Я страшно горд собой: мне 12, а я играю в карты со взрослыми и почти собрал "буру?". Но больше мне нравится слушать их разговоры. Это настоящие мужские темы: драки, машины, женщины, заработок денег, рассказы о поездках в другие города. С ровесниками о таком не поговоришь. К тому же русские стремительно уезжают из Таджикистана. Первыми были немцы,
потом прибалты, потом корейцы – эти вообще разъезжались по всему миру.
Русские тоже уезжали, но их всегда было много. А сейчас я хожу к своим школьным друзьям аж в другой район и мы – три белобрысых мушкетера во всей округе, гоняем на "роликовых досках" с горы в 20-м квартале — от здания университета, похожего на гигантский космический корабль, потерпевший крушение в горах, до старого моста через Сыр-Дарью, выкатываясь прямо к крепости Александра Македонского. Это пограничный бастион Александрии Эсхата, то есть "крайней" (именно так наш город нарёк великий и тщеславный эллин). Крайняя, а не последняя, прошу заметить. Искандер не собирался останавливаться.
Стена крепости над рекой ощетинилась дулами пулемётов. Ещё осенью там оборонялись повстанцы Махмуда Худойбердыева – гражданская война пришла и в наш мирный Согд, а теперь там заново отстроенная и укреплённая часть президентской гвардии.
Роликовые доски – это не современные скейты. Это длинные узкие прямые советские доски, с надписью "Sport". Все катают с горы на "тачанках" — деревянная конструкция на металлических подшипниках, страшно дребезжащая на асфальте, а мы – на досках. Мажоры. Скорость гораздо выше, ветер в лицо, шум в ушах. Особый шик ехать стоя. Катаем без защиты, локти и колени в мясо.
Сейчас летние каникулы и моих друзей в городе нет. Они в соседнем Бишкеке. Я пошел на гору один и мой роскошный "скейт" тут же отжали местные — переехал через реку, а там уже старая махалля и владения "конкурирующего племени". Рассказал об этом во дворе и вот мы уже идем большой шумной компанией возвращать мою доску. С нами старшие и малые, все воодушевлены. Разудалая драка с "благородными мотивами" — один из доступных видов альтернативного коллективного досуга ибо в городе царит страшная скука.
Скейт мы не вернули, зато позадирали каких-то местных и устроили перебрасывание камнями до первой крови. Так я был принят в дворовую стаю на правах полноправного члена и теперь гордо восседаю на топчане с ногами по-турецки. Старшие трут за жизнь, им по 18-19 лет, разница по меркам возраста — в целую жизнь. Мы едим виноград. В руках у меня Бура?.
— Вон идёт Джаля? б, — говорит вдруг Сухроб, — Тахмина?
— Петух.
Я не раз видел эту красивую девушку. Она жила в козырном доме рядом с больницей, у них не отключали электричество по ночам зимой. Поздно ночью, возвращаясь домой через темный район можно было заметить, как она готовит еду за освещённым окном на втором этаже. У нее было редкое для таджикских девушек модное карэ и крашеные волосы. Платья её были скорее светские, без вычурных блесток, хотя и этнического кроя. Видимо, она шила их сама или они были сделаны на заказ. Слово "джаляб" на согдийском наречии означает "шлюха".
Сухроб – заводила компании. Сын главврача местной больницы, мажор и говорун. Он в курсе всех слухов в районе, а то и в городе. Он только рад рассказать мне историю и за одно попрактиковаться в русском. Русский считается престижным языком элиты, к тому же он нужен для поездок на работу в Россию. Сухроб говорит на нем не очень, но очень любит это, употребляя не к месту высокопарные обороты в духе "обрати пожалуйста внимание" и "я полагаю", почерпнутые, видимо, от отца.
— Она за деньги в жопу даёт. Я полагаю, это все знают. Потому и "Петух". А так девственница. Но что толку, если все знают.
— А почему не курица?
— Ты не понял, это как в тюрьме.
— Она, что – сидела?
— Нет, просто кто даёт в жопу – петух. Есть же ОПРЕДЕЛЕННОЕ ВЫРАЖЕНИЕ.
Сухроб со вкусом смакует эти слова.
Я понимаю. Но это кажется мне неостроумным, неграмотным и вообще – неприятным.
— Мы с Тахми? ной – соседи, говорит Шерзод. Он уже студент-первокурсник и по-русски говорит хорошо, даже ставит ударение на второй слог в женских именах, русифицируя их произношение.
— Представляешь, она спрашивает у моей сестры: я слышала, что у меня такое прозвище. Это из-за того, что у меня голос грубый?
Все смеются. Я тоже. Нравится быть причастным к общему секрету "который знают все".
— А что значит – все знают? Может, это слухи.
— Не слухи, друг моего отца к ней приезжал.
— А отец сам?
— Муаттара-хон тогда сама сделает из отца петуха.
— А сколько стоит у неё?
Все замолкают. Тахмина проходит совсем рядом с нами по дорожке возле дома.
— Слава, а иди ты – узнай, сколько у неё стоит?
— Давай, познакомься с ней!
— Она тебе скажет!
— Иди!
— Что, струсил?!
— Давай, иди, Домо? д!
Домод на фарси "жених". Все ждут представления. На арене два экзотических существа: девушка со смелой по таджикским меркам прической и "народной репутацией", и русский мальчик, который жаждет общественного одобрения.
— Давай! – мои новые друзья переходят на шёпот и толкают меня в спину. Давай, она сейчас пройдёт.
— Зачем? Что говорить? Что вы хотите, чтобы я сказал?
— Скажи, что она петух.
— Нет.
— Скажи: Почём?
— Пошли вы!
— Ты зассал!
Меня выталкивают на тропу. Я неловко мнусь и развернувшись, оказываюсь перед Тахминой. Она выше меня голову и выглядит очень взрослой со своими накрашенными, опять-таки, не по таджикским меркам, глазами. Это не девушка, а молодая женщина. Она старше не только меня, но и моих улюлюкающих товарищей.
Я набираю воздуха в грудь и неожиданно для себя, чужим голосом, бодро, по-пионерски выпаливаю: Здравствуйте! Скажите! Сколько! Стоит! (на этом моменте воздух в груди закончился, хотя я планировал сказать еще "провести с Вами ночь", ху? ев малолетний любитель изящной словесности).
С топчана под виноградником раздался раскатистый хохот.
— Молодец, домод! – кричали мне, — Тебе будет бесплатно.
Тахмина густо покраснела и ускорила шаг. И только одному человеку на планете было стыдно за эту сцену больше, чем ей. Пожалуй, тогда я и вправду зассал. И сделал то, что от меня хотели приятели-обормоты.
— Идите нах[рен], — кричу я и убегаю домой с разбитыми локтями, без скейта и со странным давящим чувством где-то в груди. Собрал буру?.
Переехав к бабушке, я совсем перестал бывать в той части района возле больницы. Однажды, уже учась в университете, я встретил Тахмину на дороге к рынку. Узнав её издалека, я вернулся и переждал пока она пройдет. Я помнил эту историю все пять лет.
В тот вечер я возвращался с тренировки позднее обычного, ночью, через "светлый путь" — дворами домов, которые были подключены к больнице или воровали электричество от ТЭЦ.
Из открытой двери подъезда в улицу бил прямоугольный луч света, а в тамбуре мужчина избивал женщину.
Странно, но всё происходило очень тихо. Она не звала на помощь и не кричала от боли, а он – не рычал гневно или как это обычно бывает, не было ругани и воплей. Где-то на дороге стояла машина и тихо играла музыка, но все было настолько безмолвно, что эту музыку было слышно. Он просто держал её рукой за волосы и методично бил в живот. Это была Тахмина.
Я подобрал кирпич и камень. Камень полетел в маленькое застеклённое окно над дверью подъезда и это был первый громкий звук этой ночи. Кинуть кирпич в надвигающуюся на меня фигуру я не решился, и он разлетелся о стену рядом в головой неизвестного, задев его осколками. Не решился я зря. С руганью и воплями теперь было всё в порядке. Из стоявшей на дороге машины на крик бежал ещё кто-то. Дальше я был отпизжен стремительно и беспощадно.
Боли не было и страха тоже. Они уехали, а я сидел на земле и думал лишь о том, что про[втык]ал свой пафосный "Спалдинг", баскетбольный мяч, который выдали от клуба на тренировке с возвратом. Мою сумку принесла Тахмина.
Потом я понял, что не могу идти. Потом я увидел своё отражение в стекле подъезда. Потом я снял кровавую рубашку, а под ней была кровавая футболка. Потом я, как занозы, вынул из штанов осколки разбитого мной самим стекла, по которым меня повозили. Потом Тахмина мыла меня в ванне и больше всего на свете (и единственный раз в жизни) я боялся, что у меня внезапно встанет хер.
В её ванне был дорогой и чистый кафель с фресками, где какие-то персидские круглолицые усатые воители сражались саблями-прутиками за любовь монобровых луноликих дев и мой опухший ебач, едва помещавшийся в зеркало, не отличался от лиц этих дев. Пожалуй, это была лучшая ванна в городе. А хер у меня всё-таки встал.
Потом мы ели плов. Потом я спал на огромном пушистом ковре, в котором можно было утонуть.
Потом я всегда ходил этой дорогой. Нет, не потому, о чем вы подумали. Этого ничего не было. Просто я думал, что эти у[шлеп]ки могут вернуться. Я носил свои синяки, как медали, и когда они окончательно зажили, я даже взгрустнул.
Теперь мы здоровались с Тахминой, где бы ни встречались и всегда перекидывались парой фраз. С уважением и неизменно "на Вы", именно так в публичном пространстве принято общаться в Таджикистане даже со знакомой девушкой, что старше тебя.
Кажется, она так и не узнала во мне того 12-летнего мальчика с тропинки (но это не точно), но я так и не сознался в том, что это был я.
Она любила индийское кино и российскую попсу, Бэк Стрит Бойз и Крэйга Дэвида. Голос у неё был густой и с хрипотцой, таким можно было озвучивать томных матрон, Бегемотиху Глорию из "Мадагаскара", какой-то такой был у солистки группы "Чи-Ли", если ещё помните такую.
Теперь я был на голову выше её, а она словно законсервировалась и выглядела ровно так же, как и пять лет назад – похожего кроя платья и вызывающий макияж. Она начала носить штаны – очередной вызов сплетничающим тёткам на лавочках.
Однажды я купил в секонде (эти вещи бесплатно привозились по линии французского красного креста, но хитрые местные делюги воровали часть и продавали их в районных "бутиках" *Одежда из Европы*) майку Le Coq Sportif, мой первый хоперский оверсайз с синим петухом во всю грудь.
— Зачем такое носите? – спросила Тахмина, которую я случайно встретил у магазина.
— Парень видный, носите костюм.
— Так модно, буча?.
— Какая я Вам буча??
(смеемся)
— У меня раньше было прозвище за глаза – Петух, я слышала. Не понимаю, почему.
— У Вас голос очень низкий. Немного необычно для девушки, но очень красивый.
(с) Валаар Моргулис
