Курсутдинов был тупой.  

Его непроходимая тупость была очевидна даже для него самого. Он был не злой, не вредный, никакой.

Просто иногда делал странные вещи. И объяснить смысл своих поступков не мог.  

Его странности были не опасны, подумаешь — забросил зачем-то лопату на крышу казармы. Или постирал форму в хлорированном растворе для обеззараживания военной техники и теперь светился в строю как одинокий белоснежный лебедь.

В караул Курсутдинов ходил как все. Охранять знамя в штабе ему на всякий случай не доверяли, поэтому бдил Курсутдинов около гаражей или дивизионного склада.  

Склад этот был важный. В нем хранились консервы, сухпайки, заспиртованный хлеб, палатки, котелки, полушубки  и прочие предметы, жизненно необходимые в армейской жизни. При складе служил и виртуозно управлял недостачами прапорщик. Недостачи были небольшими, случались с ведома начальства и всегда укладывались в нормы "усушки-утруски". До поры до времени…

На складе обнаружили большую пропажу. И это была не усушка. Продукты  стали пропадать ящиками, а полушубки — десятками. Ночами. При закрытом складе, с подключенной к сигнализации дверью. И даже (!) с нетронутой пластилиновой печатью.   Каждый раз, когда  прапорщик вбегал в штаб с криками "усэ попырыпыздыли усе поуаровалы! ", командир выходил из себя от ярости.

Окна склада были наглухо заколочены, он несколько раз проверялся на предмет подкопов и дыр в крыше. Запирали и открыли исключительно в присутствии дежурного офицера. Безрезультатно — кражи продолжались.

Наконец, высшее командование объявило - тот, кто задержит расхитителя, незамедлительно поедет во внеочередной двухнедельный отпуск домой, в какой бы республике СССР тот не проживал.  

Курсутдинов на посту не спал. Поэтому четко видел, как к складу прокралась темная фигура, аккуратно вытащила забитое досками окно — вместе с петлями и переплетом. И исчезла внутри. Курсутдинов подошел ближе и стал ждать.  

Через некоторое время из окна вывалился ящик, потом второй. За ними вылез расхититель.  

Курсутдинов снял автомат с предохранителя и передернул затвор.

— Ни кипишуй, вот, возьми тушенки, — протянул две банки совершенно неиспугавшийся вор.

Курсутдинов улыбнулся своей странной улыбкой и произнес "стой-стрелять буду".

— Мало? Забери ящик, я еще себе возьму — занервничал расхититель.

Курсутдинов дал очередь в воздух.  

К моменту, когда на шум выстрелов подбежали начальник караула и бодрствующая смена, успело прозвучать три или четыре длинных очереди.   В свете мечущихся фонариков предстала ужасающая картина. На черной земле перед странно улыбающимся  Курсутдиновым была распластана человеческая фигура. Вокруг были разметаны куски розовой плоти…

Что-ж ты с@ка сде… хотел сказать начкар, но тут фигура на снегу зашевелилась, обвела глазами собоавшихся, уставилась на Курсутдинова и спросила — ты м&@ак? На%@й ты тушенку расстрелял?

Только после этого прибежавшие на шум разглядели развороченные очередями ящики.  

Объяснить, почему он выпустил весь рожок в тушенку,   Курсутдинов не смог. И только тупо улыбался матам командира. Командиру же предстояло отчитаться за применение каждого патрона, поэтому вместо отпуска он грозил отправить Курсутдинова на губу. Но замполит (“слово коммуниста — держи”) убедил выполнить данное перед строем обещание. Отпуск боец получил.

Складской прапорщик пошел под суд как соучастник. Именно он сделал хитрую вынимающуюся конструкцию окна.  

В караул Курсутдинова больше не ставили.

Любимый сделал комплимент вчера..."Ты такая красивая, я когда [дол]бал тебя сверху, любовался" Грубо, но так мило.

У костра разговоры всегда такие жизненные идут. Вот и в этот раз один из друзей, который по профессии хирург, поведал.

Работает он в деревенском амбулаторном пункте. Естественно, основные пациенты — колхозники или трактористы, нажравшиеся до коликов и потом порисовавшие друг друга ножом, и тому подобные личности. А один раз приходит к нему мужик, спокойно так приходит, с изрисованным в лохмотья лицом (представлять этого себе не надо), и с... финкой в сердце. Причём, при полном сознании и разуме. Естественно, после оказания первой помощи хирурга заинтересовало, что же произошло.

Пациент рассказывает:

— Пошёл я охотиться на бобров. С самодельной бомбочкой. Но воспользоваться ею не успел, так как рванула она прямо в руках. Лицо в хлам, естественно, всё в крови. Потерял сознание. Потом пришёл в себя и думаю: "Ну, блин, рожа вся в крови. А сейчас на кровь сюда придут волки, они кровь чувствуют. Не, живым не сдамся!". Достал финку — и в сердце. Потерял сознание. Потом пришёл в себя: "Блин, живой! И волки чего-то не пришли...".

Встаёт, отряхивается и идёт к врачу.

Был в одном университете такой преподаватель — Лиходеев Николай Палыч. Очень тихонький и примерный старичок, на студентов не pугался, двоек не ставил, помирать, впрочем, к вящей радости обучаемых, тоже не собирался. Все его всячески любили, холили, лелеяли и даже по-дружески при встрече толкали в грудь. Но однажды его один кадр просто-таки довел. Не помню, какой он у нас предмет вел, но сидел тот нерадивый деятель на последней парте, и постоянно мучил бедного старичка ехидными комментариями к месту и не очень. И вот.

Старичок этот говорит:

— Сейчас будем решать одну из моих любимых задач...

— Ваша любимая — наша ненавистная.

— Да откуда Вы знаете? — кротко так удивляется старичок.

— Мы же ее еще не решали. Может, она Вам понравится.

— Не может, — отвечает этот гад, — все, что нравится Вам, мне ненавистно.

Препод ехидно задумался.

— Вы уверены? — спросил он после паузы.

— Да, — нагло сказал студент.

— Абсолютно?

—!!! Абсолютно!!!

— Тогда, молодой человек, — горестно пожал плечами препод, — Вы пе[тух]...

Вот это был фурор! После этого старичок был месяц, наверное, народным любимцем.

Это было жарким летом с десяток лет назад.

Идём мы с дитём в поликлинику. Если спешим, то по короткому пути топаем. На нем есть неширокий такой, не сильно удобный поворотик. А на углу этого поворота стоит девушка в лёгком сарафане на тонких бретельках, повернувшись в нашу сторону открытой спиной. Я аж тормознулась. И не потому, что кто-то из нас сильно толстый, чтоб не разминуться...

У девушки плечо и вся лопатка были покрыты какой-то довольно крупной сыпью, или точнее, множеством очень подозрительных болячек размером в некрупную вишню, смазанных, похоже, фукорцином.

Признаю, испугалась — кто знает, может это по воздуху передаётся?!

Потом мы всё же продолжили движение, только осторожно (может, уйдёт, а нам к врачу по записи, на время) — чтобы ветер не поднимать.

И только в метрах трёх от девушки я поняла, что на спине у неё просто стрррашно красивая татуировка — цветущая розовая сакура.

А отойти чуть подальше, ну хоть тресни — зараза заразой, честное слово...