации и АБСОЛЮТНО ВСЯ ПЕРЕКОПАНАЯ ГРУНТОВАЯ ДОРОГА ведущая к маяку!