В 1997 мой папа Кирьянен, он же "деда", поехал в ООН на конгресс непредставленных народов, как Предводитель и Великий Вождь ингерманландских финнов. Не обращая внимания на вой домочадцев, уверенных, что теперь-то деда "опозорит флот" уже не локально, надев, к примеру, на защиту своего аспиранта зеленый галстук к синему пиджаку, а начнет гулеванить на международной арене, деда невозмутимо завернул пожилые домашние тапочки в пережившую перестройку газетку “Советский Спорт”, сунул сверток в портфель и полетел в ООН.

Он подружился там с индейцем. Индеец тоже был из непредставленных, и к завтраку в фешенебельном отеле спускался в перьях на голове. А Кирьянен приходил в домашних тапочках, и товарищи из ООН с уважением относились к экзотическому поведению indigenous people.

При этом "внешняя репутация" у деды совершенно безупречная — по работе он никогда ничего не забывает, а студенты вообще считают его высокоорганизованной и технически продвинутой личностью.

В общем, то, что папа вместо мази для обработки послеоперационной раны взял с собой в Италию глицерин для чистки холодильника, это в порядке вещей. То, что мама, не моргнув глазом, ему эту рану этим глицерином обрабатывала, тоже не очень удивительно. Парадокс, что ни с раной, ни с папой ровным счетом ничего не случилось. У их поколения какая-то фантастическая выживаемость.

Одна слабоумная мамаша привела в подгороднюю ветклинику кошечку на прививку от бешенства и чумки. Дочку свою, квадробера. Невозмутимая регистраторша предупредила, что кошечек они должны при этом обязательно чипировать и при показаниях врача ещё стерилизовать. И подала мамаше бумаги на оформление процедур. Побледневшая мамаша ретировалась под хохот очереди бурча недовольно угрозы всех по увольнять.

Стою, жду чела возле проходной ОКБ Сухого. Одет в милитари с элементами общего по[фиг]изма и преклонения перед вероятным противником.

Ем мороженое.

Вдруг, подъезжает машина, открывается окно и на меня начинает орать тетя ( здравстауй, климакс), что она за[дол]балась бегать от бюро пропусков на проходную, и что у нас тут за бардак, сидим, жопы отсиживаем, дармоеды, а она, такая занятая, вынуждена из за нас, уродов, тут время терять!

Настроение было игривое, и я устроил ей ответную истерику, где, плюясь недоеденным, орал, что за такую зарплату я [дол]бал во все отверстия ее, ее авто, это КБ, продукцию этого КБ во все сопла, самого Сухого, а так же Мокрого и Влажного тоже. И полусухого. А так же креплеого и полусладкого!

И все! Меня за[дол]бало! Увольняюсь к х[рена]м из этой шарашки!

Раздавил в сердцах эскимо ей на лобовухе и, смачно харкнув на капот решительно свалил за угол.

Тетя только глаза пучила и ртом ам ам делала.

Игрив я ныне чета…

Я настолько обласкан всем, что меня окружает, что сим посланием капризничаю…

Еще совсем недавно, когда каналов в телевизоре был целый "один", потом два-шесть-двенадцать, и рядом с переключателем каналов лежали плоскогубцы, и никакой порицаемой ныне радуги цветов не было даже в надежде, как мы радовались, увидев на туманном экране серые лица