с односторонним движением. А пешком через дворы гораздо быстрее получается. Но, пешие прогулки – это развлечение для излишне энергичных граждан. Солидные люди передвигаются с комфортом, опираясь на плоды технического прогресса. И мой супруг в их числе. Поэтому, если у его мамы возникают какие-то проблемы, примерный сын спешит на помощь исключительно за рулем автомобиля.

Однажды от маман поступил экстренный вызов. Муж уехал, а меня как бес под ребро пихнул. Взяла второй комплект ключей от машины, дошла до свекрови, перегнала авто обратно домой. Вернулась на место преступления на лавочку к соседнему подъезду и стала ждать. План был такой: полюбоваться на выражение лица благоверного в момент осознания потери, а потом выпрыгнуть из кустов с криком: " – Ну и рожа у тебя, Шарапов". Объясниться, не подходя ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и вместе посмеяться, когда розыгрыш оценят и простят.

Муж вышел из подъезда, насвистывая себе что-то под нос и крутя в руке связку ключей. Его лицо было спокойно и безмятежно. Ничего! Сейчас он увидит, что нашей машины нет, а не её месте стоит чужой автомобиль. Будет ошарашен, растерян, и тогда я реализую свой план до конца.

Не замечая подмены, супруг нажал кнопку на брелоке. Машина пискнула и весело подмигнула, щелкнули замки блокировки. Что за фигня?! Муж занял водительское место, завёл двигатель, автомобиль тронулся в сторону выезда со двора. Я сидела на лавочке в состоянии, близком к контузии пыльным мешком. Предположения одно абсурднее другого проносились в моей голове: я сплю, я угнала не то авто, это не мой муж, мой муж тайно посещает другую машину.

Автомобиль остановился и сдал назад, поравнявшись со мной. В открытом окне безмерным счастьем светился мой благоверный.

— Лапуль, видела бы ты сейчас свою морду лица!

Это оказалась машина приятеля, который помогал с ремонтом. Мужики засекли из окна мою рокировку и тоже решили приколоться.

Попугай был породы жако — это такие серо-голубые с красной шапочкой, размером с голубя. Скорее всего прежние владельцы от него (попугая) просто хотели избавиться.

Попугаи этого вида обычно хорошо говорят, но Гоша говорить человеческим голосом не хотел, зато здорово подражал разным звукам. Он лаял совершено точно как наша собака Катя, чем первое время вводил ее в путаницу – она отвечала ему думая что есть веская причина полаять, но вскоре сообразила что к чему и вообще перестала лаять даже когда стоило.

Другим навыком Гоши было подражание человеческому смеху. Он так заразительно смеялся, что домашние без всякой причины начинали смеяться тоже, причем в отличии от Кати мы так и не научились игнорировать его смех, разве что останавливались когда уже сил смеяться не было. Помимо лая и смеха Гоша еще подражал крикам птиц, которые освоил когда клетку с ним мы выставили на балкон чтобы в доме было потише и почище.

Понятно, что на зиму Гошу пришлось забрать назад в дом. Вместе с Гошей в дом был внесен весь птичий гам – крики ворон, щебетание воробьев, песни скворцов и много еще каких уличных звуков только в десять раз громче. Свою какафонию Гоша начинал с восходом солнца, что не всегда совпадало с нашим утренним расписанием. Поэтому, чтобы выспаться мы стали с ночи накрывать Гошину клетку пледом – это давало возможность поспать чуть попозже.

Как-то приехала к нам в гости старая знакомая со своей дочкой. В то время все три сына жили с нами так что все спальни были заняты и гостей мы поселили в гостиной, где обитал Гоша.

Гостья эта с одной стороны заслуживает описания, а с другой стороны соблюдения конфиденциальности. Дело в том, что наши отношения сложились еще в моей прежней стране, где эта дама заведовала общенациональным собачим движением, да и сюда она приехала по собачим делам, а я ей содействовал по старой памяти.

Она была женщиной во всех отношениях, но женщиной с мужскими яйцами, т. е. умела добиваться своих деловых целей во чтобы то ни стало. А от женщины в ней была вся эта внешняя мишура – если встретишь ее днем обратишь на нее внимание, все на месте: и кудряшки и брови вразлет, и губки бабочкой, и наряды.

Например ее норковая шубка была очень хороша, правда когда она одела ее на Вестминстер-шоу все внимание окружающих было на ней – она была польщена этим не зная, что для любителей животных меховая шуба как красная тряпка для быка.

Так что в течение дня она была достаточно мила. Но однажды утром я выходил из ванной, а она туда хотела войти – я вскрикнул от ужаса: без парика, бровей, ресниц, помады передо мной был чистый Фантомас.

Однако я отвлекся от собственно истории о Гоше. В тот день нам всем нужно было уйти очень рано и я прокрался в гостиную, чтобы снять плед с Гошиной клетки – гостьи могли не сообразить и не гоже Гоше сидеть сутки в темноте.

Вечером приходим мы домой, а Гоша нас встречает не смехом, не свистом или лаем, а руганью:

— Сволочь! Заткнись уже! – и это голосом гостьи, но без мата, который я здесь опускаю.

Моя гостья заметалась:

— Ой что это он врет, я такое не говорила. – Ей было очень неудобно что она грубо разговаривала с птичкой гостеприимных хозяев.

К сожалению эта фраза на долго осталась в репертуаре Гоши, а то чему мы хотели его научить он игнорировал начисто.

старичок.

— О! — закричали наши путешественники.

— О! Гуд... это.. ивнинг! Дую спик инглиш!

И кто-то из них уже скроил на международном английском языке фразу про "а давайте мы тут у вас оставим машину и дадим вам много-много евров? "

Но старичок, услышав слово инглиш нехорошо как-то осклабился. И сказал. По-итальянски (которого никто из путешественников не знал), но было почему-то понятно:

— Англичане, да? А вот х[рен] вам, а не паркинг!

Божественный итальянский язык был понятен еще и потому, что жилистой ручонкой старичок Джованни смачно изобразил вполне международно-понятный фак.

Наши мужики обомлели на миг, а потом судорожно закричали:

— Нет! Ноу! но англичано! но, синьор! Раша! Русские! Россия! Москва! Москау! тьфу, б%я!

Старичок прищурился. И сделал знак рукой, мол, подождите, синьоры. И ушел куда-то в ночь.

Пришел через три минуты. В руках у него была пачка. "Беломор-Канал".

Он ткнул его поочередно в лицо кажждого ночного гостя и хитро спросил по-итальянски (но в той ситуации они поняли: ):

— Что это?

— БЕЛОМОР-КАНАААЛ!!! — наши мужики взревели уже это хором.

— Канал!

Беломор! Водка, Матрешка, Селедка!

Старик удовлетворенно кивнул и показал руками: паркуйтеся вон туда, синьоры.

хорошенько смотри.

— Мама, мне сорок семь лет.

— Это в Москве тебе сорок семь, а в Стамбуле ты -пятилетний.

— Ого, какой список. Мама, ты ж мне и сумку побольше дай и чтобы крепкая была.

— Не нужна тебе сумка, нечего надрываться. Там на базаре полно носильщиков. За пять лир что угодно до дома донесут, тем более, и нести не далеко. Очень удобно.

— О, шикарный сервис.

— А ты как думал? Это же Европа, ну в смысле Азия, ну в смысле, ты понял…

Я понял и отправился на базар.

Накупил всего-всего: от клубники до гранатов, исчерпал мамин список и стал присматриваться к носильщикам.

Их и вправду было немало, у каждого за спиной большая плетеная корзина, и каждый, напрягая жилы, громко пел свою отчаянную рекламную песню.

И тут, среди них я заметил тщедушного старичка. Такой он был старый, кривоногий и худой, что казалось, будто бы огромная корзина — его хозяйка, а не наоборот.

Вот я и решил дать деду подзаработать. Он обрадовался, засуетился, аккуратно нагрузил мои пакеты в корзину, причем — картошку и яблоки вниз, черешню -наверх, все, как положено, а как понял, что я ни бельмеса по-турецки, показал на пальцах пять лир, и как-то с трудом, совсем не лихо, погрузил корзину себе на горб. Я указал на ближайшую мечеть, как ориентир моего дома, а тут, откуда ни возьмись, к деду подбежал маленький мальчик лет семи, с клюкой в руках. Похоже, что мальчик был деду даже не внуком, скорее, правнуком.

Пошли. Я впереди, а дед — чуть позади. Мой груз скрючил носильщика почти до самой земли. Так он и шел — одной рукой опираясь на плечо мальчика, а другой -на свою клюку.

Мне почему-то стало очень стыдно, иду налегке, как плантатор, а они… и зачем я пять кило картошки взял? Без нее было бы килограммов восемь, от силы десять, и деда бы не так согнуло.

Метров через сто, дед что-то крякнул внуку и опустил корзину на землю.

Не успел я удивиться, как груз уже оказался на плечиках этого семилетнего олененка на тоненьких ножках.

У мальчика получалось еще хуже, чем у дедушки. И как такое случилось, что между дедом и мальчиком не хватало целых два звена, два поколения здоровых и крепких мужиков? Куда они исчезли? Не было никаких сомнений, что у этого деда на всем белом свете есть только этот мальчик, а у мальчика — этот совсем дряхлый дед.

Вот только один уже давно не может, а другой еще не в состоянии таскать огромную корзину. Выглядели они и вправду, как разорванная цепь.

Я решил прекратить это издевательство над людьми, протянул деньги и сказал:

— Окей, финиш, тыщикулер.

Дед помог мальчику сесть на землю и удивленно начал тыкать пальцем в сторону мечети, мол, какой "окей"? Мы ведь еще полдороги не дошли.

Я махнул рукой и опять сказал — "окей", протягивая деньги.

Дед грустно пожал плечами, аккуратно вынул из корзины пакеты, надменно отодвинул от себя мою руку с деньгами, надел корзину, обнял мальчишку и поплелся обратно в сторону базара.

И тут я понял, что ужасно оскорбил их своей жалостью, ведь они не нищие, а честные работяги с огромным чувством собственного достоинства. И не важно, что дед, может быть, еще Ататюрка помнит и уже давно не в состоянии таскать тяжелые корзины. Принципы дороже денег.

Я быстро догнал горе-носильщиков, опять сказал "окей" и показал на свои пакеты и на мечеть.

Так они, уставшие и мокрые, и тащились до самого моего дома, то и дело подменяя под корзиной и поддерживая друг друга. Еще и мне улыбаться успевали, не переживай, мол, все под контролем, мы уж как-нибудь дойдем.

Заплатил я им вдвое больше.

Дед хотел было отказаться, но потом все же согласился, ведь чаевые — это прихоть клиента.

Они еще долго потом сидели на ступенях нашего подъезда. Отдыхали. Я даже холодной воды им вынес...