Скрипи, скрипи, перо! Переводи бумагу. Иосиф Бродский...

Всегда удивлялся крикам и запросам родителей о школах. Как и жалобам учеников. Типа, зачем нам вот то, к чему вот се, на хер мне биология, если я на мехмат поступаю И так далее.

Мне вот про школу все-все понятно стало, когда там развернулась неслыханная по накалу борьба с шариковыми. Ручками. С шариковыми ручками, я имею ввиду.

Да, мне 300 лет, я выполз из тьмы, я писал чернилами. Из-за чего все было в чернилах. И кляксы, кляксы! Забытое слово! Когда х[рена]к -и надо переписывать все! И да, ручки эти надо было заправлять чернилами толькотуставного цвета!

И тут в нашу жизнь пришел прогресс! Шарик! Не кляксится, не надо его заряжать, не пачкает все вокруг собой.

И все учительская гвардия, вся завучевская рать встала на праведный бой! Нет шарику! Тетради не принимаем! Домашки тоже!

Почему?

Объяснения были разными, но близкими по степени абсурда. Шариковые ручки… тадаммм… ПОРТЯТ ВОЗ… ПОЧЕРК!

Вот так вот. Как хочешь, так и понимай. И девок тоже портят, видимо. А так же наводят порчу на домашний скот и потраву на посевы.

На самом деле, ответ один: не положено.

Тогда-то до меня дошла простая истина, что раз за школу платит государство, то делается там все в его интересах.

Юниты обучаются вставать утром, [ман]довать туда, куда не хочу, зевая и матерясь, и делать то, что скажут. Чем абсурднее, тем тщательней делать. И не [зв]издеть.

Сам я имел на эту систему свои взгляды, потому как-то приперся на урок с гусиным пером.

Соседский дачный гусь с говорящей кличкой Полкан лишился пера в кровавой битве. Все руки, сволочь, мне исщипал. Орал страшно.

За партой я сидел, мнил себя пиитом, задумчиво вперяясь взглядом в потолок, и элегически шкарябал оным по папиру.

Соседи выли от хохота. Дальше было все предсказуемо: крики, вышвыривание в коридор, директор, родители, давящиеся от хи-хи, одобрительный [ман]дюль дома, и вот меня уже спрашивают школьные негодяи: где перо взял?

Полкана я сдал быстро.

Ободрали его, сердягу, так, что хоть сейчас в духовку суй.

И понеслась.

По Ленину. Партия школьных негодяев, вооруженная передовой теорией, увлекла с собой массы. Идея пошла в народ.

Учителя не смогли остановить вал народной фронды, и шариковые ручки узаконили.

Но мне, гадине такой, припомнили все.

Пришлось менять школу. Из этой я бы вышел с таким аттестатом, что и в тюрьму б не взяли. Палкой через ворота б от стен отпихивали.

Табуирование лексики — это, конечно, чистое средневековье. Делить слова сами по себе на правильные и неправильные по составу букв можно исключительно от пещерной глупости и от наличия в голове монорельсовой железной дороги, с которой давно сошла дрезина. Язык в каждом отдельном случае может быть красивым или безобразным, уместным или пошлым, грамотным или не очень, но никак не запрещенным и не подцензурным.

Если вы хотите, чтобы детишки перестали материться и заговорили языком Пушкина: запретите им Пушкина и вставьте в школьную программу три часа мата еженедельно, с диктантом и сочинением. Через месяц их будет тошнить от мата, как сейчас от Пушкина.

Одна главных задач воспитания ребенка — привитие ему чувства собственного достоинства.

Как бы сильно общество на тебя ни давило: ты должен быть таким же, как все!

Нет, не должен. Чувство собственного достоинства не позволит ребенку смеяться над пошлой шуткой учителя, даже если весь класс подобострастно хихикает. Чувство собственного достоинства не позволит ребенку участвовать в буллинге в школе.

Я человек, а не член стаи. Если не встать на защиту травимого, то сначала хотя бы просто не участвовать. Из этого потом вырастет неучастие в двухминутках ненависти.

Я человек, и я не буду ненавидеть других людей по команде.

Владимир Набоков говорил: "Я придавал высшее значение НЕЖНОСТИ, ТАЛАНТУ и ГОРДОСТИ".

Хорошо. Давайте назовем это гордостью. Будьте гордецами. Не становитесь членами стаи.

Будьте не такими, как все.

В 6 лет я любила прыгать со спинки кровати на саму кровать, а потом сразу на пол. Папа сидел в соседней комнате и вообще никак не реагировал. В какой-то момент вспомнила слова мамы: “Ты хоть с крыши упади — твой папа и не заметит”. И я решила проверить. Специально “сорвалась”, упала головой вниз, да ещё так криво, что поясницей врезалась в открытую задвижку. Было реально больно, я разревелась. Папа тут же влетает, начинает успокаивать. И я, вся в слезах, вдруг выдаю:

— Папа… у меня свет пропадает… голова кружится. Я умираю?!

Он до последнего думал, что я шучу. Но я специально не двигалась и просто в истерике плакала. В какой-то момент он срывается в другую комнату за домашним телефоном. А я, увидев его реакцию, решила: ну всё, надо доводить образ до конца. И притворилась, что потеряла сознание. Я помню, как было сложно валяться, не двигая даже бровью.

В итоге, приезжает настоящая скорая — и тут я внезапно осознаю: "Всё, хана мне" — от страха я встала. Все были в а[ут]е.

Из детства

Захотелось уйти пораньше с уроков, пошла в медпункт, мол живот болит, тошнит, голова побаливает

Раньше всегда срабатывало, быстро отпускали домой и свобода. Но в этом раз, почему-то, решили, что что-то серьёзное. Вызвали маму с работы, отправили на скорой сначала в одну больницу, потом в другую больницу

По дороге услышала заветную фразу мамы: не дай бог ты врёшь.

И всё, и дальше пути не было, в итоге вырезали аппендицит, и вместо одного дня прогула, целая неделя в больнице.